— Пожалуйста, прошу тебя, прекрати.
— Убирайся.
— Пожалуйста, Себастьян.
— Убирайся, черт тебя побери. Слушай, что я тебе говорю, убирайся или я придушу тебя прямо тут.
— Почему ты стал таким?
— Ты меня таким сделала. Именно ты.
— Нет, не я. Ты не можешь меня в этом обвинять. Я сожалею, что написала твоему отцу. Я сожалею об этом.
— Убирайся.
— Неужели ты не видишь, что я раскаиваюсь? Неужели ты ничего не видишь?
— Ни черта я не вижу. Я сумасшедший и слепой. Я свихнулся.
— Пожалуйста, прекрати. Прошу тебя, Себастьян, прекрати.
Мэрион прошла половину комнаты по направлению к извивающемуся в кресле, скалящему зубы, размахивающему руками человеку.
— Не подходи ко мне! Убирайся! И зачем только я притащился в эту чертову страну? Я пропал, пропал. Пропал навсегда. Здесь не смог бы жить даже проклятый богом змий. Никто не может здесь жить. Меня достали. Со всех сторон. И достают постоянно. Что вы все хотите сделать со мной? Покончить со мной навсегда? Почему я должен страдать? Почему? Почему бы тебе не заткнуться и перестать твердить о работе, учебе, работе? Я не собираюсь работать. Никогда. Письмо обойдется тебе очень дорого. Черт тебя побери!
— Неужели ты не в состоянии понять, что я сожалею о своем поступке? Я и не собиралась ему писать. Но неужели ты не понимаешь, что сам вынудил меня?
— Двадцать тысяч фунтов. О Боже!
— Ты оставлял меня день за днем в этой страшной дыре. Без газа, горячей воды, туалета, с протекающей крышей. Это я должна была злиться и огорчаться. Но разве я так себя вела?
— Ради Бога, хватит. Не хочу этого слышать. Немедленно замолчи. Из-за тебя я лишился наследства.
— Ты бы еще не скоро его получил.
— Заткнись. Я сам знаю, когда бы я его получил.
— Ты получишь его через много лет.
— Ты-то жива. Ты не мертва. И не больна. Неужели ты не могла подождать еще год?
— Я не так уж хорошо себя чувствую. К тому времени мы уже умерли бы. И Фелисити, ведь она — твоя. Подумай о ней.
— Не хочу ничего этого знать. Забирай все. Забирай. Я сыт по горло, и, клянусь Христом, я разнесу сейчас этот дом. Выбью окна. Превращу в груды камней. Чтобы он мне не мешал. Где моя чертова голова? Где?
— Здесь на плите.
— Не хочу больше ничего. Ничего. О, Боже. Если честно, мне нужно развлечься. Не могу больше мириться с этим. Забудь обо мне, оставь меня сегодня в покое, потому что, если меня не оставят в покое, — мне конец.
— Кастрюли в столе.
— Спасибо.
— У нас есть две головки лука и одна морковь, если хочешь — положи их в бульон.
— Спасибо.
— Я вбросила пятипенсовую монетку в газовый счетчик.
— Ладно.
— Я помогу, если хочешь.
— Хорошо. Чеснока не осталось?
— Мне попадался один зубок в верхнем ящике.
Мэрион стоит, сложив руки на груди. Нервничает. Предается отчаянию. Обходит его стороной, садится на стул и смотрит на темнеющее небо и на капли дождя, барабанящие по оконному стеклу. С грохотом орудует кастрюлями. Нож впивается в поверхность стола, а голова скрывается в бульоне. В ящиках кухонного стола я нахожу засохшие, сморщенные овощи. Немного спокойствия. Только немного. Мне бы хотелось на несколько деньков оказаться в деревне, чтобы понаблюдать, как коровы щиплют траву.
— Мэрион, я выскочу на минутку. Тебе что-нибудь принести?
Не реви. Ради всего святого, не реви. Я вернусь через минутку. Успокойся. Так тебе ничего не надо?
— Нет.
Упокойтесь в бозе, джентльмены-весельчаки. Все дело времени. Опять идет дождь. И снова холодно. Пропустить еще стаканчик. Мне нужно выпить, чтобы успокоить нервы. Мне следовало бы стать фармацевтом; бальзам «Никогда» — изобретение Дэнджерфилда — самое популярное лекарство в мире. Реклама по всей Ирландии. Избавляет от денег и помогает сохранить, чувство собственного достоинства тем, у кого его нет.
Он быстро выходит на улицу, заходит в бар и стоя выпивает большую кружку темного пива. Заказывает еще одну и усаживается возле камина. Забрасывает ногу на ногу и внимательно рассматривает дыру в каблуке; ступни ног согревает приятное тепло, а «коричневая настойка» помогает забыться. Бедная Мэрион. Не такая уж она плохая. Но голова ее забита фантасмагорическими идеями. И осталось ли в ней еще место для любви? Думаю, что при нынешних обстоятельствах лучше затаиться и ждать, пока тучи развеются. Ну и достанется же мне от предка.
А теперь мне пора вернуться к бараньей голове. Глаза. Я люблю есть глаза. Бульон отдам Мэрион. Она должна штопать мои носки и стирать рубашки. Все могло бы быть иначе. Я не должен распускаться. Может лопнуть сосуд в мозгу, и я скончаюсь в ужасных муках. Каждому хочется отхватить обе стороны медали: и деньги, и любовь. Мне досталась только любовь — и все пошло наперекосяк. Пятьдесят граммов масла. Толкаю дверь крошечной лавчонки.
— Доброго вам вечера, сэр.
— Добрый вечер.
— Прекрасный вечер. Похоже, что такая погода еще постоит.
— Да.
— Веет ветерок. Лучшей погоды не приходится и желать.
— Не приходится и ждать.
— Я бы хотел купить пятьдесят граммов масла.
— Вы сказали пятьдесят граммов масла, сэр?
— Да.
— Не знаю даже. Мы продаем обычно полфунта или фунт.
— А по четверть фунта вы продаете?
— Думаю, да.
— Тогда продайте мне половину четверти.
Себастьян наблюдает за ним. О хитрый ростовщик! В мире нет ничего грязнее подсобок таких магазинчиков. Он заправляет там вместе со своей пышногрудой женой; лязг металлической посудины. Невыносимый, тупой олух.
Продавец подает ему маленький, аккуратно перевязанный пакетик с веревочной петелькой для пальца.
Обратно на улицу. Здесь получше. Чуть-чуть пахнет торфом. Все не так уж плохо. Выждать и посмотреть, что произойдет. Придется смириться с последствиями. Нет худа без добра. Мудрая старая поговорка. Как можно лгать во время нервного потрясения? О господи, это ужасно. Быть сотворенным для мира. Но мир был сотворен для меня. Задолго до того, как я появился на свет, они готовили его для меня долгие годы. И в доставшемся мне наследии, однако, царит полный беспорядок.
Открывает зеленую дверь носком ботинка и закрывает ее каблуком. Мэрион сидит в кресле. Я не стану просить, чтобы она убралась и не портила мне этот вечер. Смирюсь с неудобствами ради душевного спокойствия. Запугать ее и держать в страхе. Чтобы стала тихоней. О, какой аромат. Ну, какой я повар! Ух! О’Кифи сдох бы от зависти. Надо бы написать ему письмо. У меня способности к кулинарии. Да, да. А теперь бульончику для Мэрион. Добавить чуточку масла, чтобы сделать «букет» еще богаче. Успокойся, прими бальзам «Никогда».
— Мэрион!
Она робко смотрит на него. Протягивает руки и берет белую тарелку. Куски стекла — следы моего гнева — уже убраны.
— Спасибо.
— Вот хлеб и кусочек масла.
— Спасибо.
— Попробуй.
— Вкусно. Благодарю тебя.
— Достаточно соли? Ну, не плачь, все в порядке. Просто сегодня вечером я ехал домой в электричке с торчащим наружу членом.
— Что ты сказал?
— Я забыл застегнуть ширинку.
— И люди видели?
— К сожалению. Никогда со мной не случалось ничего подобного. Я совершенно потерял контроль над собой. И это — от Дублина и до Скалы.
— Бедняжка. Прости меня.
Жизнь уже не кажется мне столь ужасной. Примирение. Ко мне возвращается уверенность в себе. Если бы только мы смогли выбраться из этой трущобы. Скалли вцепился в нас волчьей хваткой. Аренда жилья — это ловушка. О’Кифи был прав — ни при каких обстоятельствах не следует платить за арендованное жилье. Загнан в ловушку из сырых стен. Ребенок уже совершенно меня достал. Нужно найти квартиру побольше. Убраться отсюда раз и навсегда. Объяснить все отцу. Впрочем, на этот раз с помощью новых легенд отвертеться не удастся.
Наливает тарелку, вылавливает ложкой глаза, глотает их, садится и отдыхает. И чувствует себя очень уютно.
— Ты куда, Себастьян?
— Меня осенила идея. Для хорошего настроения нужно развести огонь в камине.
На секундочку в коридор. И сразу назад, и вот уже ноги топчут, превращают в щепки, ломают единственную антикварную вещь в этом доме — стул эпохи Луи Кота.
— Себастьян, не надо…
— Нет, он пригодится нам для камина. Видишь ли, милый Эгберт, мы были в кино, а ребенка оставили с тетушкой. Вероятно, зашел вор или воры. Парадная дверь не закрывается. Он сам во всем виноват. Подумаешь, маленькая кража в этой большой католической стране.
— Он не поверит.
— У него не будет выбора. Если он начнет обвинять меня, то я привлеку его к ответственности за клевету. Как-никак я изучаю юриспруденцию. Я заставлю его понять, что я специалист в области права.
Себастьян становится на тахту и надавливает ногой на середину стула.
— А теперь это дело техники. Дыра ослабляет всю конструкцию.
Он перевернул стул и выломал одну за одной все ножки.
— Положи немного бумаги в камин, Мэрион. Я вернусь через минуту.
Он взял небольшую сумку и вышел на улицу. Мэрион кладет в огонь части стула. Себастьян возвращается, гордо открывает небольшую котомку и вынимает из нее семь кусков угля.
— Себастьян, ради всего святого, что ты наделал? Где ты взял этот уголь?
— Никогда не задавай мне таких вопросов.
— Но это же кража!
— Разве что воображаемая.
— О Господи!
— Мэрион, вспомни: «Земля надежды и славы, мать свободных людей».
— Таким ты мне нравишься.
Сидят в маленькой комнатке; двери и окна закрыты. Пылает камин, да здравствуют семейные радости. Я наелся бараньих глаз. И бульона из черепа. Беру ручку.
Мой дорогой Кеннет!
Есть такое словечко «фаншут». Если ты будешь повторять его по утрам, едва проснувшись, и перед каждой едой, то увидишь, что жизнь преобразится. Чтобы использовать это словечко наилучшим образом, нужно закусить губу верхними резцами и выдыхать воздух так, чтобы получалось шипение, и лишь затем произносить это слово. Оно также способствует фертильности.