Себастьян провальсировап мимо хозяйки и ущипнул ее за зад, а она шлепнула его по руке. О Боже мой! Никто, к счастью, не знает, что я заложил в ломбард зеркало из общественного туалета. Модерновая такая штучка: держалась просто на винтах. Я раскрутил их концом вилки и отнес зеркало в ломбард. А потом я зашел в кинотеатр на Графтон-стрит, чтобы поужинать в ресторанчике с интерьером в стиле эпохи Тюдоров. Я сидел у окна, из которого виднелась стена с надписью «Отель Доусон». Отсутствие комфорта не помеха для счастья. И мне доставило удовольствие ожидание ужина. Официантка, прехорошенькая негритяночка с пухленькими губками, белыми зубками и тяжелыми, налитыми грудями, принесла тарелки с едой. О, утолить бы голод!
Хозяйка заведения стояла в дверях, ее необъятные груди как бы торчали из холла.
— А теперь все вы, выметайтесь отсюда, пока полицейские не вышибли мне дверь.
— Позвольте мне поблагодарить вас за приятный вечер.
— Ну, вперед!
— Неужели я становлюсь борзой?
Хозяйка расхохоталась. Провела их через длинный темный холл между рядами бочек. В подворотнях мочились едва державшиеся на ногах пьяные. Себастьян попросил извозчика высадить на их у Железного Моста и пообещал, что в один прекрасный день он вознаградит его за необычайное великодушие и доброту.
Они поднялись на мост по невысоким ступенькам. И остановились, чтобы посмотреть на чаек и лебедей. Мэри взяла Себастьяна за руку.
— Правда, красивый вид?
— Да.
— И столько чаек!
— Это доставляет мне радость.
— Да?
— Мне нравится на них смотреть.
— Ну и прекрасно.
— Как будто паришь в воздухе или что-то в этом роде.
— Да, паришь.
— Что с тобой? Разве тебе здесь не нравится?
— Нравится, Мэри.
— Ты главное молчи и смотри на них, и тогда и у тебя появится это странное чувство.
Мысли мои были поглощены тем ужином в «Графтон Синема». Потому что официантка была так добра ко мне. И полная тарелка восхитительных жареных колбасок, ломтиков ветчины с горочкой золотистой жареной картошки. Я слышал, как официантка крикнула кому-то в окошко, чтобы они, черт побери, наконец начали шевелиться, потому что этот очаровательный джентльмен очень проголодался. А чай был настолько вкусный, что я даже хохотал от радости, которую доставил мне этот ужин. А на Графтон-стрит дул нежный ветерок, как бы предлагая никогда не умирать. Но мне-то известно, когда мне суждено будет отправиться в лучший из миров. Но в тот миг, когда я только начал разрезать сосиску, раздался крик. Занавески, отгораживающие буфет, распахнулись. Официантка попыталась ускользнуть, но белая тарелка все-таки разбилась вдребезги на ее голове; за ней гналась девушка с лицом, сплошь покрытым испариной, и копной свалявшихся волос. Она кричала, что сейчас кого-нибудь убьет, что больше она не может работать в этой дыре. Она рыдала и просила оставить ее в покое. И продолжала бить тарелки. Из-за чисто эгоистических соображений я волновался, что она уничтожит десерт, который я еще не сьел. К тому же я прекрасно понимал, что ужин испорчен безобразной грубостью происшедшей сцены. Но вскоре девица успокоилась, и ей дали пять минут на то, чтобы она выбросила из головы эти революционные настроения. А сейчас, в предвкушении часа, когда Мэри прекратит сопротивление, я полон радужных грез.
Себастьян положил голову на округлое плечо Мэри и поцеловал ее в уголок рта. Она отвернулась.
— Не надо здесь, где нас все видят. Давай посмотрим витрину магазина шерстяных тканей.
Держась за руки, они перешли через мост. Осмотрели рулоны. Мэри рассказала, что копит деньги, чтобы купить ткань на костюм на весну. Она сказала, что ее отец никогда не позволяет ей покупать новую одежду под тем предлогом, что она будет надевать ее на танцы.
Она рассказала, что у нее есть друзья, которые занимаются ретушевкой фотографий, в том числе и не очень пристойных. Может быть, и ей вскоре придется этим заняться, потому что братишек, возможно, заберет дядя, и тогда она будет свободна. Единственным недостатком района Фибсборо она считает тюрьму «Маунтджой». Однажды она проходила мимо тюрьмы и увидела бородатого человека за решеткой, он попросил принести ему шампанского и копченого осетра. Та же история и с больницей «Грэджигормен», множество больных из нее шатается, где попало, а в голове у них нет ничего похожего на мозг. Они брели вдоль обветшалых домов по улице Доминик. Мэри показала ему дом, где она жила до того, как они переехали на улицу Кабра. И поведала ему, что улица эта ужасная, потому что ее обитатели напиваются и избивают друг друга до смерти велосипедными цепями. Она боялась выходить на улицу по вечерам. А на Кабре она прогуливается по Ботаническому Саду и ей нравится читать забавные латинские названия растений, и, кроме того, она любит гулять по берегу Толки — очень миленькой речушки.
— А вот здесь я живу.
Они остановились возле дома из красного кирпича.
— Когда мы опять увидимся, Мэри?
— Не знаю, если ты будешь вести себя тихо, мы сможем зайти в холл. Квартира находится наверху.
— Ты очень славная, Мэри.
— Скажи это моей родне.
— Ладно, если тебе это нужно.
— Красивые зеленые глаза и черные волосы.
— Ты думаешь, я слишком полная?
— И вовсе нет, ты что рехнулась?
— Я сяду на диету.
— Позволь мне тебя погладить. Просто ты кажешься более зрелой. Они у тебя, то что надо.
— Ты слишком спешишь.
Она прислонилась спиной к стене, он перед ней, держит ее за локти. На ней пальто цвета сливы. Они поцеловались. Она запрокинула голову назад.
— Тебе приятно, Мэри?
— Я не должна тебе этого говорить.
— Можешь сказать.
— Ты целуешься не так, как все.
— Все?
— Да.
— Ну, Мэри, я же образованный человек.
— Они целуются совсем не так.
— Это от отсутствия образования.
— Нет, дело не в этом.
— Я поцелую тебя еще разок.
Она крепко обняла его и прижала к себе.
— Нет, они так не делают.
— Тебе нравится?
— Почему ты хочешь это знать?
— Я хочу увести тебя с собой.
Сверху послышался шум. Мэри на мгновение замерла, внимательно вслушиваясь и запрокинув голову. Потом она прошептала.
— Дай мне руку.
Она провела его по коридору и вниз по ступенькам. Они немного подождали, а потом она запустила руку в его волосы и почесала. Неплохое средство от перхоти. Здесь ощущаешь себя в безопасности. Ротик твой, Мэри. Цвета томатной пасты.
— Странное имя — Себастьян.
— Достопочтенный.
— Что?
— Это слово означает «достойный уважения».
— Ты забавный.
— Хе-хе.
— И весельчак.
— А ты очень стройная девушка.
— Ты меня обманываешь.
— Вот уж нет. И вот здесь. И здесь тоже. Ты просто прелесть, где тебя не тронь.
— Здесь опасно.
— Тогда где же?
— Пойдем туда, дальше. И тихо.
В конце коридора виднеется какой-то свет. Проходят мимо целого ряда поломанных детских колясок — отличный вид транспорта для перевозки вещей в ломбард. Ни один домовладелец не сообразит, что в нем перевозится. В наши дни нужно соображать, что к чему. Я изголодался по любви. Не просто по любви, а по настоящей любви. Любви, которая, как музыка, или что-то там еще в этом роде. Мэри — славная девушка, пригодная для тяжелой работы. Например, чтобы скрести полы. Взять такую и дом станет полной чашей. Я уже сыт по горло этими чистоплюйками. Если бы Мэри была у меня служанкой, Крис — квартиранткой, мисс Фрост — секретарем, а Мэрион всем этим заправляла, вот славная была бы жизнь! Тогда я бы занял надлежащее место в обществе, костюмы шил только на заказ и все такое. И перемены произойдут. Я не позволю болтать чепуху и не потерплю расхлябанности. По крайней мере, я знаю правила приличия. И мне известно, что общество уважает своих дисциплинированных членов.
Она держала его за руку и вела вперед. Приближается утро. Мне пора домой. К тому же здесь пахнет навозом. Мэри распахнула наполовину разломанную дверь сарая.
— Не наткнись на велосипед
— А это что?
— Уголь.
— О, Господи.
— В чем дело?
— А это что?
— Матрац.
С шумом падает метла. Мэри испуганно шепчет:
— Иисус, Мария и Иосиф.
Себастьян, стараясь быть услужливым, добавляет:
— Помолись за нас, Блаженный Оливер!
— Не бойся. Хочешь бутылочку?
— Мэри я буду любить тебя до самой смерти. А где она?
Мэри шарит за ящиками с торфом.
— Это того типа, у которого мы снимаем квартиру. Он прячет их тут на тот случай, если захочется выпить, когда закроются пивные. Его жена устраивает дикие скандалы, если он приносит спиртное домой.
— Очень мило с твоей стороны, Мэри.
— Ты часто говоришь не то, что думаешь?
— Что?
— То, что ты сказал.
— А что я сказал?
— Когда я сказала, что у меня есть бутылочка.
— Иди, сядь рядом со мной, а я тем временем ее открою. Она подошла и уселась рядом с ним на матраце, прислонившись к стене и наблюдая, как он медленно выбивает пробку. Мы лежим среди угольной пыли. И куч торфа. Я-то знаю, что собаки и коты предпочитают именно такие места. Однако я не в восторге от окружающего меня пейзажа.
— Тут очень спокойно, Мэри.
— Да, здесь тихо.
— Мне это необходимо, Мэри.
— Почему?
— По многим причинам. Проблемы. Недоразумения. Такая девушка, как ты, утешает и успокаивает.
— Здесь, правда, не очень красиво и чисто.
— Пододвинься ко мне.
— Не знаю, что сказать…
— Я женат.
— Мне это известно.
— О, Господи Боже, Иуда, и все угодники.
— Но меня это не интересует. Я думаю, что вообще никогда не выйду замуж.
— И не надо.
— Почему?
— Тебя может угораздить выйти замуж за ирландца.
— А что ты имеешь против ирландцев?
— Они приходят домой пьяные вдрызг и избивают своих жен. А каждую субботу залазят на них и замучивают их до смерти. И в другие дни тоже. Тебе это не нужно, Мэри.