Рыжий Орм — страница 4 из 4

БОЛГАРСКОЕ ЗОЛОТО

Глава 1О конце мира и о том, как подрастали дети Орма

Наступило время, когда мир должен был погибнуть. Орму исполнилось тридцать пять лет, а Ильве — двадцать восемь. Христос, по вере христиан, должен был в этот год, тысячный после своего Рождества на земле, явиться с неба во всей своей славе, чтобы судить живых и мёртвых и поместить одних в рай, а других — в ад. Орм так часто слышал об этом от брата Виллибальда, что уже привык к этой мысли. Ильва же никогда не была до конца уверена в том, что действительно верит в это. Но Оса радовалась всей душой, что она сможет присутствовать при этом ещё живой, в праздничном наряде, а не восставать из мёртвых в погребальном облачении.

Однако Орма тревожили две вещи. Во-первых, Токе по-прежнему отказывался креститься. В последний свой приезд к нему Орм серьёзно уговаривал его креститься, перечисляя ему все преимущества, которые скоро уже станут явными для каждого христианина. Но Токе продолжал упорствовать и лишь посмеивался над словами Орма.

— Да, в царствии небесном будет скучно по вечерам, если с нами не будет Токе, — не раз говорил Орм Ильве. — Я лишился многих славных воинов, которые никогда не попадут на небо: Крок и Альмансур, Стюрбьёрн и Улоф Летняя Птичка, и ещё много добрых людей. Там будем пребывать только мы сами, да наши дети, да Оса и брат Виллибальд с Раппом, и наша прислуга. Конечно, с нами будут ещё епископ Поппон и твой отец, король Харальд, и это уже хорошо. Но лучше было бы, чтобы и Токе был с нами. Это всё его жена мешает ему.

— Пусть будет так, как они сами захотят, — сказала Ильва. — Всё может быть как раз совсем иначе, чем ты думаешь. Может, Бог не торопится пока погубить этот мир: ведь Ему стоило таких трудов сотворить его. Брат Виллибальд говорит, что у нас вырастут крылья. А меня просто смех разбирает, как только я представляю его с крылышками, или тебя и Раппа. Я не хочу никаких крыльев, и потом, мне хочется оставить себе своё ожерелье, но брат Виллибальд говорит, что вряд ли мне это удастся. Так что мне не особенно нравится то, что нас ожидает, и сперва мне хотелось бы увидеть это своими глазами, а потом уж поверить в это.

Другой печалью Орма был урожай. Ему надо было знать, в какое именно время года ожидается Христос, но об этом брат Виллибальд ничего не знал. Орм всё сомневался, стоит ли вообще сеять, если урожай уже не понадобится, даже в случае его созревания до пришествия Христова. Но вскоре ему удалось развеять свои сомнения.

С самого начала этого года все молодые женщины-христианки сделались необычайно любвеобильными. Они плохо представляли себе, как будет обстоять дело с любовными утехами на небе, и потому стремились наверстать упущенное, пока ещё было время. Земной мир казался им лучшим из миров. Незамужние девицы стали шаловливыми и без конца бегали за мужчинами. И даже в замужних женщинах была заметна перемена, хотя они чинно держались только своих мужей. Иное поведение казалось им предосудительным, тем более что суд Божий был уже близко. Так что большинство женщин в Овсянке к весне этого года все как одна забеременели. И когда Орм увидел, что то же самое ожидает и Ильву, и Торгунн, да и других тоже, он почувствовал облегчение и распорядился, чтобы сев шёл как обычно.

— Дети ведь не рождаются на небесах, — объяснил он. — Они должны обязательно родиться на земле. Но женщины наши разродятся только к началу следующего года. Значит, выходит, что слуги Божии подсчитали неправильно, а может, и сам Христос изменил свои планы. Но теперь у меня есть верная примета, когда ожидать Его пришествия: через девять месяцев после того, как женщины перестанут беременеть. Тогда мы и будем готовиться к этому, но не раньше.

Брату Виллибальду сказать было нечего. Время шло своим чередом, и священник сам уже начал сомневаться в сроках. Может быть, говорил он, Христос действительно изменил своё намерение, потому что слишком уж много ещё на земле грешников, которым не проповедано Евангелие.

В ту осень в края близ границы пришло много чужестранцев с востока. Все они были воинами, и на них были видны рубцы от оружия, а некоторые просто шли с кровоточащими ранами. Их было одиннадцать, и они толпой переходили от двора к двору, прося о подаянии и ночлеге. Они останавливались в каком-нибудь доме на ночь-две, затем шли дальше. О себе они говорили, что родом из Норвегии и вот возвращаются домой. Но больше они ничего о себе не рассказывали. Люди они были мирные, никому не причиняли зла. И если им отказывали в ночлеге, они безропотно двигались дальше, словно бы это их не смущало.

Дошли они и до Овсянки, и Орм встретил их у ворот вместе с братом Виллибальдом. Едва увидев священника, люди эти упали на колени и со всей серьёзностью попросили благословить их. Священник охотно исполнил такое желание. Похоже, они были рады, что попали в дом к христианину, но больше всего они просветлели от встречи со священником. Изголодавшись, они набросились на еду. Насытившись же, просто сидели и смотрели перед собой неподвижным взглядом, особенно не слушая, что говорилось, словно бы думали совсем о другом. Брат Виллибальд увидел их раны, но сами эти люди желали только его благословения, и больше ничего. Когда же они узнали, что следующий день — это воскресение, они изъявили желание присутствовать на мессе и послушать проповедь. Орм охотно позволил им остаться, хотя его и коробило, что они ничего не рассказывают о себе.

Настало чудесное воскресение, в церкви собралось много народу — из тех, кто дал брату Виллибальду обещание посещать храм после своего крещения. Чужестранцы сели впереди всех и внимательно слушали проповедь. Брат Виллибальд говорил то же, что и обычно в этом году: что скоро наступит конец мира, хотя точные сроки никому не ведомы, и что каждый христианин должен бодрствовать. При этих словах чужестранцы слегка усмехнулись, впрочем, без особой радости. А у других слёзы текли по лицу. После мессы они вновь попросили у брата Виллибальда благословения, и тот исполнил их желание.

— Ты хороший человек, — сказал священнику один из них, — но тебе неизвестно, что конец мира уже наступил. Христос взял к себе нашего короля, а про нас забыл.

Никто не мог понять, что они такое говорили, но больше из них ничего нельзя было вытянуть. В конце концов они поведали, что с ними приключилось. Говорили они скупо, равнодушно, словно ничто их уже не волновало на этой земле.

Они сказали, что их король, Олав сын Трюггви из Норвегии, который был для них выше всех живущих на земле, вторым после Христа, пал в большой битве против данов и свеев. Их самих захватили в плен свеи, атаковавшие их корабль, и они от изнеможения уже падали, оказавшись зажатыми между щитами или же истекая кровью от многочисленных ран. Те, кому повезло больше, отправились на небо вслед за своим королём. А уцелевшие взошли на один корабль свеев, который плыл домой. Всего их было сорок пленных. Когда однажды ночью они вошли в устье какой-то реки, то кто-то сказал им, что река эта называется святой. Услышав это, пленники приободрились. Они подточили свои оковы, насколько смогли, и вступили в бой со свеями на корабле. Им удалось пересилить их, но и из самих норвежцев многие отправились к королю. Оставалось лишь шестнадцать, и они гребли вверх по реке, насколько хватило сил. Ещё пятеро, получив тяжёлые раны, скончались прямо за вёслами с улыбкой на губах. А одиннадцать взяли себе оружие свеев и бросили корабль, отправившись через земли прямиком в Халланд, чтобы затем добраться до Норвегии. Они сказали, что вдруг поняли, что они — худшие из воинов короля, раз их оставили на земле, тогда как большинство последовали за Олавом на небо. Но лишить себя жизни они не осмелились, ибо боялись, что король не захочет признать их. И они решили, что ради искупления грехов должны во что бы то ни стало дойти до Норвегии и рассказать там, что случилось с их королём. Каждый день, сказали они, они читают молитвы, но наизусть они помнят не так-то много, и они постоянно напоминают друг другу о всех наставлениях воинам-христианам, которые они когда-либо слышали от своего конунга. А теперь они рады, что встретили здесь христианского священника, услышали мессу и получили благословение. Подошло время идти дальше, ибо они спешат в Норвегию, чтобы рассказать там, что же произошло. А после этого, как они верили, им откроет, возможно, сам король, что они достойны пребывать вместе с ним на небесах, хотя они худшие из грешников.

И норманны отправились дальше, поблагодарив Орма и священника за гостеприимство. И в Овсянке больше ничего о них не слышали, как и о конце мира тоже.

Когда год подошёл к концу, и ни единого знамения с небес не было, в приграничных землях воцарилось спокойствие. Между смоландцами сохранялся мир, а среди жителей Гёинге не происходило ничего примечательного, лишь самые обычные убийства на пирах или парочка сожжений заживо из-за распри между соседями. В Овсянке всё шло своим чередом. Брат Виллибальд проповедовал учение Христово и нередко сетовал на медлительность, с которой это учение доходило до его прихожан, несмотря на все прилагаемые им усилия. Особенно он сердился, когда кто-нибудь приходил к нему с согласием принять крещение, но взамен требовал себе бычка или тёлку. Но часто он признавал и то, что могло бы быть гораздо хуже, и он уверял себя, что некоторые из новообращённых теперь уже не такие злобные, как до крещения. Оса помогала ему всем, чем могла. И хотя она постарела, она всё равно оставалась очень подвижной и управлялась с детьми и служанками. Они с Ильвой ладили и почти не вздорили между собой. Ибо Оса всегда помнила, что её невестка — из королевского рода, и потому всегда уступала ей, даже если это иногда стоило ей труда.

— Старушка-то моя, — говорил Орм Ильве, — любит командовать ещё больше тебя. Но, как я и надеялся с самого начала, она никогда не посмеет нападать на тебя.

Да и сами Орм с Ильвой жили в мире. Когда им случалось спорить друг с другом, они обычно не скупились на обидные выражения. Но такое бывало редко, и ссоры эти быстро прекращались, так что потом никто не держал на другого зла. Орм никогда не наказывал свою жену, и в этом он отличался от других. Даже сильно рассердившись, он вынуждал себя к сдержанности, и дело ограничивалось просто опрокинутым столом или разбитой дверью. Потом он обращал внимание на то, что все эти стычки обычно заканчивались одинаково. Тем более что ему самому всё равно приходилось чинить то, что он сломал в пылу ссоры. И всегда в конце концов получалось так, как хотела Ильва, хотя она не опрокидывала столов и не ломала дверей, а только пару раз швырнула ему в лицо тряпку и разбила глиняное блюдо, бросив его на пол, Орму под ноги. Так он постепенно уразумел, что спорить с женой накладно, и целые годы проходили у них в согласии, без единого упрёка.

У них родилось ещё двое детей: сын, которого нарекли именем Ивар, в честь Ивара Широкие Объятия, — Оса надеялась, что мальчик станет священником, — и дочь, которой дали имя Сигрун. Главным гостем на крестинах девочки был Токе сын Грогулле. И это он придумал ей имя, хотя у них и вышел спор с Осой, которая хотела назвать внучку христианским именем. Ни одно женское имя не сравнится с Сигрун, настаивал Токе, и ни одно так часто не воспевалось в старых висах. И так как Орм с Ильвой хотели оказать честь дорогому гостю, то они согласились с его выбором. Со временем, сказал Токе, она может выйти замуж за одного из его сыновей, если всё будет хорошо. Ибо о старших дочерях Орма Токе и помышлять не мог, так как ни одна из них не подходила по возрасту его сыновьям. И это вправду обидно, размышлял он, когда увидел Оддни и Людмилу.

Обе девочки уже подросли, и не оставалось никаких сомнений в том, каков будет их внешний облик. Обе были рыженькие и пригожие, и на обеих уже поглядывали мужчины. Но между ними легко была заметна разница. Оддни была мягкой по характеру, послушной и рано научилась всяким женским занятиям. Она охотно уступала своим родителям, и Ильва или Оса редко сердились на неё. И если что-то и происходило, то только по вине другой сестры, ибо Оддни с самого начала привыкла слушаться во всём Людмилу. А та была непокорной и любила приказывать. Когда же её наказывали, то она кричала больше от злости, нежели от боли, и утешалась мыслью о том, что она скоро вырастет и сможет дать сдачи. Людмила без особого удовольствия подходила к маслобойке или ткацкому станку. Гораздо больше ей нравилось стрелять из лука, и в этом она сравнялась со своим учителем, Ульфом Весельчаком. Орм не мог справиться с нею и только смеялся её дерзости и упрямству. Когда же Ильва жаловалась ему на непокорный нрав девочки, на то, что она бегает по лесу с Ульфом Весельчаком и Харальдом сыном Орма и стреляет с ними из лука, то Орм только повторял ей:

— Чего же ещё ждать от неё? Она королевской крови. Она унаследовала такой характер за двоих — за себя и за Оддни. Этакого жеребёнка укротить будет непросто, и нам остаётся только надеяться, что не мы, а кто-то другой справится с этим.

Зимними вечерами, когда все собирались у огня, занимаясь рукодельем, Людмила спокойно сидела вместе со всеми и даже выказывала усердие, прядя шерсть, если, конечно, кто-нибудь начинал рассказывать интересную историю: или Орм вспоминал о своих путешествиях в чужие страны, или Оса рассказывала о родичах в прежние времена, или брат Виллибальд повествовал о великих событиях времён Иисуса Навина или царя Давида. А Ильва говорила о короле Харальде. Но больше всего Людмила радовалась приезду в Овсянку Токе, ибо этот гость всегда охотно вспоминал о древних героях и знал много старинных сказаний. И если Токе умолкал, то она всегда торопилась подлить пива в его кружку, чтобы попросить его потом о продолжении. И редко бывало, что Токе отказывал девочке.

Ибо с самого раннего детства Людмиле дочери Орма мужчины отказать никак не могли. Она была белолицей, чернобровой, с тонкими чертами. И хотя глаза её были серыми, как у многих в этих местах, мужчинам, которые заглядывали в эти глаза повнимательнее, казалось, что подобных им не сыскать во всей округе.

Её первая встреча с мужчинами произошла этим летом, когда ей исполнилось четырнадцать. Именно тогда Гудмунд с Совиной Горы прискакал верхом в Овсянку вместе с двумя работниками, которых он предложил Орму взять к себе на службу.

С тех пор как Орм обидел Гудмунда на тинге, тот никогда не показывался в Овсянке, и даже на тинг больше не ездил. А тут он приехал запросто, был дружески настроен и заявил, что хочет оказать Орму услугу, с тем чтобы старые обиды были забыты.

— Вот тебе два работника, лучше которых ты не сыщешь, — сказал он, — я уступаю их тебе. Они свободные люди, и каждый из них умеет трудиться за двоих. Так что я тебе, считай, удружил, что привёз их сюда. Должен сказать, что и ты окажешь мне услугу, если возьмёшь их к себе. Ибо они невероятные обжоры. Они прослужили у меня четыре месяца, и больше у меня на них просто средств не хватит. Я ведь не так богат, как ты, и мне их не прокормить. Если же я уменьшу содержание, то они станут опасны, и они сами говорят об этом. Им надо обязательно наесться на обед и на ужин, иначе они просто впадают в бешенство. Но на того, кто сумеет прокормить их, они будут работать вовсю, и в работе равных им ты не сыщешь.

Орм насторожился, услышав предложение Гудмунда, и решил поподробнее разузнать, в чём дело, и расспросить как Гудмунда, так и самих работников. Те не скрывали своих изъянов и честно признались, чего они хотят. И так как Орму были нужны крепкие работники на дворе, то он в конце концов согласился взять их к себе на службу, а Гудмунд, довольный, уехал домой.

Работников звали Улльбьёрн и Грейп. Это были молодые парни, длиннолицые, с льняными волосами, и тот, кто увидел бы их, сразу же заметил бы их силу. Однако понятливостью они не отличались. По их речи было ясно, что пришли они сюда издалека. Сами они сказали, что родились в далёком краю, на север от Вестергетланда, который называется Ернбэраланд. В их краю, говорили они, люди и медведи одинаково сильны и нападают друг на друга с равным успехом. Но в землю их пришёл голод, и потому они отправились на юг, чтобы прокормиться. Они служили во многих местах в Вестергетланде и Смоланде, но когда еды им недоставало, они убивали своего хозяина и шли дальше.

Орм решил, что им попадались слишком уж робкие хозяева, если они позволяли убить себя. Однако парни сурово посмотрели на него и попросили запомнить их слова.

— На нас находит ярость берсерков, — сказали они ему, — и никто тогда с нами не справится. Но если мы будем сыты, то мы люди мирные и во всём поступим по слову хозяина. Так уж мы устроены.

— Еду вы у меня получите, и вдоволь, — сказал Орм. — И если вы покажете себя хорошими работниками, то я буду кормить вас и ещё больше. Но помните: если вы задумали прикидываться здесь берсерками, то ошиблись домом. Подобных вещей я не потерплю.

Работники задумчиво посмотрели на него и спросили, когда же наконец они сядут за стол.

— Мы уже проголодались, — заявили они.

К счастью, уже начали накрывать на стол, и работники поедали всё с такой скоростью, что другие с удивлением наблюдали за ними.

— Да, вы оба едите за троих, — сказал им Орм. — Хотел бы я теперь посмотреть, будете ли вы работать хотя бы за двоих или нет.

— Что ж, убедись сам, хозяин, — сказали они. — Твоим обедом мы остались довольны.

Орм приказал им вырыть колодец, и вскоре увидел, что работают они действительно споро. Очень быстро они вырыли отличный колодец, широкий, глубокий, выложили его камнем. Когда эти работники трудились, дети часто подходили посмотреть на них. Парни не отличались многословностью, но было заметно, что они часто бросают взгляды на Людмилу. Девочка ни капли не боялась их, и ей очень хотелось посмотреть, что такое бешенство берсерков.

После того, как колодец был выкопан, Орм поручил своим работникам построить у реки лодочный сарай. И с этим поручением они справились отлично. Ильва запретила дочкам подходить к стройке, пока там работают чужаки. Ибо никто не знает, на что способны эти верзилы, сказала она.

Когда сарай был построен, Орм поручил своим работникам вычистить коровник. Сами коровы паслись на лугу, и там оставался один только бык: выпускать его без привязи было опасно. За целую зиму в коровнике накопилось много навозу, так что Улльбьёрну и Грейпу пришлось выгребать его целый день.

Дети, да и все домочадцы побаивались этих работников: уж очень они были сильными и странными. Сами Улльбьёрн и Грейп ни с кем особенно не заговаривали, и лишь иногда, когда их расспрашивали, коротко отвечали, что действительно задушили жадных хозяев или же перебили им хребет голыми руками.

— Никто не сумеет одолеть нас, — повторяли они. — Но если мы сыты, то бояться нас не надо. И тогда всё идёт хорошо.

Одна лишь Людмила не показывала перед верзилами ни тени страха. Она часто заходила в коровник посмотреть на них, иногда вместе с другими, а иногда одна. И мужчины только и делали, что пялились на неё, а она, несмотря на свою молодость, уже понимала, что у них в голове.

И вот однажды, когда она пришла в коровник одна, Грейп сказал:

— Будешь моей невестой.

— Нет, моей, — сказал Улльбьёрн.

— Приходи поиграть на сеновал, если не боишься, — добавил Грейп.

— А я могу поиграть с тобой лучше, чем Грейп, — вставил Улльбьёрн.

Людмила засмеялась.

— Вы что же, оба в меня влюбились? — сказала она им. — Это не годится. Я девушка, и к тому же из королевского рода, и вовсе не намерена связываться с первыми встречными бродягами. Но один из вас нравится мне больше, чем другой.

— Не я ли? — сказал Грейп и выпустил из рук лопату.

— Не я ли? — сказал Улльбьёрн и отложил метлу.

— Мне нравится больше тот, кто сильнее, — ответила Людмила. — Хотелось бы мне посмотреть, кто же из вас окажется им.

Оба работника вскинулись. Они молча смотрели друг на друга.

— Тот, кто победит другого, сможет посидеть со мной немножко у речки, — тихо произнесла Людмила.

Тогда парни заревели, словно оборотни, и кинулись друг на друга. Силы их были равны, и ни один из них никак не мог справиться с другим: они боролись так, что стены тряслись. А Людмила встала в дверях, чтобы увернуться от них.

Когда она стояла там, мимо проходил Орм.

— Что там за шум? — спросил он. — Что это они делают? Людмила повернулась к нему и улыбнулась.

— Они бьются, — сказала она.

— Бьются? — спросил Орм и подошёл поближе. — Зачем?

— Они бьются из-за меня, — довольно проговорила Людмила. — На них нашла ярость берсерков.

И вслед за этим она резво убежала, ибо по выражению лица Орма заметила, что он начинает сердиться и гнев его столь велик, что она никогда не видела ничего подобного.

У стены стояла старая метла. Орм выдернул её древко и с этим оружием вошёл в коровник, закрыв за собой дверь. Теперь было слышно, что его голос перекрывал вопли других, а потом всё внутри затихло. Однако после рёв возобновился с прежней силой, и стал ещё громче. Служанки выскочили на двор и слушали, как ревут в коровнике, однако никто не посмел открыть дверь, чтобы посмотреть, что там такое творится. Кто-то кликнул Раппа с его топором, но того поблизости не оказалось. Потом вдруг одна половинка двери вылетела и на двор выскочил ужасный бык, с разорванной верёвкой на шее, и бросился в лес. При его появлении все громко вскрикнули, а Людмила испугалась и заплакала, так как поняла, что дело оборачивается хуже, чем она думала.

В конце концов всё внутри утихло, и из коровника вышел Орм. Он задыхался, отирая пот со лба. Орм вышел хромая, одежда на нём висела клочьями, и часть бороды на щеке была вырвана. Служанки засуетились вокруг него с ахами и охами. А он посмотрел на них и сказал только, что Улльбьёрну и Грейпу ужин можно не ставить.

— И не только ужин, — сказал он. — Но что мне делать с ногой, просто не знаю.

И он захромал дальше, к Ильве и священнику.

В коровнике царил полный разгром, и берсерки лежали в одном углу. У Грейпа из горла торчал острый конец древка, а у Улльбьёрна вывалился язык. Оба были мертвы.

Людмила струсила ещё больше, опасаясь сурового наказания. Ильва считала, что девочка заслужила это, потому что сама вошла к работникам. Однако Орм вступился за неё, и она отделалась гораздо легче, чем могла ожидать. К тому же о том, что происходило в коровнике, Людмила рассказала так, что её саму не в чем было упрекнуть. Орм был даже рад тому, что всё так обернулось, после того, как увидел, что рана на его ноге пустяковая. Теперь он уверился в том, что работники эти на самом деле были местью со стороны Гудмунда с Совиной Горы. А потому Орм был доволен тем, что смог одолеть их, уложив обоих берсерков практически голыми руками.

— Ты это здорово придумала, Людмила, — сказал он. — Натравить их друг на друга, когда они тебя домогались. Ибо неизвестно, сумел бы я один справиться с ними, если бы они не обессилели, борясь друг с другом. Так что я думаю, Ильва, девочку не надо наказывать за то, что она по своему неразумию одна вошла к ним в коровник. К тому же она ещё слишком молода, чтобы понять, о чём думают мужчины, когда видят её.

Ильва с сомнением покачала головой, но сделала так, как советовал Орм.

— Дело теперь прошлое, — сказал он. — И никто не может отрицать, что эти здоровяки славно поработали на нас. У меня теперь есть и колодец, и лодочный сарай, и чести прибавилось, а Гудмунд остался с носом. Так что всё идёт как надо. Но ему я дам знать, что если он ещё хоть раз попытается насолить мне, я ему такое устрою, что он потом всю жизнь будет сидеть тихо.

— И я пойду с тобой, — серьёзно сказал Свартхёвди, который слышал этот разговор.

— Ты ещё мал, чтобы держать в руках меч, — сказал Орм.

— У меня есть топор, который смастерил для меня Рапп. И он сказал, что вряд ли отыщется ещё такой же острый топор, как этот.

Орм с Ильвой засмеялись, но брат Виллибальд был недоволен и сказал, что не годится так рассуждать крещёному ребёнку.

— Скажу тебе, Свартхёвди, — начал он, — и повторю это и пять, и десять раз, что меньше всего думай об оружии, а больше — о том, как тебе выучить «Отче наш», который я часто тебе читаю и стараюсь, чтобы ты запомнил эту молитву. Твой брат Харальд уже знал эту молитву наизусть, когда ему исполнилось всего лишь семь лет. А тебе пошёл двенадцатый год, и ты никак не запомнишь её.

— Пусть Харальд читает её за нас двоих, — тихо ответил Свартхёвди. — А мне это не к спеху.

Так протекало время в Овсянке, и события здесь случались самые незначительные. У Орма не было иных желаний, кроме как сидеть дома в мире и покое до конца своей жизни. Однако через год, после того, как убил он двух берсерков, он всё-таки отправился в своё третье путешествие.

Глава 2О человеке с Востока

В Овсянку прискакал Улоф Летняя Птичка, в сопровождении ещё десяти человек. Принят он был как дорогой гость. Он остался у Орма на три дня, ибо они с хозяином Овсянки были большие друзья. Сам же он направлялся к восточному побережью, в Кивик, куда заходили корабли с Готланда, привозя соль. И когда Орм узнал об этом, он тоже решил поехать за солью вместе с Улофом.

Настали времена, когда соль было купить трудно, хотя люди и готовы были заплатить за неё подороже. А всё из-за короля Свейна Датского и его воинских побед. Ибо драккаров у короля Свейна было теперь очень много, и он яростно преследовал любого, кто попадался ему в море. Король разграбил Хедебю. Рассказывали, что он опустошил и страну фризов. И всем было известно, что он подумывал захватить всю Англию, и ещё что-нибудь в придачу. Торговля и всяческие купеческие дела ничего для него не стоили, он ценил лишь корабли и отважных воинов. И так далеко зашло, что в последнее время с Запада вообще не появлялось судов с запасами соли: они просто не осмеливались подходить к берегам Скандинавии. Оставалось только одно — та соль, которую гуты везли из Вендена, и за эту соль жители побережья так ревниво бились друг с другом, что другим землям почти ничего не доставалось.

Орм взял с собой восьмерых людей и вместе с Улофом Летней Птичкой отправился в Кивик. Там они долго пробыли в ожидании хоть какого-нибудь корабля, и тем временем в этом же месте собралось много других людей со всех концов страны. Наконец на горизонте показались два судна с Готланда. Они везли тяжёлый груз и бросили якорь на расстоянии от гавани. Потребность в соли была столь велика, что жители Готланда занимались торговлей с большими предосторожностями, чтобы их ненароком не убили ненасытные покупатели. Корабли гутов были большие, с высокими бортами, с надёжной командой, и покупатели отправлялись к ним в маленьких лодочках, поднимаясь на борт по двое.

Улоф Летняя Птичка и Орм наняли себе рыбачью лодку и принялись грести к кораблю. На них были красные плащи и блестящие шлемы, и Улоф роптал потихоньку на убогость лодчонки, ибо ему хотелось бы плыть с большей пышностью. Когда подошла их очередь, они поднялись на борт того корабля, над которым развевалось знамя хёвдинга. А их гребцы, — один — слуга Орма, а второй — Улофа, — громко выкрикнули их имена, так что гуты сразу же поняли, что к ним пожаловал не кто иной, как хёвдинги.

— Улоф сын Стюре Великолепный, хёвдинг Финведена, которого многие называют Улоф Летняя Птичка, — выкрикнул один.

— Орм сын Тосте Странствователь, морской хёвдинг, по прозвищу Рыжий Орм, — выкрикнул второй.

Среди людей на корабле началось движение, едва они услышали эти имена, и некоторые из них выступили вперёд, чтобы приветствовать обоих гостей. Нашлись такие, кто помнил Улофа с тех пор, как тот служил на Востоке, и некоторые были с Торкелем Высоким в Англии и узнали Орма.

У поручней сидел человек, и он жалобно застонал, пытаясь нащупать гостей рукой. Это был рослый человек с косматой бородой, которая начинала уже седеть. Через всё лицо его шла широкая повязка, закрывавшая ему глаза, и когда он начал искать на ощупь взошедших на корабль, то оказалось, что у него ещё и правая рука отрублена по кисть.

— Смотрите-ка, — заговорили купцы, — слепой чего-то хочет.

— Похоже, он знает кого-то из вас, — сказал морской хёвдинг. — Но у него отрезан и язык тоже, так что говорить он не может, и мы не знаем, кто он. Его привёл к нам на корабль один купец с востока, когда мы торговали в Курляндии, на реке Западная Двина, и этому человеку нужно было добраться до Сконе, сказал купец. У слепого было серебро, так что он мог заплатить за себя, и поэтому мы взяли его с собой. Он хорошо понимает, что ему говорят, и после долгих расспросов я понял по его жестам, что он родом из Сконе. Но больше я ничего о нём не знаю, и даже имя его мне неизвестно.

— Значит, язык, глаза и правая рука, — сказал Улоф Летняя Птичка. — Очень похоже, что это в Византии его так отделали.

При этих словах слепой кивнул.

— Меня зовут Улоф сын Стюре из Финведена, и я служил в охране у императора Василия. Это меня ты признал?

Слепой отрицательно качнул головой.

— Значит, он узнал меня, — сказал Орм, — хотя я сам даже не представляю себе, кто бы это мог быть. Я — Орм сын Тосте сына Торгрима, который жил в Гримстаде у Холма. Ты знаешь меня?

Слепой поспешно закивал головой, и с его губ слетел невнятный звук.

— Ты был с нами, когда мы плавали с Кроком в Испанию? Или с Торкелем Высоким в Англию?

На это слепой отреагировал отрицательно, и Орм задумался.

— Может, ты сам родом из нашей деревни? — спросил он. Слепой снова закивал головой и задрожал всем телом.

— Видишь ли, я давно уже уехал из тех мест, — сказал Орм, — но раз ты меня знаешь, то мы, наверное, жили на Холме одновременно. Ты долго отсутствовал в чужих краях?

Слепой медленно кивнул и испустил тяжёлый вздох. Он вытянул свою уцелевшую руку и растопырил пальцы, а потом сжал руку вновь. Так проделал он пять раз, а потом показал лишь четыре пальца.

— А мы разговариваем лучше, чем могли ожидать, — сказал Улоф Летняя Птичка. — Значит, он посчитал, что был вдали от дома двадцать девять лет, если я правильно понял его.

Слепой кивнул ему.

— Двадцать девять лет, — задумчиво произнёс Орм. — Когда ты уезжал из дома, мне, следовательно, было тринадцать лет. И значит, я могу вспомнить, кто уезжал от нас в то время на Восток.

Слепой встал прямо перед ним. Губы его шевелились, он жестикулировал руками, словно бы поторапливая Орма. И внезапно Орм произнёс изменившимся голосом:

— Ты Аре, мой брат?

По лицу слепого промелькнуло подобие улыбки, когда он согласно кивнул головой в ответ. Он устало опустился на скамью, дрожа всем телом.

Все на корабле изумлялись этой встрече и говорили, что история достойна того, чтобы запомнить её и рассказать другим. Орм продолжал стоять задумчиво и смотреть на слепого.

— Было бы неправдой сказать, что я узнал тебя, — произнёс он наконец. — Уж слишком ты изменился, и виделись мы с тобой в последний раз очень давно. Но ты поедешь со мной домой, ибо там есть человек, который сразу сможет узнать тебя, если ты тот, за кого выдаёшь себя. Ибо мать моя ещё жива, и она, бывало, рассказывала о тебе. Поистине, Бог направлял твой путь, раз ты, слепой, сумел вернуться домой и найти меня и мать.

Затем Орм с Улофом начали торговаться с купцами о соли, и оба они поразились алчности гутов, едва речь зашла о цене. Из команды на корабле многие имели свою долю и в товаре, и в самом судне, и все они были одинаковы: благодушные во всём остальном, но острые, как лезвие ножа, когда речь заходила об их торговых делах.

— Мы никого не неволим, — говорили они покупателям, — мы не навязываем ни нашу соль, ни другие товары. Но тот, кто пришёл купить у нас что-нибудь, должен заплатить нам требуемую сумму, или же пусть идёт себе восвояси. Да, мы богаче других и собираемся разбогатеть ещё больше. Ибо мы, гуты, отличаемся своим умом. Мы не разбойники и не грабители, в отличие от многих, мы извлекаем себе выгоду из честной торговли. А вам известно лучше, чем нам, что такое сейчас торговать солью. Слава королю Свейну, который позволяет нам запрашивать высокую цену!

— Тот, кто нахваливает короля Свейна, большим умом не отличается, — мрачно сказал Орм. — И сдаётся мне, что легче договориться с грабителями да убийцами, чем с вами.

— Мы часто слышим подобные слова, — сказали гуты, — но это неправда. Взгляни на своего несчастного брата, которого ты встретил на нашем корабле. У него за поясом серебро, причём немалое. Но никто из нас не позарился на его богатство, он просто платит нам за дорогу и пропитание. Другие отобрали бы у него серебро, а его самого выбросили за борт, в море. Но мы люди честные, хотя многие и не желают признать это. Конечно, если бы у него было золото, то, возможно, с ним бы обошлись иначе, потому что против золота никто не устоит.

— Как я тоскую по морю, — сказал Орм, — хотя бы потому, что мог бы встретить там такой вот корабль, как этот.

— Многие так думают, — засмеялись гуты, — но кто попытался напасть на нас, долго потом залечивал свои раны. Так что знай, что мы сильны и не страшимся сражения, если это понадобится. Мы боялись только Стюрбьёрна, но после него — никого. Так что решайте, будете вы покупать у нас соль или нет. Нас ждут ещё покупатели.

Улоф Летняя Птичка заплатил за свои мешки с солью без дальнейших объяснений, но Орм всё продолжал ворчать, подсчитав свои деньги. Его брат прикоснулся к нему: он заботливо вложил в руку Орма горсть серебряных монет.

— Глядите, — заговорили гуты, — мы так и знали: у него много серебра. Теперь уж нет никаких сомнений в том, что он твой брат.

Орм в нерешительности посмотрел на серебро, а затем сказал:

— От тебя, Аре, я приму эти деньги. Но ты не думай, что я жадный или нищий. Моих денег хватит и на меня, и на тебя тоже. Просто всегда стыдно переплачивать торговцам, тем более таким, как эти.

— Здесь они сильнее нас, — сказал Улоф, — и нам нужна соль, чего бы это ни стоило. Но правда и то, что надо быть очень богатым, чтобы покупать товар у гутов.

Они коротко распрощались с гутами и, доплыв до берега, отправились со своей солью домой. Орм и сам не знал, радоваться ему или печалиться о том, что он везёт с собой нашедшегося брата-калеку.

На обратном пути, когда они остановились на ночлег, Орм с Улофом попытались расспросить беднягу и понять, что же случилось с Аре на чужбине. Улоф Летняя Птичка, который сам служил охранником в варяжской дружине в Миклагарде, никогда не встречал там Аре. Но им удалось выяснить, что тот служил хёвдингом на одном из кораблей императора. И похоже, его увечья были следствием не какого-нибудь наказания, а плена или сражения. Но то, что это дело рук византийцев, не подлежало никакому сомнению. Больше ничего Орм с Улофом не добились от слепого, как ни пытались угадать; своими вопросами, что с ним случилось. Ибо всё, что мог делать Аре, — это кивать головой, и было заметно, что он очень расстроен из-за этого; они никак не могут задать ему правильных вопросов, а он ничем не может помочь им. Но в общих чертах им сделалось ясно, что с ним произошло что-то необычайное, связанное с золотом и предательством. И он словно знал какую-то тайну, которую очень хотел поведать им. Но все их старания были напрасными.

— Нам нужно набраться терпения, — сказал наконец Орм. — Хватит мучить его бесполезными вопросами, ибо мы всё равно неверно поймём его. Когда мы вернёмся домой, мы обратимся к священнику, и тогда, может, дело пойдёт на лад. Хотя я и не знаю, как вообще мы сумеем понять друг друга.

— Да, нет ничего труднее, чем уразуметь, как же он в своей немощи сумел добраться до родных берегов, — сказал Улоф. — Но раз ему удалось это, то мы можем надеяться, что и в остальном мы найдём выход и сумеем узнать, что он собирается сказать нам. Я-то уж точно буду у вас в Овсянке до тех пор, пока не узнаю его историю.

Аре вздохнул, вытер пот со лба и сидел потом не двигаясь.

Когда они уже приближались к Овсянке, Орм поскакал вперёд, чтобы предупредить Осу. Он опасался, что радость и ужас этой встречи будут для неё невыносимы. Сперва Оса пришла в замешательство, услышав, что сообщил ей Орм, и начала плакать. Но потом она упала на колени, опустив голову на скамью, и возблагодарила Господа за то, что Он вернул ей сына, которого она уже было считала пропавшим. Когда же Оса увидела Аре, она с плачем кинулась к нему и не выпускала из своих объятий. И сразу же принялась упрекать Орма за то, что он не признал в слепом их Аре. Опомнившись немного, она заявила, что сошьёт для него красивую повязку на глаза. А едва узнав, что он голоден, она сразу же повеселела и собственноручно побежала готовить одно из тех блюд, которое, как она помнила, ему было особенно по вкусу. Много дней после этого она ходила словно в чаду и думала об одном только Аре и о том, как бы получше угодить ему. Она нарадоваться не могла на его аппетит, а когда он один раз похлопал её по руке, благодаря за еду, она расплакалась от радости. Когда же она временами утомляла его своей болтовнёй, так что он затыкал уши и громко мычал, она утихала ненадолго, а потом всё продолжалось снова.

Все домочадцы испытывали сострадание к Аре и охотно помогали ему. Дети сперва побаивались его, но вскоре привыкли и даже полюбили его. Он охотно позволял отвести себя утром на речку, сидел там на берегу и удил рыбу, а кто-нибудь из домашних помогал ему насаживать наживку на крючок. Больше всего слепой любил удить вместе со Свартхёвди и ещё с Раппом, когда у того находилось время. Эти двое умели сидеть у речки так же тихо, как и он сам.

С первых же дней все в доме сгорали от любопытства, желая узнать историю Аре, после того как Орм поведал им в общих чертах то, что ему удалось вытянуть из слепого по дороге в Овсянку. Улоф Летняя Птичка отпустил своих людей с солью домой, оставив при себе только двоих. Он очень хочет остаться здесь, пояснил он Ильве, до тех пор, пока не узнает, что приключилось с Аре в чужих краях, ибо он догадывается, что здесь какое-то важное дело. Ильва была рада, что Улоф гостит у них: она очень любила его и всегда радушно принимала в своём доме. А кроме того, она давно обратила внимание на то, что взгляд Улофа всё чаще задерживается на Людмиле, которой исполнилось уже пятнадцать лет и которая с каждым днём хорошела всё больше.

— Хорошо, что ты останешься у нас, — сказал ему Орм, — ибо без тебя мы ничего не добьёмся от Аре. Ты ведь единственный, кто бывал в Константинополе и знает этот народ.

Но как они ни старались, вместе с женщинами и священником, всё было тщетно. Единственное, что удалось понять, — что с Аре случилось несчастье у реки Днепр, прямо у порогов. Трудно было представить себе, что делали там византийцы, считал Улоф Летняя Птичка. Больше ничего они так и не узнали.

Тогда Орму пришла в голову одна мысль, которая действительно могла бы облегчить расспросы. Аре знал руническое письмо. И Орм смастерил дощечку из липы, белую, гладкую, на которой Аре смог бы писать углём. Аре обрадовался и долго трудился над рунами. Но писал он своей уцелевшей левой рукой очень коряво, сослепу смешивая руны, так что никто не мог понять, что он там такое пишет. В конце концов он пришёл в ярость и отшвырнул от себя дощечку с углём, не желая больше мучиться.

Рапп со священником придумали способ получше. Рапп обтесал бревно и нанёс на него руны, — все шестнадцать знаков по порядку, — они были большие, чёткие, и между ними была проведена глубокая черта. Они положили это бревно перед Аре и попросили ощупать его руками. Когда слепой понял, что от него требуется, он почувствовал явное облегчение. И он начал указывать ощупью на руны, слагая их в слова, а брат Виллибальд сидел рядом и записывал за Аре знаки на овчине. Вначале дело двигалось туго, но потом пошло всё лучше и лучше, так что все воспрянули духом, ожидая, когда же история Аре будет записана целиком. Каждый вечер священник зачитывал то, что удалось записать за день. Все жадно слушали его, и за три недели усердного труда история была дописана до конца. Но самый первый отрывок — о том, где спрятан клад, — священник прочитал одному только Орму.

Глава 3История о болгарском золоте

Я самый несчастный из людей: глаза у меня отняли, и нет у меня ни языка, ни правой руки, а сын мой убит казначеем. Но я и самый богатый из смертных, ибо знаю, где спрятано золото болгар. Теперь я открою вам, где лежит клад, так что вы узнаете об этом прежде, чем я умру. Ты же, священник, прочтёшь о кладе только моему брату, и больше никому. Пусть он сам решит потом, нужно ли рассказывать об этом всем остальным.

На реке Днепр, сразу за третьим порогом, если идти с юга, у высокого берега, прямо между могильным курганом печенегов и небольшим утёсом, на котором растут три розовых куста, под водой, в узком проходе, — там, где обрывается этот утёс, — спрятанный за большими камнями, под выступом утёса, чтобы ничего на дне не было видно, — вот там и лежит клад с болгарским золотом. Только я знаю, где он. Там четыре ларца золота с императорской печатью, и их едва унесут двое. И ещё пять кожаных мешков серебра, и мешки те очень тяжёлые. Сперва клад принадлежал болгарам, которые награбили всё это у многих других. Затем он принадлежал императору. Потом его похитил императорский казначей Феофил Лакенодрако. А потом он стал моим. Это я спрятал его у Днепровских порогов.

А теперь я расскажу, как было дело. Попав в Константинополь, я поступил на службу в варяжскую дружину, где были люди из Скандинавии. Много было там свеев и даже данов и норвежцев, а ещё из Исландии. Служба мне нравилась, да и платили нам щедро. Но я появился в этом городе поздно и не успел застать грабёж императорского дворца после Иоанна Цимисхия. Награбили тогда много, и долго потом вспоминали об этом. Таков там старый обычай: охрана имеет право разграбить дворец после смерти императора. Мне есть что рассказать об этом, священник, но я буду говорить только о самом главном, потому что устал водить руками по бревну. Я прослужил в охране долго, успел принять крещение и жениться. Жену мою звали Карбонопсина, что значит по-нашему Кольбрун, и она была из знатного рода, по византийским понятиям. Ибо отец её был братом жены второго кастеляна, который состоял на службе у трёх принцесс.

Кроме императора Василия, который жил бездетным, в Константинополе был ещё Константин, его брат, тоже император. Но настоящим правителем был именно Василий. Он правил империей, воевал с мятежниками и каждый год ходил походом на арабов и болгар. А брат его, Константин, сидел себе во дворце и забавлялся своим богатством вместе с придворными да скопцами, которые теснились вокруг него. И когда кто-нибудь из них говорил, что он столь же хорош, как и его брат, или даже лучше, Константин ударял его по голове своим чёрным жезлом с золотой птичкой на конце. Но удар этот был лёгким, и вслед за этим Константин щедро одаривал обиженного. Иногда он бывал суровым, когда менялось настроение, а хуже всего было, когда он напивался.

Именно он и был отцом трёх принцесс. Они считались самыми знатными в мире, после самих императоров. Ибо все они были единственными наследницами из всего императорского рода. Вот их имена: Евдокия, горбатенькая и в волдырях: её всегда прятали. Зоя — самая прекрасная среди женщин, которая заставляла биться сердца мужчин уже с самых юных своих лет. Феодора — набожная и слабоватая головкой. Все они были не замужем, ибо, как говорили императоры, ни один жених не был им ровней. И Зою это давно уже огорчало.

Мы, охранники, сменяли друг друга, чтобы сопровождать императора в поход либо стоять в карауле у дворца, где сидел его брат. Мне есть что вспомнить, но рассказывать всё по порядку очень долго. И я скажу только о своём сыне.

Жена звала его Георгием, дав ему при крещении это имя, ибо я был тогда вдали от дома, с императором, когда родился мальчик. Вернувшись домой, я наказал жену за своеволие и назвал сына Хальвдан, и это было для него славным именем. Когда же он подрос, то откликался на оба имени. С матерью и другими мальчик говорил по-гречески, на языке женщин и священников. Но со мной он разговаривал по-нашему, хотя это давалось ему труднее. Когда сыну было всего семь лет, мать его объелась устрицами и умерла. Вторично я жениться не стал. Плохо жить с женой-чужестранкой. Женщины в Миклагарде мало к чему пригодны. Едва выйдя замуж, они становятся беззаботными и ленивыми, а народив детей, быстро старятся и толстеют, да к тому же не слушаются мужа. Если же их наказывают, они с плачем бегут к священникам да епископам. Они не то, что наши, которые сразу всё понимают, усердны в работе, а от рождения детей только хорошеют. Мы все в охране так думали. И многие скандинавы меняли там женщин каждый год и всё равно были недовольны.

Мой сын был моей единственной радостью. Он был хорошо сложён, подвижен, словоохотлив и весел. И он никого не боялся, даже меня. Женщины на улице оборачивались на него, когда он был ещё маленьким, и просто не сводили с него глаз, когда он подрос. Это было несчастьем для него, но теперь ничего уже не исправить. Он умер, но я только и делаю, что думаю о нём. Я могу теперь думать только о нём и о болгарском золоте. Если бы всё шло хорошо, то клад был бы его.

После смерти жены случилось так, что сын мой часто гостил у её родичей, кастеляна Симбатия и его жены. Оба они были старыми и бездетными. Ибо кастелян, состоящий на службе в женских покоях, должен быть скопцом. И всё равно он был женат, как это часто происходило между такими людьми в Византии. Старики любили Хальвдана, хотя часто звали его Георгием, и когда я отправлялся с императором в поход, они присматривали за ним. Однажды, когда я вернулся из похода, старик пришёл ко мне, плача от радости. Он рассказал, что мой сын играл вместе с принцессами, и больше всего с Зоей, и они с Зоей уже подрались, причём силы у них оказались равными, хотя она старше его на два года. Несмотря на драку, принцесса заявила, что ей хочется играть с этим мальчиком, а не с племянницами митрополита Льва, которые начинают реветь, как только она порвёт им платье, и не с сыном протопресвитера Никифора, у которого была заячья губа. И даже сама императрица Елена, сказал Симбатий, дала мальчику подзатыльник и назвала его маленьким варягом и сказала, чтобы он не дёргал Её Императорское Высочество принцессу Зою за волосы, когда она сердится на него. Мальчик удивлённо посмотрел на императрицу и спросил, когда же ему можно делать это.

После этого вопроса императрица удостоила его чести услышать свой смех, и старик сказал, что это был самый счастливый миг в его жизни.

Всё это пустяки, но когда я вспоминаю их, я радуюсь. Шло время, и всё изменилось. Я опущу многие места в своей длинной истории. Примерно через пять лет после этого я стал хёвдингом над группой охранников. Тогда ко мне снова пришёл Симбатий, но он уже не радовался, а горько плакал. В тот день он зашёл в комнату, где хранились императорские облачения для коронации, — в эти покои редко кто наведывался, — чтобы проверить, не завелись ли там крысы. Но вместо крыс он увидел, что Хальвдан и Зоя играли совсем в иные игры, которые привели его просто в ужас, едва он заметил, что они лежат на ложе из парадных облачений, которые они достали себе из сундуков. Они быстро схватили свою одежду и убежали от него, а он остался стоять как громом поражённый. Облачения, сшитые из африканского пурпурного шёлка, были так измяты, что он просто не знал, что ему делать. Он попытался разгладить одежды и бережно сложил их обратно в сундуки. Если только преступление раскроется, сказал он, это будет стоить ему головы. Счастье, что императрица болела, и поэтому все знатные придворные были в её покоях, ни о чём больше не думая. Потому-то и надзор за принцессами уменьшился, раз Зоя улучила этот миг с моим сыном. Разумеется, виноватой была она одна, ибо никому и в голову не пришло бы, что мальчик, которому шёл тринадцатый год, сам додумался до такого. Но изменить ничего уже было нельзя, и кастелян жаловался, что его постигло худшее несчастье в его жизни.

Я посмеялся его рассказу и подумал, что мой сын уродился настоящим мужчиной. Я попытался утешить его, сказав, что Хальвдан ещё слишком мал, чтобы сделать принцессе Зое наследника, как бы он ни старался. И вряд ли уж такая большая беда в том, что помялись парадные облачения. Но старик продолжал стонать и жаловаться на свою судьбу. Он сказал, что это происшествие может стоить всем нам жизни — и ему с женой, и моему сыну, и мне. Ибо едва император Константин узнает, что случилось, он тотчас же распорядится, чтобы нас казнили. И вряд ли Зоя испугалась, что её застали вместе с Хальвданом. Ей было пятнадцать лет, и она походила больше на чертёнка, чем на скромницу. А значит, она вновь попытается соблазнить Хальвдана, ибо её окружают только девицы да евнухи. Всё это неминуемо раскроется, и принцесса Зоя получит выговор от епископа, а нас с Хальвданом казнят.

Я испугался. Я вспомнил всех тех, кто был изувечен или казнён за это время, пока я служил в дружине, после того как их настигал гнев императора. Мы отыскали моего сына и принялись ругать его за то, что он сделал, но он, похоже, не испытывал угрызений совести. Это случалось уже не раз, и оказалось, что вовсе он никакой и не ребёнок, которого совратили, а весьма опытный в этом деле, как и Зоя. Я понял, что разлучить их будет невозможно, и нас всех неминуемо ждёт наказание. Я запер его в доме у кастеляна и отправился к начальнику охраны.

Его звали Захария Лакенодрако, и он носил титул главного оруженосца. Это был очень почётный титул у византийцев. Захария был старым, красивым и рослым, на пальцах у него сверкали красные и зелёные драгоценные камни, а речи его были разумны и рассудительны. Конечно, он был необычайно коварен, как и все знатные люди в Константинополе. Я почтительно поклонился ему и сказал, что больше не хочу служить в охране дворца, попросив его сделать меня хёвдингом на каком-нибудь корабле. Он задумался и сказал, что дело это непростое. Но в конце концов он решил, что сможет помочь мне, если я взамен окажу ему одну услугу. Он желал, как сказал он сам, разделаться с архимандритом Софронием, который был исповедником императора Константина. Тот был его главным недругом и в последнее время наговаривал на него императору. Не надо кровавой расправы с оружием в руках, сказал он; надо просто побить толстого архимандрита палкой. Лучше всего сделать это вечером, за императорским садом, когда тот едет домой из дворца на своём белом муле.

Я ответил ему, что давно крестился и считаю большим грехом поднять руку на святого отца. Но он отечески наставил меня, заявив, что я заблуждаюсь. Ибо архимандрит — еретик, который искажает учение Христово, неверно толкуя божественное и человеческое в Сыне Божием, и именно из-за этого они и сделались недругами. Так что побить его — доброе дело. Однако управиться с ним будет сложно, и он сказал, чтобы я взял с собой двух надёжных людей. Прежде чем Софроний сделался монахом, он был предводителем шайки разбойников в Анатолии, так что ему ничего не стоит дать отпор. Справиться с ним могут только люди из дружины, отделав его хорошенько, как он того заслуживает. Я рассчитываю на твою силу и ум. Возьми с собой надёжных людей и здоровые палки.

Так говорил мне Захария, и в конце концов ему удалось склонить меня к этому греху. Божия кара постигла меня за то, что я поднял руку на святого человека. Конечно, он был злым, но всё же это был святой отец. Тогда я этого не понимал. Я взял с собой двух людей, которым я доверял: Оспака и Скуле. Я угостил их вином и заплатил деньги, сказав, что нам надо наказать одного человека, который извращает учение Христово. Они начали спрашивать, зачем нападать втроём на одного, но когда мы встретили архимандрита, то все эти вопросы оказались лишними. Едва мы кинулись к нему, как его мул лягнул меня. На запястье у священника висели свинцовые чётки, и он ударил ими Скуле прямо в висок, так что тот упал на землю и больше уже не поднялся. Но Оспак, здоровый парень с Эланда, с медвежьей хваткой, выбил того из седла и повалил наземь. Мы разозлились и поколотили его гораздо сильнее, чем собирались прежде. Он изрыгал проклятия и звал на помощь, однако никто не откликнулся. Ибо в Константинополе повелось так, что если кто-то громко кричит, призывая других на помощь, то все, наоборот, разбегаются в разные стороны, чтобы их не схватили как виновных. Наконец мы услышали, что приближаются всадники: это были хазарские стрелки из городской охраны. Тогда мы бросили архимандрита, который едва шевелился, и пустились наутёк. Но Скуле мы вынуждены были оставить там, где он лежал.

На следующий день я отправился к оруженосцу Захарии. Тот был ужасно доволен тем, как мы справились с его поручением, и оказывал мне всяческие почести. Всё устроилось как нельзя лучше, сказал он, улыбаясь. Когда прибежала стража, Скуле был мёртв, а архимандрита обвиняют теперь в уличной драке и убийстве. И есть надежда, что просто так ему теперь не отделаться: уши ему отрежут наверняка. Ибо император Константин побаивался своего брата, а тот был строг к мятежным монахам, и ему не понравится, что убит человек из его личной охраны. Так что моя просьба будет обязательно выполнена. Он уже говорил со своими высокопоставленными друзьями, которые связаны с флотом и, вскоре меня сделают морским хёвдингом на одном из тех красных кораблей, которые считаются лучшими.

Как он сказал, так и произошло, ибо даже византийские знатные особы иногда держат своё слово. Я получил в своё распоряжение великолепный корабль и вместе со своим сыном избежал таким образом опасностей, что подкарауливали нас во дворце. И очень скоро мы отправились с остальными кораблями на запад, в страну Апулию. Там мы воевали со слугами Мухаммеда, которые были и из Сицилии, и из других земель. Долго мы находились в Апулии, и рассказ мой будет слишком длинным, если я поведаю вам обо всём, что там происходило. Сын мой рос красивым и сильным. Я держал его вместе с другими лучниками у себя на корабле. Ему нравилось море, и всё у нас шло хорошо. Но на суше он просто терял голову из-за женщин, как это часто бывает с юношами, и мы иногда ссорились с ним из-за этого. Когда мы заходили в императорские гавани, — в Бари и Таранто в Апулии, или в Модон и Непанто, где были большие судоверфи и где нам выплачивалось жалованье, — то там было множество женщин на любой вкус. Ибо где морские викинги с деньгами и добычей, там и женщины. В этих гаванях были также императорские военачальники, называемые стратегами, и полководцы в сапогах, подкованных серебром, и высокие чиновники, называемые секретиками и логофетами, которые управляли выдачей жалованья, сбором налогов и прочим. С ними находились и их жёны, хрупкие женщины с голубиным голосом и нежными белыми руками. Глаза у них были накрашены, а сами они были настоящим дьявольским отродьем, и я часто повторял Хальвдану, что эти женщины — не для викингов.

Но он не желал ничего слушать. Такая уж была у него судьба, что женщины заглядывались на него. А сам он считал, что для того, кто любил императорскую дочь, будут ровней только лучшие из них. Византийские женщины — пылкие по натуре и всегда готовы обмануть своих мужей. И мужья их вовсе этого не одобряют. Знатные персоны могут убить подозрительных им молодых людей, а заодно и своих жён вместе с ними, чтобы затем жениться заново, в надежде на более удачный брак. Я только и делал, что советовал Хальвдану не трогать замужних женщин. И если бы он меня слушался, то не случилось бы того, что произошло. Он не был бы теперь мёртв, а я не был бы так изувечен. И мне не пришлось бы рассказывать о казначее Феофиле и болгарском золоте. Так было бы лучше.

Хотя, пожалуй, сам он был убит не столько из-за женщин, сколько из-за золота. Однако рассорились мы с ним именно из-за женщины, а потом уже случилась и вторая беда.

Это происходило в то время, когда протопресвитер Захария Лакенодрако выплюнул причастие прямо в лицо своему недругу, архимандриту Софронию, который давно уже пользовался благосклонностью императора. И Захария громко выкрикнул всем присутствующим, что архимандрит положил ему в хлеб яд. Архимандрит был за это бит плетьми и сослан в отдалённый монастырь. А Захария был, в свою очередь, лишён сана, и за хулу на Христа ему отрезали уши. Ибо по справедливости, благочестивый христианин должен благоговейно относиться к святому причастию, даже если он почувствовал, что во рту у него яд. Когда я узнал об этой новости из Константинополя, я громко рассмеялся. Ибо я никак не мог понять, кто же из этих двух людей хуже. И вот теперь им обоим всё равно отрезали уши.

У Захарии был сын, которого звали Феофил. Ему было уже тридцать лет, и он состоял при дворе. Когда отцу отрезали уши, то сын кинулся к своим императорам и упал им в ноги. Он сказал, что грех отца, несомненно, тяжек, а наказание столь мягко, что он заливается слезами, как только думает об этом. И он восхвалял милость императоров с таким усердием, что Василий в скором времени сделал его казначеем на своём флоте. Таким образом, он оказался причастен к распределению добычи и выплате жалованья.

Наши красные корабли зашли в Модон, чтобы там мы смогли получить жалованье и наказать непослушных килеванием. Был там в то время и казначей Феофил со своей женой. Я никогда её не видел. Но мой сын быстро заметил красавицу, а она — его. Они впервые увидели друг друга в церкви. И хотя он был всего лишь молодым лучником, а она — знатной госпожой, они вскоре улучили момент для тайной встречи, возжелав друг друга. Я ничего не знал об этом, пока он сам не пришёл ко мне и не заявил, что устал от морского плавания и должен получить хорошее место в свите казначея. Женщина же эта сделала так, что казначей узнал, будто Хальвдан является сыном того человека, который однажды помог его отцу отомстить архимандриту. И теперь сын мой оказался любимчиком не только жены казначея, но и его самого.

Когда я услышал об этом, я сказал ему, что поступить, как он задумал, — это всё равно, что всадить себе меч в грудь. И прибавил, что с его стороны несправедливо оставлять меня одного ради какой-то женщины с накрашенными глазами. Но он стоял на своём и не хотел слушать разумных советов. Эта женщина, сказал он, как огонь, и никто не сравнится с нею, и он никогда её не оставит. А кроме того, он намеревался стать уважаемым человеком и разбогатеть на службе у казначея, чтобы не оставаться просто нищим лучником. И вовсе нет никакой опасности быть разоблачённым и убитым, сказал он. Ведь он наполовину византиец, а поэтому разбирается во многих вещах получше меня, и в женщинах тоже. При этих словах я в гневе проклял его мать; на том мы и разошлись.

Я очень горевал о сыне. И я надеялся, что когда эта женщина устанет от него, или он — от неё, он вернётся ко мне. И тогда, думал я, моя служба уже подойдёт к концу, и мы вместе отправимся домой, и там он найдёт себе жену и быстро забудет о своей византийской крови.

Шло время, и император Василий, самый великий из всех константинопольских воинов, снова начал войну против болгар. Те были славными воинами и большими разбойниками, обижающими своих соседей, так что многие правители имели на них зуб. И вот император Василий поклялся разгромить болгарское царство и окончательно разделаться с ними, а на своих городских воротах подвесить на железных цепях их царя. Василий пошёл на болгар с многочисленным войском, и по его повелению наши красные корабли направились в Понт Эвксинский,[27] чтобы разорить болгарское побережье.

Дюжина лучших кораблей флота, и в том числе мой, получили особое задание. Мы взяли к себе на борт часть войска, насколько только могли вместить эти корабли, и направились на север, вдоль берега, в устье реки Дунай, самой большой из всех рек. Нашими кораблями командовал Бардас. Он был хёвдингом самого мощного корабля из нашей дюжины, и когда мы шли по реке, разбившись по трое, я услышал, что на борту у Бардаса находится и казначей флота. Я порадовался услышанному, в надежде вновь увидеть своего сына, если он был ещё жив. Но для чего с нами вместе плывёт казначей, этого не знал никто.

Мы услышали пение боевых рожков, и перед нами появилась болгарская крепость. Вокруг неё были земляные валы и укрепления, и сама она стояла на холме, недалеко от реки. А окрест простирались болота и пустоши. Кроме тростника да птиц, ничего более не было видно. Мы все спрашивали друг друга, для чего император послал нас в такую глушь. Но воины высадились на берег и начали штурм крепости, и помогали им в этом наши лучники. Болгары отважно оборонялись, и мы смогли пересилить их лишь на второй день. Мне в руку попала вражеская стрела, и я вернулся на корабль. Там мне вытащили эту стрелу и перевязали рану, и когда наступила ночь, я сидел на палубе и смотрел на горящую крепость, из которой выходили люди казначея, выводя за собой пленных, несущих тяжёлую кладь. Корабль Бардаса и казначея стоял ближе всего к берегу. За ним — ещё два корабля, потом мой, а потом — все остальные, выстроившись в ряд на реке. С наступлением темноты с той стороны, где находились первые корабли, донёсся какой-то шум, и многие начали спрашивать, что там происходит. Я решил, что это какой-то разбойник, которого приказал наказать Бардас. Но вскоре всё стихло, и только было слышно, как воют волки, а я лежал без сна, мучаясь раной на руке.

Вдруг я услышал, что к кораблю подплывает какой-то человек. В темноте я никак не мог разглядеть, кто это. Тогда я схватился за копьё и громко спросил, кто там, ибо болгары могли что-нибудь задумать. Но услышав ответ, я обрадовался: это был голос моего сына. Я втащил его на борт, он едва переводил дух. Я сказал ему:

— Как хорошо, что я вновь вижу тебя, ибо я уже не надеялся на это.

Но он тихо ответил мне:

— На нашем корабле убили Бардаса, и ещё многих вместе с ним. А казначей со своим отцом, взяв золото, скрылись. Там столько золота, просто невиданно. Мы должны догнать их и отобрать клад. У тебя на корабле есть лучники?

Я дал ему напиться, и он наконец пришёл в себя, а потом сказал, что на борту находятся примерно пятнадцать воинов, а остальные — на суше. Мне хотелось побольше узнать об этом золоте, ибо я ничего о нём не слышал.

И сын с жаром поведал мне:

— Золото принадлежало болгарскому царю и было спрятано в этой крепости. Наш император прознал об этом и послал вместе с нами сюда казначея, на которого он полагался. Я видел, как это золото переносили на корабль, и сам помогал запечатать мешки императорской печатью. Но казначей таил злобу на императора с тех самых пор, как тот надругался над его отцом. И они вдвоём задумали отомстить Василию. Они подговорили людей из своей свиты, и когда настала ночь, убили Бардаса, и начальника вместе с ним, а также тех лучников, которые оставались на корабле. Им легко удалось сделать это, так как те ни о чём не подозревали. Но я подумал про себя: только что золото это принадлежало императору, и никто не посягал на него, кроме этих злодеев. Теперь золото перешло к казначею. Чьё же будет оно потом? Так я размышлял, и пока никто не обращал на меня внимания, прыгнул в воду и приплыл сюда. Они решили, что я утонул. А ты теперь ответь мне: кому будет принадлежать золото, если его отберут у казначея?

Я сказал сыну:

— Так вот почему казначей бросил якорь прямо у самого берега. Это для того, чтобы быстрее улизнуть под покровом тьмы. И раз они уже в пути, золото будет принадлежать тому, кто отберёт его у них. Таков закон моря. Они потихоньку отплыли вдоль по течению, а когда оказались уже далеко, налегли на вёсла. Потом поднимут паруса, когда рассветёт, и с таким ветром, как сейчас, они быстро выйдут в открытое море. Хорошо бы знать, куда они держат путь. Над этим стоит поразмыслить, и я не хочу предпринимать ничего поспешного.

Хальвдан ответил:

— Казначей доверительно сказал мне, что мы должны будем плыть в Тьмутаракань, за Крымом, и там мы поделим сокровища, а потом останемся в безопасном месте у хазар. После некоторого времени пусть каждый сам решит, куда он хочет направиться. То же самое сказал казначей и другим. А это значит, что туда он как раз и не поедет. Но потом, ещё до начала похода, я слышал, как он сидел и шептался со своим отцом о каких-то новостях. И старик говорил ему, что им очень выгодно, что великий князь Киевский снова обзавёлся потомством со своими наложницами, недолго храня верность своей супруге, сестре византийского императора, так что дружба его с императором от этого ослабела. Вот что я услышал тогда от них. И поэтому я думаю, что направились они именно в Киев.

Я сказал:

— Хальвдан, ты разумный человек, и я уверен, что ты угадал правильно. И если они держат путь в Киев, то для нас это лучше всего, ибо мы сможем легко перевезти золото к нам домой. И мы найдём себе в Киеве помощников, если потребуется. В таком случае нам нечего торопиться, ибо в открытом море мы всё равно потеряем их из виду. А они, пожалуй, испугаются и повернут в другую сторону. Но прямо перед рассветом мы тронемся в путь. В это время корабельная стража будет ещё спать. Я так горевал, Хальвдан, из-за того, что ты бросил меня одного, но может, это было лучшим событием в нашей жизни и приведёт нас к большой удаче.

Так я сказал тогда. Но среди богов нет ни одного, кто бы наградил человека, когда тот похваляется своей удачей заранее.

Я расспросил сына о женщине, соблазнившей его. И он сказал, что сам казначей устал от неё и велел запереть её в монастырь, после того как она приобрела привычку давать ему сдачи, когда он наказывал её.

— А когда я сам заметил, — сказал Хальвдан, — что она развлекается с другими молодыми людьми, то я ушёл от неё.

Я обрадовался этому и пообещал сыну, что когда мы вернёмся домой с золотом, у него будут женщины получше.

Когда настало время, мы подняли якорь и вышли в русло реки, с поднятыми вёслами. Гребцы спали на своих скамейках, и мы бесшумно скользили по течению, не привлекая к себе внимания часовых. Когда же лучники и прочие воины на нашем корабле проснулись, я поставил им более щедрое угощение, чем обычно, и напоил их. Я сказал своим людям, что мы должны нагнать воров, которые уплыли вместе с добычей императора. Но больше я ничего не объяснял им. Я не считал, что веду себя нечестно, украв корабль и команду у императора: я просто хотел позаимствовать их на некоторое время, пока не совершу задуманного. И я решил, что поступаю справедливо, ибо император не заплатил мне жалованья за целый год.

Мы вышли из реки в открытое море. Когда же мы достигли устья Днепра, мы заметили рыбаков, и они сказали нам, что накануне вверх по реке прошёл красный императорский корабль. Мой корабль был меньше, чем у казначея, но я ничего не боялся: со мной на борту были лезгинские и хазарские лучники; это были славные воины, а у того была лишь одна свита.

Мы усердно гребли, отдыхая лишь короткие мгновения, и когда гребцы начали роптать, я дал им двойную порцию вина. Я рассчитывал, что казначею, с его огромным кораблём, придётся более туго. На берегах не было видно конских табунов, ни одного печенега, и мы радовались этому. Ибо когда печенеги разбойничают на берегу или пасут здесь свои табуны, они считают реку своей, вместе со всем, что плавает по ней, и ни один корабль не может пристать к берегу. Они — самые спесивые люди в мире и большие разбойники, так что сам император ежегодно платит им дань.

На четвёртый день мы увидели, что по реке плывут три трупа. По рубцам на их спинах мы поняли, что это обессилевшие гребцы с корабля казначея. Я принял это за хорошую примету, надеясь теперь настичь казначея у порогов. На следующий день мы снова увидели в воде мёртвых гребцов, но эти люди были не с корабля казначея. А потом мы нашли и сам корабль; он стоял у берега и был пустым. Я понял, что казначей встретил речное судно и захватил его, чтобы быстрее двигаться вперёд и легче совершить переправу. Ибо боевой корабль с килем тяжелее тянуть волоком.

На восьмой день, к вечеру, я услышал, как шумит вода на порогах, и мы добрались до переправы. Мы заметили лишь двух гребцов, которые совершенно обессилели. Когда мы втащили их к себе на корабль и напоили вином, они ожили и рассказали нам, что казначей сегодня уже переправил свой корабль через пороги. На этом пустынном берегу ему не удалось найти ни лошадей, ни быков, и корабль тянули на себе гребцы, которые просто падали от изнеможения. Так что казначей не мог уйти далеко.

Услышав это, мы с Хальвданом несказанно обрадовались. Мы захватили с собой лучников и отправились вдоль проложенной колеи. Между вторым и третьим порогом мы увидели их. Тогда мы свернули в сторону и спрятались за могильным курганом печенегов с человеческими черепами, который высился рядом, и с луками в руках выжидали, когда казначей приблизится к нам. Я видел, как рядом с кораблём проходили казначей со своим отцом, в воинских доспехах и с мечом в руке. В них прицелились четверо моих лучников, а другие — в стражу, которая шла рядом с гребцами.

Запели стрелы, и люди повалились на землю. Тогда все мы выхватили мечи и с боевым кличем выскочили из засады. Гребцы бросили свои ремни и убежали. Всё пришло в смятение, однако казначей со своим отцом не погибли, ибо дьявол и их панцири надёжно защищали их от стрел. Сам Захария, которого лишь поцарапали стрелы, нёсся впереди остальных, как юноша. Но я больше всего высматривал самого казначея. Я увидел, как он удивлённо обернулся, увидел его белое лицо с чёрной бородой, едва он заслышал пение стрел и боевые выкрики. Вокруг него столпились люди, и он ревел своим властным голосом, явно не желая расставаться с таким количеством золота. Пока он топтался на месте, я настиг его.

Мы с Хальвданом и начальником лучников, лезгином по имени Абхар, бежали впереди всех и принялись биться с людьми, заслонявшими казначея. Я увидел, что он узнал моего Хальвдана. Но мы никак не могли добраться до него, ибо свита его сражалась отважно, и он прятался за спинами своих воинов. Когда подоспели наши лучники, они начали теснить людей казначея к кораблю. Но едва мы пробились к казначею, как он и ещё несколько его людей ускользнули от нас и исчезли.

Настали сумерки, и я был в сомнении, что нам предпринимать дальше. Начальник лучников всегда поступал так, как ему велят, и не задавал лишних вопросов. Я приказал ему взять своих людей и догнать беглецов ещё до наступления ночи. Я сказал, что император назначил выкуп в сто серебряных монет за голову казначея, и ещё столько же — за голову его отца, и деньги эти получит тот, кто принесёт мне их отрубленные головы. Лучники заспешили в погоню, а я с Хальвданом, оставшись в одиночестве, поднялся на казначейский корабль. Там мы нашли золото, спрятанное за тюками. Всего было четыре небольших ларца и семь мешков из кожи, все с императорской печатью. Но взглянув на эти сокровища, я испытал только страх и сильную тревогу. Трудно было представить себе, как нам быть с золотом и как довезти его до дома, оставшись незамеченными. Хальвдан сказал мне:

— Пока не вернулись лучники, мы должны спрятать сокровища. На это я сказал:

— Но куда же мы спрячем их?

— На дно реки, — сказал мой сын.

— Ты прав, — ответил я ему, — оставайся пока здесь и стереги клад.

Я пошёл к реке и нашёл там то место, о котором я уже рассказал вам. Поверх пенилась вода. Мы перетащили клад на берег и надёжно спрятали его. Но по размышлении я всё-таки оставил два мешка серебра на корабле.

Абхар и его люди вернулись назад, неся с собой три головы, но это были не те головы, которые я велел ему отрубить. Мы вместе подкрепились теми припасами, которые ещё оставались на казначейском корабле. А потом я сказал ему:

— Ты видишь, Абхар, эти два мешка с императорской печатью. Это деньги, которые казначей Феофил со своим отцом похитили у самого императора. Я не знаю, золото там или серебро, ибо никто не сломал императорской печати. И мы вынуждены доставить эти мешки императору, причём как можно скорее. Но я получил от него приказ не возвращаться без головы казначея. А потому мы поступим так. Я со своим сыном отправлюсь вверх по реке, чтобы нагнать казначея у Киева. Двое из твоих людей, кто захочет, может последовать за нами. А ты с остальными вернёшься с мешками на наш корабль и прикажешь плыть в Константинополь. Когда же мы закончим здесь наши дела, мы тоже вернёмся домой.

Так я сказал ему, и Абхар согласился со мной и попробовал, каковы эти мешки на вес. Он поговорил со своими людьми, и двое из хазар решили остаться с нами. Абхар же с остальными отправились в путь, забрав мешки с серебром, и я был рад, что всё у нас шло, как задумано. Я взял себе двух лучников для того, чтобы они помогали нам, когда мы доберёмся вверх по реке до своего корабля. Ибо по пути нас могли поджидать грабители или даже сам казначей, если только он успел опомниться. Я-то думал, что он обратился в бегство, но в этом я глубоко заблуждался.

Мы устали, и в ту ночь я сам остался сторожить спящих, а потом меня сменил один из хазар. И он уснул на посту, а тем временем нас подстерегала беда. Ибо в ту ночь, когда мы все уснули на берегу, около корабля казначея, он внезапно напал на нас вместе со своим отцом и ещё четырьмя уцелевшими воинами. Я проснулся от шума, когда кто-то споткнулся о камень, и тут же вскочил на ноги, выхватив меч из ножен. На меня набросились двое. При свете луны я увидел, как казначей повалил одного из хазар и с мечом в руках метнулся к Хальвдану. Тот спал беспробудным сном и даже не успел достать свой меч. Если бы я смог тогда успеть к нему на помощь, я отдал бы свою жизнь и всё золото в придачу. Даже не успев подумать, что я делаю, я уже зарубил насмерть тех двоих, которые напали на меня. И едва я настиг казначея, как увидел, что Хальвдан лежит уже мёртвый. Я рубанул мечом, сжав его обеими руками. Это был мой последний удар, и самый сильный. Я прорубил казначею его шлем и сам череп, так что у него изо рта повыпадали зубы. Но, уже умирая, он успел кольнуть мечом меня в глаз. Я упал на землю от жгучей боли. Я уже приготовился к смерти, и мысль об этом не страшила меня: Хальвдан был мёртв, и я отомстил за него.

Вот я и рассказал вам всё, и я очень устал. Дальше я помню только, что лежал связанный на земле, а Захария сидел около меня и смеялся, и смех его был какой-то нечеловеческий. Он всё повторял мне, как меня изувечит, и долго выпытывал о золоте. Я плюнул в него, попросив показать мне его уши. С Захарией был ещё один человек, и они отрубили мне правую кисть руки, а потом принесли с корабля горячее масло и обмакнули в него мой кровоточащий обрубок, чтобы я не умер так быстро. Они пообещали мне, что я умру скорой и лёгкой смертью, если только скажу им, где находится золото. Я ничего не отвечал им, не чувствовал никакой боли, ибо в душе своей я уже умер. Наконец я сказал Захарии, что золото отправлено обратно императору, и он поверил моим словам. Больше мы ни о чём не говорили.

На следующий день я услышал какой-то крик; кто-то застонал, потом начал кашлять и затих. Потом я лежал в лодке, и её волокли по суше. Мне дали напиться, и я снова впал в забытьё. Потом лодка была спущена на воду, а я ничего не понимал, я словно уже умер. Тот, кто сидел на вёслах, говорил без остановки, и кое-что я понял. Это был второй из моих хазар. Он пел, насвистывал и вообще был очень доволен. Когда на нас напали, он сперва убежал, кинувшись искать мой корабль, но тот уже исчез. Тогда он вернулся и подкрался поближе к тем двоим, которые сидели около меня. Он достал лук, и его стрелы убили их. Неизвестно, зачем он так старался освободить то, что ещё осталось от меня. Наверное, он был добрый человек, как многие из хазар. С другого берега реки пришли двое нищих, — поживиться тем, что принадлежало убитым. Хазар подарил им корабль казначея со всем, что на нём находилось, а взамен они отдали ему свою лодку и помогли переправить её. Вот как было дело, и об этом я узнал только от него самого.

Хазар очень радовался и восхвалял свою судьбу, ибо он нашёл у убитых им казначея и его отца много серебра и золота, оружие и одежду. Всё это он забрал себе, и добыча его была превосходной. У других убитых он тоже отыскал монеты и украшения, а с моего сына снял красивое золотое кольцо. Теперь хазар сможет купить в Киеве коней, да ещё женщину, или двух, и вернуться к своим богатым человеком. Рассказывая мне об этом, он, как мог, заботился обо мне. А мне хотелось только выкатиться из лодки и утонуть, но я был слишком слаб.

Хазар знал, что я собирался в Киев, и когда мы добрались до этого города, он оставил меня у монахов. Я хотел отблагодарить его серебром, ибо пояс мой с деньгами оставался при мне, но он ничего не взял. У меня уже достаточно богатств, сказал он, и я угодил Богу тем, что позаботился о тебе.

Потом я остался у монахов, они лечили меня, и в конце концов я начал чувствовать себя лучше и снова вспомнил о золоте. К монахам пришли мои соотечественники и начали расспрашивать меня: они поняли, что я хочу добраться до дома и смогу заплатить за это. Так меня передавали от одного к другому, и я всё плыл вверх по реке, пока не пересел на корабль гутов и не встретился с вами.

Всё это время меня тяготила мысль о том, что я никому не могу рассказать о болгарском золоте, даже если и окажусь дома, среди своих родичей. Но с твоей помощью, мудрый священник, я теперь рассказал вам всё и могу умереть спокойно.

Орм волен делать с этим золотом всё, что захочет. Это большой клад, и его хватит на многих. Никто не знает, какова цена этому золоту и сколько крови пролилось из-за него. Оно лежит там, где я его спрятал, как я и сказал вам, и найти его будет нетрудно. Есть и ещё один знак, который укажет вам, где спрятано золото: это кости казначея Феофила и его отца Захарии — чтобы души их неприкаянные бродили возле той реки, — и ещё моего сына Хальвдана — и да поможет ему Бог.

Глава 4О том, как было решено отправиться за золотом

Услышав начало истории о золоте, Орм послал своего человека за Токе.

— Расскажи ему о кладе, — напутствовал он слугу, — да прибавь ещё, что я хочу посоветоваться с ним о поездке на восток, за этим кладом. Пусть он поторапливается ко мне.

Токе не заставил себя долго ждать, и едва Аре со священником завершили рассказ, как он уже пожаловал в Овсянку, сгорая от нетерпения подробнее узнать, в чём там дело. После того, как дорогого гостя усадили за стол и налили ему пива, он сказал:

Вьётся парус,

Стонут вёсла,

Клад восточный

Мы отыщем.

Путь далёкий

Мне по нраву:

Запах моря,

Киль смолёный.

Орм задумался и ответил на это:

Сорок лет и зрелый разум

Сохранят от заблуждений.

Нам совет держать бы надо

о далёкой Гардарики.[28]

— Клад этот необычайно большой, — прибавил он, — и я никогда ещё не пребывал в такой нерешительности. Ильва ничего не хочет мне советовать. Она говорит, что я сам должен решить, что мне делать, и говорит она так нечасто. А потому я призвал на помощь тебя. Здесь сидит и Улоф Летняя Птичка, он сам бывал на Востоке, и человек этот очень разумный. Но в важном деле трое будут лучше двух.

Токе услышал о судьбе Аре и о болгарском золоте. И только о том месте, в котором спрятан клад, Орм ничего не сказал.

— Об этом я пока умолчу, прежде чем мы не доберёмся до этого места, — сказал он. — Ибо золото может принести большие несчастья. И если я скажу заранее, где лежит клад, то об этом могут прослышать и другие, и тогда кто-нибудь опередит нас. Золото это должно быть добыто мной, ибо это моё наследство от Аре, который считает себя погибшим. Но с теми, кто поможет мне в этой поездке, я щедро поделюсь, когда мы вернёмся домой. С тех пор, как я услышал об этом золоте, я потерял покой и едва могу уснуть. Но больше всего меня огорчает, что придётся очень долго отсутствовать дома, и я буду беспокоиться о домочадцах и хозяйстве. Ещё тревожит меня вопрос о деньгах. Сколько потребуется на то, чтобы купить себе хороший корабль для такого путешествия и чтобы нанять команду. А ведь если кто-нибудь найдёт клад раньше меня, то я только напрасно потрачу свои деньги.

Токе решительно заявил, что он готов сопровождать Орма в этом путешествии.

— Мой тебе хороший совет, Орм: ты должен ехать, — сказал он. — Иначе ты только и будешь делать, что думать да размышлять об этом золоте, сидя здесь, дома, перестанешь есть и спать и совсем лишишься покоя. И можешь додуматься до того, что потеряешь разум. Твоё назначение — в том, чтобы добыть этот клад. Конечно, нам предстоит долгое путешествие, но ради таких богатств стоит постараться. Торговля шкурами у меня идёт плохо, а жена ждёт ребёнка. Так что я последую за тобой без раздумий.

— Вот и Рапп тоже советует мне ехать, — сказал Орм, — правда, он думал, что я возьму его с собой. Когда же я сказал ему, что он останется здесь и будет присматривать за хозяйством, он задумался и посоветовал мне забыть о золоте и сидеть дома. Брат Виллибальд тоже советует со своей колокольни: он говорит, что я и так уже достаточно богат, да и староват, пожалуй, для того чтобы больше думать о земном богатстве, чем о небесном. Но мне трудно следовать его советам.

— Священник тут не прав, — сказал Токе, — какова бы ни была его мудрость во всём остальном. Ибо таков человек, что он думает всё больше о золоте и богатстве, чем старше становится. Таков был и король Харальд, и моя жена рассказывала мне об этом. А он-то уж был самым мудрым из смертных, хотя я его однажды и обманул. Да и сам я с каждым годом озлобляюсь всё больше на готландских купцов с Кальмарсунда, даже если они платят мне за шкуры не меньше, чем прежде.

— Всё-таки годы берут своё, — сказал Орм, — и я не знаю, смогу ли я выдержать долгое плавание столь же хорошо, как бывало раньше.

— Я старше тебя, — сказал Токе, — но годы мне не помеха. Не так много времени прошло с тех пор, как ты уложил двух берсерков одной метлой. Это был поистине подвиг, и я думаю, что молодость ещё бродит в тебе, даже если ты сам себе не веришь. Я слышал, что берсерки схватились из-за твоей дочери Людмилы. После того случая женщины завидуют ей, а мужчины ходят вокруг табунами. Хотел бы я знать, что ты, Улоф, посоветуешь в этом деле.

— Мы много говорили с Ормом об этом, — задумчиво произнёс Улоф. — И я сомневаюсь не меньше его, так что вряд ли смогу что-то посоветовать. Я знаю лучше других, как долог этот путь и сколько опасностей нас поджидает. Но на хорошем корабле и со славной командой многое можно будет преодолеть. Орм хочет, чтобы я поехал с ним, но у меня есть свои сложности. Хотя это и правда, что я могу пригодиться в пути, ибо хорошо знаю дорогу к Константинополю и большую реку. Я подумал ещё кое о чём и могу предложить вот что: ты должен отправиться за золотом, Орм. И я поеду с тобой, но взамен ты отдашь мне в жёны свою дочь Людмилу.

Орм удивлённо уставился на него.

— Что я говорил? — засмеялся Токе. — Вот тебе, первый из толпы женихов.

— Но ведь у тебя уже есть жена, — сказал наконец Орм.

— И даже две, — ответил Улоф, — ибо таков обычай среди хёвдингов. Но если ты отдашь за меня свою дочь, то я прогоню их обеих.

— Лучшего зятя мне не найти, — задумчиво произнёс Орм, — и пожалуй, лучше выдать её замуж, чем дожидаться, когда из-за неё будут биться другие берсерки. Но дело надо обдумать. Ты говорил об этом с моими женщинами?

— Было бы худо, если бы я поговорил с ними прежде, чем с тобой. Но я думаю, что Ильва не будет против. Она, как и ты, знает, что я самый богатый хёвдинг во всем Финведене, что у меня семь раз по два десятка коров, да ещё тёлки, и что я принадлежу к древнему роду.

— О своём роде я говорить не буду, — сказал Орм, — хотя может статься, он будет лучше многих и многих других. Ибо я родич Ивара Широкие Объятия, и его имя носит мой младший сын. Но дочь моя — внучка короля Харальда, так что другой такой жены ты не найдёшь себе во всём Смоланде. А потому я считаю, что ты должен отослать своих жён со двора гораздо дальше, если хочешь жениться на моей дочери. И ты с ней не поладишь, если потом не будешь любить только её одну.

— Она достойна этой чести, — ответил Улоф, — и я сам уже заметил, что мир в доме нарушается, если у мужа больше одной женщины. Для меня большая радость узнать, что ты не отвергаешь моего сватовства, и я благодарю тебя за это.

— Не торопись с благодарностью, — сказал Орм, — сперва давай узнаем, что думает Ильва. В доме решаю я, но разумно послушать и совет жены в подобных вещах.

Ильву позвали на совет, и когда она узнала о сватовстве, она не выказала особенного удивления.

— Такому жениху отказывать негоже, — сказала она. — Ибо ты, Улоф, и богат, и знатен, так что вряд ли можно найти подобного тебе в наших краях. И к тому же ты человек разумный, а я всегда ценю это. Правда, если бы ты был умнее, ты посватался бы к Оддни, ибо она мягкого нрава и послушная, да и хороша собой не менее сестры. Но в подобных случаях мужчина поступает так, как хочет, и ничего лучше он не придумает. Для меня удобнее, что ты выбрал себе Людмилу, ибо она строптива и непослушна. Но такой нрав, как у неё, может смягчиться, когда над ней будет стоять муж.

— Это так, — сказал Токе, — и всё же о девочке нельзя сказать ничего плохого. Нрав у неё не хуже, чем у тебя в те времена, когда мы впервые увидели тебя при королевском дворе. И тем не менее вскоре ты стала послушной, так что я никогда не слышал, чтобы Орм пожаловался на тебя.

— Ты болтаешь пустое, Токе, — сказала Ильва. — Я не стала послушной. Те, кто одной крови с Гормом, никогда не подчинялись. И мы таковы перед самим Богом. Но Орм убил Сигтрюгга и подарил мне золотую цепь Альмансура, и тогда я поняла, что мы с ним едины. Ибо такие подвиги мог совершить только он, и никто другой. Но только не говори, что я подчинилась.

— Да, это была дивная цепь, — сказал Орм, — уж этого никто отрицать не станет. Если нам повезёт с кладом, то мы добудем ещё такую же для Людмилы. А теперь иди, Улоф, и поговори с ней сам, и после этого пусть она считается твоей невестой. Когда мы вернёмся из путешествия, ты прогонишь своих жён, и мы сыграем свадьбу.

Улоф сказал, что в Финведене сделать это будет нетрудно. Нужно просто хорошо заплатить женщинам и отпустить их. Так что всё уладится. Правда, ему хотелось бы, чтобы свадьбу с Людмилой сыграли до путешествия. Но Орм с Ильвой были против этого, и Улофу пришлось смириться.

Сватовство Улофа Летней Птички шло как по маслу. Людмила приняла его благосклонно, и они долго говорили между собой. Все заметили, что она довольна своим будущим мужем, хотя она сама потом и призналась Оддни и Ильве, что думала, будто такой знатный хёвдинг обязательно должен прийти свататься с несметными сокровищами в руках. Она спросила у Улофа, не бывает ли он злым, когда напьётся, и когда он трезвый — утром или вечером. Она хотела подробно знать, как выглядят его жёны и как он собирается расстаться с ними ради неё, как устроен его двор, и что у него за коровы, сколько у него работников и служанок, и какие у него богатства в сундуках. Он обо всём доложил ей, и она осталась довольна.

Однако брат Виллибальд сделал строгий вид, когда он узнал об этом. Ибо в спешке все и думать забыли о том, что Улоф Летняя Птичка — не крещёный. Священник же счёл это большим недостатком. Христианская девушка, сказал он, которую он сам крестил, не должна быть отдана в жёны язычнику. Прежде сам Улоф должен принять крещение, а потом только жениться на ней. Женщины начали препираться друг с другом. Оса была целиком и полностью на стороне священника, тогда как Ильва и Людмила восстали против такого решения. В конце концов Орм положил конец их перепалке. Ибо прежде всего надо думать о дальнем путешествии, а потом уже говорить о свадьбе. И если тогда Улоф согласится креститься, будет хорошо. Если же нет, он всё равно получит девушку.

— У неё будет потом время для того, чтобы привести его к крещению, если она захочет этого, — сказал Орм.

Оса сурово выговорила ему за эти слова. Но Орм напомнил ей об Аре и о том, как обошлись с ним крещёные люди.

Брат Виллибальд сидел с мрачным видом и потом заявил, что если тысячный год подойдёт к концу, а Суда Божьего так и не будет, то люди с меньшим усердием станут служить Господу.

— А если так будет продолжаться и дальше, — сказал он, — то лукавый одержит победу и вы все вновь станете язычниками.

Но Орм просил его не падать духом и не думать о них так плохо.

— Ибо я доволен тем, что я христианин, — сказал он, — и надеюсь, что Бог тоже мною доволен. Даже если я выдаю свою дочь замуж по своему разумению. Но я не собираюсь изменять своему Богу, ибо Он всегда помогает мне.

Тут Токе вспомнил, что у него есть новости из Веренда.

— Вы, наверное, ещё помните священника Райнальда, — начал он, — того, кто именем Христа скинул старого Властелина с камня. Так вот, старуха его уже умерла, — та, у которой он был рабом, — и он теперь свободный человек и пользуется большим уважением. Он по-прежнему священник, но уже не Христов. Пока он служил у старухи, он просто изнемог и проклял всё, а потом перешёл в язычество и начал служить Фрейру, нажив себе большое богатство на своих способностях. Все женщины повинуются ему, видя в нём главного своего священника, причём лучшего, который когда-либо был в Веренде. И мне говорили, что он завёл себе свиту и считается хёвдингом у свободных людей.

Брат Виллибальд с ужасом выслушал рассказ Токе. Отныне, сказал он, он больше не будет молиться за этого человека, ибо впервые слышит, чтобы христианский священник открыто предал себя в руки дьяволу.

Ильва по-прежнему считала, что у магистра были свои достоинства, и ей было очень жаль, что он впал в такое заблуждение. И лишь Орм посмеялся услышанному.

— Пусть его, сам разберётся, что ему делать, — сказал он. — А нам надо подумать о более важных вещах.

Он больше уже не сомневался в том, что ему надо отправиться на поиски золота. Порешили на том, что если удастся купить хороший корабль на побережье, то они смогут отправиться в путь на Ивана Купалу.

— Хуже всего с командой, — сказал Орм. — Нам нужны умелые люди, а таких на суше сыскать трудновато. Нанимать же чужеземцев довольно опасно. Даже не знаю, что делать: если людей на корабле будет мало, то и платить им придётся меньше; а если много? Наверное, второе разумнее, ибо мы не знаем, какие опасности могут подстерегать нас в пути.

Глава 5О том, как они приплыли в город гутов Висбю

Улоф Летняя Птичка отправился к себе домой, чтобы собраться в путь и нанять для путешествия людей, — из тех, кого он знал в Халланде. А Орм, Токе и Харальд сын Орма отправились на побережье, чтобы присмотреть себе подходящий корабль. В самом устье реки они увидели один корабль, который как раз предназначался для продажи. Хозяин его состарился и решил продать драккар, чтобы дочерям его было приданое. Корабль был в хорошем состоянии, с двадцатью четырьмя парами вёсел, и такие ладьи считались отличными. Хотя Орм посчитал, что лучше бы он был побольше. Токе согласился с ним.

— Мы ведь покупаем его для знатных хёвдингов, — заметил он. — Так что все тридцать пар вёсел не помешали бы.

— Но на порогах, — сказал Харальд сын Орма, — где надо будет тянуть его волоком по суше, как сказал нам Улоф Летняя Птичка, — мы увидим, что он как раз тех размеров, которые нам нужны.

— Вот так всегда, Орм, — сказал Токе, — не только ты сам умён и удачлив, но и твои дети тоже.

— Худо, когда мужчину поучает его же собственный сын, — ответил Орм, — но пока я жив, так продолжаться не будет. Хотя на этот раз я должен признать, что мальчик прав. Тащить такую тяжесть будет посложнее, чем колокол Святого Иакова.

— Ну, тогда мы были молодыми, — сказал Токе, — а теперь мы знатные хёвдинги, и нам не придётся самим впрягаться в ремни. Пусть этим займётся молодёжь, а мы будем идти рядом, заложив пальцы за пояс, и дивиться их малой силе. Но похоже, что именно такой корабль, как этот, как раз окажется им по силам.

После долгого торга Орм наконец купил себе драккар.

Вокруг устья реки лежали большие крестьянские дворы. Орм купил там быков, свиней, солода и договорился с крестьянами о цене на пиво, на убой скота и копчение. Ведь ему нужно было запастись едой и пивом на дорогу. Когда же он обнаружил, сколько серебра ему придётся выложить за требуемое, то изумился. Огорчение его усилилось ещё больше после того, как он нанял несколько парней сроком на год. Домой Орм возвращался недовольный, бормоча себе под нос, что это болгарское золото, пожалуй, пустит его по миру.

— Теперь я знаю, — сказал Харальд сын Орма, — что нужно очень много серебра, для того чтобы добыть золото.

— Хорошо сказано, — подхватил Токе, — и если дело пойдёт так и дальше, то ты, мальчик, будешь таким же мудрым, как твой дед. От браслета Одина каждую среду отделяется новый браслет, говорят старики, — и теперь у него много браслетов. Но если бы у него не было самого первого браслета, то не было бы и остальных. Не считай себя викингом до тех пор, пока у тебя не будет достаточно серебра, да и для торговли мехами тоже надо иметь сперва денежки. Таков мой тебе совет. Только скальды могут заполучить богатство голыми руками. Но в этом случае они должны слагать висы лучше других, а это не так-то просто.

На обратном пути они завернули к Соне Ясновидящему, ибо Орм имел к нему дело.

Двор Соне был большим и просторным, и повсюду можно было наткнуться на его многочисленных сыновей и внуков. Сам Соне был уже очень дряхлым и всё время мёрз: он сидел в доме у огня и что-то бормотал себе под нос. Орм почтительно приветствовал его, и Соне узнал его и дружелюбно кивнул. Он хотел услышать от Орма последние новости и начал говорить о своём здоровье. Чувствует он себя послабее, чем прежде, но всё равно жаловаться не приходится. Он рад, что сохранил свой разум в такие годы, сказал он. И голова у него будет посветлее, чем у других.

Некоторые из сыновей Соне вошли в дом, чтобы поздороваться с гостями и послушать, что они скажут. Это были крепкие парни самых разных возрастов. Когда они услышали, что говорит отец о своём рассудке, они закричали, что старик болтает глупости. От его ума, сказали они, не осталось ничего, кроме одного языка да пустословия. Соне рассердился и пригрозил им палкой, чтобы они умолкли.

— Они сами не знают, что говорят, — сказал он Орму. — Они решили, что мне хватило ума лишь на то, чтобы произвести их всех на свет, и теперь у меня в голове ничего не осталось. Но легко можно заметить, что это не так. Хотя иногда со мной бывает, что я путаю их имена или вообще забываю, как их зовут, а они злятся на меня за это. И всё же имена — не самое главное, что надо запоминать.

— Я приехал к тебе и к твоим сыновьям по важному делу, — сказал ему Орм. — Я должен отправиться в длительное путешествие, на Восток, ибо на Руси меня поджидает сокровище. Корабль себе я уже купил. Но в таком путешествии мне нужны славные воины. Я часто слышал, что сыновья твои люди храбрые, и потому подумал, что хорошо было бы взять их с собой в плавание. Я щедро заплачу им, и если всё окончится благополучно, то поделюсь с ними серебром, когда мы вернёмся домой.

Соне обрадовался. Давно он уже не слышал новости лучше этой, сказал он. И он охотно отпустит с Ормом часть своих сыновей. Им нужно увидеть мир и набраться ума-разума. А кроме того, в доме будет не так тесно.

— Их у меня слишком много, и к старости я устал от них, — жаловался он. — Возьми с собой половину, и это пойдёт на пользу нам обоим. Но только не трогай самых младших и самых старших. Хватит тебе десятка средних сыновей. Они никогда не плавали на корабле, но в бою это храбрые воины.

Некоторые из сыновей сразу же согласились на предложение Орма. Другие сперва подумали, а потом уже выразили своё согласие. Они слышали о том, что Орм убил сразу двух берсерков, и почитали в нём настоящего хёвдинга. Они совещались до самого вечера и в конце концов решили, что с Ормом отправятся одиннадцать из них. Они обещали быть готовыми уже к середине лета, когда Орм заедет за ними.

Токе был рад такой хорошей команде, ибо сыновья Соне были действительно славными воинами. Да и сам Орм радовался тому, что смог договориться с ними, и когда на следующее утро они отправились домой, он повеселел.

Едва они очутились дома, их огорошили печальной новостью: умер Аре. Тело его только что выловили из речки. Один Свартхёвди видел, как это случилось, и вот что он рассказал. Они вместе сидели на берегу, как обычно, и удили рыбу. Аре вёл себя как всегда, только пару раз зачем-то погладил мальчика по голове и щеке. А потом он встал, трижды перекрестился, быстро вошёл в воду и нырнул на дно, — там, где было глубоко. Больше он не появлялся, и Свартхёвди даже не успел броситься за ним. И только потом Рапп смог выловить его тело.

Оса слегла в постель и тоже хотела умереть. Орм сидел возле неё и утешал её как мог. Такому, как Аре, жить было ужасно трудно, говорил он. И он очень хотел расстаться со своим изувеченным телом, после того как поведал нам о золоте.

— Бог вернёт ему глаза, руку и язык, и он встретится наконец со своим сыном, — говорил Орм. — Ему так будет лучше.

Оса согласно кивала, но горе её всё равно было велико, и она провела в постели три дня. Похоронили Аре возле церкви, рядом с тем местом, где брат Виллибальд предал земле головы двух святых отцов, отрубленные Эстеном из Эрестада. А Оса выбрала себе место для могилы рядом с Аре: жить мне осталось недолго, говорила она.

Токе отправился к себе домой, чтобы готовиться к путешествию, и ещё до Ивана Купалы они с Улофом Летней Птичкой приехали в Овсянку со своими людьми. Улофу пришлось устраивать свои многочисленные дела. Он щедро одарил двух жён и отправил их со двора, хотя одна из них долго противилась этому. Теперь для него больше не было препятствий, чтобы жениться на Людмиле, и он снова начал просить, чтобы свадьбу сыграли до отъезда на Восток. Но Орм стоял на своём и повторял, что думать о свадьбе пока рано.

— Она твоя невеста, — сказал он Улофу, — и тебе надо только немного потерпеть. Молодожён плохо подходит для долгого путешествия. Как договорились, так оно и будет. Сперва вернёмся с золотом, а потом ты получишь в награду мою дочь. Никогда не бывает так, что сначала платят, а потом просят о помощи.

Улоф Летняя Птичка был разумным человеком, и он не мог не согласиться с Ормом. И ему оставалось только ходить вокруг Людмилы и вздыхать, так что все посмеивались над ним. Едва девушка приближалась к нему, как у него менялся голос и он с трудом мог дышать. Он и сам признавался, что такого с ним ещё не бывало. Людмила и сама была бы рада сыграть поскорее свадьбу, но она видела, что Орма ей не уговорить. И они с Улофом решили, что не надо им падать духом, раз они всё равно поженятся.

До своего отъезда Орм распорядился, как будет вестись хозяйство. Рапп останется дома и будет присматривать за всем, несмотря на то, что он был недоволен и тоже хотел отправиться за золотом. Вместе с Раппом на дворе оставалось достаточно людей для того, чтобы вести хозяйство и защищать усадьбу в случае нападения. Но главной в доме будет Ильва, и без её разрешения ничего не должно происходить. Харальд тоже останется в Овсянке, ибо Орм не хотел подвергать опасностям предстоящего путешествия своего первенца, да к тому же и сам Харальд не выказывал особого желания ехать вместе с отцом. А вот Ульфа Весельчака брали с собой. В конце концов Свартхёвди тоже упросил отца с матерью отпустить его в путешествие. Не раз пришлось Ильве проливать слёзы из-за упрямства Свартхёвди, и она не представляла себе, что будет делать тринадцатилетний мальчик среди взрослых воинов на корабле. Но ничто не помогало. Сын пригрозил, что убежит из дома и уплывёт на каком-нибудь чужом корабле, если его не отпустят с отцом, и Ульф Весельчак пообещал, что будет заботиться о Свартхёвди больше, чем о себе самом. Однако сам Свартхёвди считал, что этого не требуется, и обещал, в свою очередь, быть разумным. Тем не менее он всё же проговорился, что будет сражаться с теми плохими людьми, которые выкалывают другим глаза, если ему посчастливится встретиться с таковыми. У мальчика были свой меч и копьё, и он ощущал себя настоящим воином. Орм был рад, что сын его будет вместе с ним, хотя и не показывал своей радости перед Ильвой.

Брат Виллибальд произнёс перед путешественниками большую проповедь и благословил их. Токе, Улоф Летняя Птичка и другие язычники из их свиты тоже присутствовали на проповеди, и все они были единодушны в том, что после благословения священника у них прямо сил прибавилось. Многие из них подошли потом к священнику и попросили благословить отдельно их мечи.

Женщины плакали при расставании, да и среди отъезжающих некоторые тоже взгрустнули. Но большинство всё же радовалось предстоящему путешествию и пообещали оставшимся привезти богатые подарки. Орм был доволен, что едет в сопровождении таких знатных и уважаемых людей.

Прежде всего направились к Соне Ясновидящему, чтобы захватить его сыновей. Старик сидел на лавочке у дома и грелся на солнышке. Он позвал одиннадцать из своих сыновей, которые должны были отправиться вместе с Ормом, и простился с каждым в отдельности. Один за другим они подходили к отцу, и он внимательно смотрел на них, называя всех по именам, и ни разу не ошибся. Когда он простился со всеми, он вдруг умолк, смотря прямо перед собой. Потом по телу его пробежала дрожь, он откинул голову к стене и закрыл глаза. Сыновья его заволновались, перешёптываясь боязливо между собой: «Он видит! Он видит!» Через некоторое время Соне снова открыл глаза и в удивлении посмотрел вокруг, словно он пробудился после долгого сна. И снова пришёл в себя и кивнул своим сыновьям, сказав, что теперь они могут ехать.

— Что ты видел? — начали спрашивать они.

— Вашу судьбу, — ответил он.

— Мы вернёмся домой? — жадно начали расспрашивать они.

— Назад вернутся семеро.

— А остальные четверо?

— Они останутся.

Все одиннадцать окружили своего отца и принялись упрашивать, чтобы он открыл им, кто эти четверо.

— Если им суждено умереть, то пусть уж они лучше останутся дома.

Но старик лишь печально улыбнулся им в ответ.

— Как часто вы говорите глупости, — сказал он им. — Я ведь видел небесных прях и их пряжу, и нити четырёх из вас скоро уже оборвутся. И никто не сделает их длиннее, чем вам суждено. Четверо из вас скоро умрут, где бы они ни находились. Так что знайте это.

Он покачал головой и снова задумался. А потом сказал:

— Человеку вовсе не радостно созерцать этих прях, и мало кто из смертных видит их. Но меня посещают эти видения, хотя сам я охотно бы избежал их. Я вижу только руки небесных прях, но лиц их я никогда не видел.

И снова он умолк. Потом взглянул на своих сыновей и сказал:

— А теперь ступайте. Семеро из вас вернуться обратно. Этого достаточно.

Сыновья покорно умолкли: они словно испытывали робость перед своим отцом, и то же самое ощущали Орм и его люди. И когда они уже отправились в путь, сыновья Соне всё ещё продолжали сетовать на своего отца и его причуды.

— Я сам охотно спросил бы его о том, что меня ждёт, но не осмелился, — сказал Токе.

— И у меня была такая мысль, — подхватил Улоф Летняя Птичка, — но я побоялся узнать правду.

— Может, всё это ерунда, — сказал Орм, — хотя надо признать, что и наша старуха дома тоже иногда бывает ясновидящей.

— Только тот, кто не знает нашего отца, может сказать, что это ерунда, — сказал один из сыновей Соне. — Всегда случается именно так, как он говорит. Но тем самым он делает нам только хуже, сам того не подозревая.

— Мне показалось, что он понимает гораздо больше других, — сказал Токе. — Но всё же пусть для вас будет утешением, что семеро вернутся домой живыми и невредимыми.

— Это верно, — мрачно сказал другой. — Но кто именно из нас? Теперь мы не успокоимся до тех пор, пока не увидим, что четверо из нас уже погибли.

— Вот тогда-то вы действительно порадуетесь, — сказал Орм. Но сыновья Соне буркнули что-то невнятное ему в ответ. Добравшись наконец до своего корабля и отослав назад лошадей, Орм принялся красить голову дракона. Ведь для того, чтобы кораблю сопутствовала удача, голова дракона должна быть ярко-красного цвета, как кровь. Они уложили груз в трюм, и все заняли свои места на корабле. Вначале Орм возражал против того, чтобы принести в жертву козла перед отплытием. Но все принялись уговаривать его, и он в конце концов сдался.

— Ты можешь быть христианином, — сказал ему Токе, — но на море надо держаться старых обычаев. Если же ты не соблюдёшь всё, как подобает, то в самом глубоком месте пойдёшь ко дну.

Орму пришлось признать, что в этом есть доля правды, хотя он и увидел, что стоимость козла окажется сверх остальных расходов, на которые он пошёл ещё до того, как началось само путешествие.

Итак, все были готовы к отплытию. И после того, как кровь жертвенного козла обагрила собою нос корабля, они тронулись в путь. Стояла прекрасная погода, и дул попутный ветер. Токе ещё с юных лет была известна дорога к Готланду, и он взялся вести корабль прямо к стране гутов, к Висбю. Дальше им придётся нанимать себе опытного штурмана, ибо таких среди гутов немало.

Орму и Токе радостно было сознавать, что они снова вышли в море, и они позабыли о всех своих печалях и заботах, которые остались на берегу. Когда вдали замаячил Листер, Токе подумал, что у любого торговца мехами слишком уж много хлопот, но все они улетучились на морских просторах, и он чувствовал себя таким же беззаботным, как во время плавания с Кроком.

— Сам не понимаю, почему я так долго сидел на суше, — сказал он. — Нет ничего лучше корабля со славной командой на борту. Конечно, хорошо сидеть себе на берегу и ничего не бояться. Но дальние путешествия, в предвкушении богатой добычи, с запахом моря, — это лучшая доля, какую только может пожелать себе человек. И только это исцелит его от старости и скуки. Странно, что мы так долго сидели по домам, хотя нам известны все прелести морских походов и мы чувствуем себя гораздо лучше на корабле, когда перед нами — все богатства мира.

— Возможно, — сказал Орм, — многие считают, что лучше состариться на суше, чем искать в море смерти.

— Как странно пахнет море, — недовольно произнёс Свартхёвди. — Мне совсем не нравятся эти запахи.

— Это с непривычки. Ты не разобрался, что к чему, — ответил ему Орм. — Правда, морской запах не такой, как на западе. Здесь и море более зелёное от соли, и запахи сильные. Но на это жаловаться не приходится.

Свартхёвди ничего не ответил отцу: он страдал от морской болезни. Вначале он испугался, но потом заметил, что и другие, с непривычки к морю, перевесились через борт. То один, то другой жалобно просил, чтобы корабль причалил к берегу, пока все они не умерли.

Но Орм и Токе считали, что всё идёт хорошо.

— Бедняги, вы скоро привыкнете к качке, — говорил Орм. — Однажды в жизни и мне пришлось испытать это.

— Взгляни на сыновей Соне, — проговорил Токе. — Они теперь и думать забыли о предсказаниях своего отца. Да, человеку с суши трудно понять, как хорошо в море. Счастье, что они висят за бортом с наветренной стороны, иначе бы повздорили друг с другом. Хотя вряд ли их радует это. В плавании одного ума недостаточно: нужна ещё и привычка.

— Со временем и они приобретут её, — сказал на это Орм. — Если бы сейчас был штиль, то им пришлось бы взяться за вёсла, а это суровое испытание для новичков. Тогда бы они с жалостью вспомнили о том времени, когда беззаботно висели за бортом, не утруждая себя греблей.

— Лучше будет, если мы поставим Улофа следить за гребцами, — сказал Токе. — Там нужен такой человек, который бы привык повелевать.

— Может, он и привык повелевать, — сказал Орм, — но ему может повредить его мягкость. Ведь это занятие не из лёгких, и хуже всего, когда гребцы — свободные люди, которых нельзя бить кнутом.

— Всё равно это его приободрит, — сказал Токе. — А то он всё думает о тех, кого оставил на берегу. И я хорошо его понимаю.

Улоф Летняя Птичка был не в духе. Он лёг и задремал, не вступая в разговор с остальными. Но через некоторое время он проговорил, что не понимает, что с ним такое творится: то ли это морская болезнь, то ли любовная тоска, и он хотел бы знать, собирается корабль пристать к берегу или нет. Орм и Токе решили, что это было бы неразумно, когда дует попутный ветер и небо чистое.

— Люди, непривычные к морю, чего доброго, испугаются трудностей путешествия и ночью удерут от нас, — сказал Токе. — На берегу они легко сделают это. Когда же мы пристанем к Готланду, им будет уже лучше, и тогда они смело сойдут на землю.

Улоф Летняя Птичка тяжко вздохнул и ничего не ответил.

— А тем самым мы сбережём много запасов, — сказал Орм, — которые они съедят на берегу, а потом всё равно выплюнут за борт.

В этом он был прав. Продолжал дуть попутный ветер, и пока они шли к Готланду, лишь половина команды принимала пищу. Свартхёвди быстро пришёл в себя, а Ульф Весельчак и вовсе спокойно переносил морскую качку. Им доставило большую радость слушать, как их нахваливают, пока они уплетали за обе щеки, а другие с бледными лицами за ними наблюдали. Когда же они вошли в более спокойные воды, приближаясь к Готланду, морская болезнь вновь скрутила команду Орма, и тот никогда ещё не видел, чтобы люди так долго обходились без пищи.

— Им не позавидуешь, — сказал он, — но может, теперь-то они уже привыкнут к морю.

В гавани Висбю стояло так много кораблей, что Орм сперва засомневался, стоит ли ему заходить туда. Он снял с носа своего корабля дракона и вывесил щит мира, так что они беспрепятственно пристали к берегу. Город Висбю был шумный, большой, и им навстречу попадалось много викингов и богатых купцов. Людям Орма было на что посмотреть. В городе встречались дома, построенные целиком из камня. Другие здания предназначались только для того, чтобы сидеть в них и пить пиво. Город был столь богат, что по улицам его расхаживали весёлые шлюхи, с серьгами из чистого золота в ушах, и презрительно смеялись над тем, у кого не было с собой серебра. Но больше всего в этом городе их поразило другое. Они увидели там человека из страны саксов, который целый день напролёт занимался тем, что брил бороды богачам. За свою работу он получал от них медную монетку, невзирая на то, что до крови царапал им подбородки. Люди Орма решили, что подобное занятие — это самое удивительное из всего, что они видели или слышали.

Улоф Летняя Птичка повеселел, едва сошёл на берег, и вместе с Ормом они подыскали себе знающего путь морехода. На корабле осталось совсем немного людей, ибо большинство из них решили проветриться на берегу. Токе остался сторожить корабль.

— Пиво у гутов такое славное, — сказал он, — что я однажды, в свои молодые годы, убил человека под пьяную руку. Тогда мне пришлось спасаться из города бегством. У гутов хорошая память, и боюсь, меня узнают, прежде чем мы выполним свои важные дела. Поэтому лучше мне остаться на корабле. И вы будьте поосторожнее, ибо они не потерпят чужестранцев, которые причиняют им неприятности.

Орм и Улоф вернулись на корабль с новым человеком. Это был низенький, седеющий викинг по имени Споф. Он не раз бывал на Востоке и хорошо знал все морские и речные пути, но он попросил показать ему прежде корабль, и только потом обещал дать своё согласие.

Он был немногословен и остался доволен осмотром. Напоследок он попросил угостить его пивом, которое было на корабле. Это пиво было сварено для Орма в устье реки, и оно всем пришлось по вкусу. Споф отведал пиво и задумался.

— Так это ваше пиво? — сказал он.

— Оно тебе не нравится? — спросил Орм.

— Для путешествия оно хорошо, — сказал Споф. — И мне оно пришлось по вкусу. А что, команда твоя — люди мирные? Готовы ли они потрудиться, довольствуясь малым?

— Что значит малым? — сказал ему Орм. — Да они вряд ли будут довольны многим, когда их перестанет мутить. Выбирал я их не за миролюбивый нрав. Что же касается тяжёлой работы, то они любят её не больше других.

Споф задумчиво кивнул.

— Так я и думал, — сказал он. — Мы дойдём до порогов в разгар летней жары, и если ты хочешь, чтобы в пути всё было хорошо, ты должен запастись пивом получше этого.

— Он говорит правду, — сказал Улоф Летняя Птичка.

— Пивом получше? — сказали Орм и Токе в один голос.

— Мы, гуты, — сказал Споф, — чаще других плаваем по рекам на Руси. И мы знаем самые далёкие пути, ведущие за пределы этой страны. Только наши корабли добираются туда. И мы берём с собой в плавание много пива. Это пиво лучшего сорта, оно придаёт силы и бодрит, и наши люди пьют его перед тем, как переправляться через пороги. В самом же плавании они его не пьют. Так у нас, гутов, заведено: вот почему наше пиво — лучше всех, и от него всё наше богатство.

— Насколько я понимаю, — сказал Орм, — это пиво задёшево не купишь.

— Да, оно гораздо дороже, чем в других местах, — сказал Споф. — Но оно стоит того, ибо без него никто до Гардарики не доберётся.

— И сколько же нам нужно такого пива? — спросил Орм.

— Дай-ка подумать, — сказал Споф. — Двадцатичетырехвёсельный корабль, значит, это шестьдесят шесть человек, и плывём мы до Киева. Это семь незначительных переправ, и ещё длинная и трудная переправа на реке Днепр. Должно, наверное, хватить пять больших бочек, не меньше.

— Да, на Запад плыть гораздо дешевле, — сказал на это Орм.

И когда пиво было закуплено и Споф получил половину своего жалования, Орм почувствовал ещё большее облегчение. Правда, подсчитав то серебро, которое у него осталось, он недовольно буркнул себе под нос, что до Киева он доберётся, наверное, совсем нищим, с посохом в руках, а корабль и оружие придётся по дороге туда заложить гутам.

— И всё же мне кажется, что ты, Споф, человек надёжный и рассудительный, — сказал он. — И мне не придётся раскаиваться в том, что я взял тебя на свой корабль.

— Что же, и я, и пиво стоят того, чтобы заплатить за них дорого, — спокойно ответил Споф.

Три дня они стояли в Висбю, и Споф приказал команде смастерить устойчивые люльки для пивных бочек. Пиво занимало много места на корабле, но люди готовы были терпеть неудобства, после того как попробовали это пиво на суше. В первый же день многие пропили в городе своё серебро и выпрашивали у Орма жалование. Но ничего из этого не вышло. Тогда некоторые решили обменять на пиво свои кожаные куртки, а другие — шлемы. Когда же гуты не согласились на такой обмен, вспыхнула ссора, и гуты пожаловали на корабль Орма требовать возмещения убытков. Полдня сидели с ними Орм и Улоф Летняя Птичка, пока сумма убытков не снизилась наполовину. Но и тогда деньги всё равно оказались большими. После этого случая Орм уже не отпускал своих людей на берег, заставляя их прежде оставить на корабле оружие.

Сыновья Соне были людьми небедными и исправно напивались на берегу, но потом туговато соображали, что делают. На второй же день все десять вернулись на корабль, неся одиннадцатого, который был уже при смерти. Они предупреждали его, сказали они, но он не послушался: он подкрался к молодой женщине, которая работала в огороде за домиком, пропалывая капусту, и повалил её. Но тут из дома выскочила старуха и стукнула его мотыгой прямо по голове. И они уже ничего не могли поделать.

Токе осмотрел раненого и пришёл к выводу, что жить тому осталось недолго. Той же ночью он умер, и братья похоронили его, выпив за его удачное плавание в царство мёртвых.

— Такова уж его судьба, — говорили они. — Старик знает, что говорит.

И хотя они горевали по убитому и поминали его только добрым словом, всё же было заметно, что они почувствовали некоторое облегчение. Ибо отныне, говорили они друг другу, несчастливцев среди нас осталось только трое.

На следующее утро корабль отчалил от города и взял курс на север, под командованием Спофа. Орм обмолвился, что у него есть одна-единственная мечта: только бы не заходить больше в такой дорогой город, как Висбю на Готланде.

Глава 6О том, как путешественники доплыли до Днепра

Они обогнули Готланд, держа курс на восток, мимо острова Сааремаа прямо к реке Западная Двина. Вверх по этой реке шёл нижний путь в Константинополь, который чаще всего использовался гутами. А верхний путь, по которому плавали свеи, пролегал вдоль Болагорда, вверх по реке чудов к Ладоге, а оттуда — через Новгород к Днепру.

— И какой из этих путей тяжелее, никто не знает, — сказал Споф. — Даже я не могу сказать об этом, хотя и испытал оба. Ибо всегда происходит так, что какой бы путь мы ни выбрали, нас всегда ждёт тяжёлое плавание. Хорошо ещё, что мы отправились на Русь в это время года, ибо мы избежим, по крайней мере, весеннего половодья.

Команда была в хорошем настроении, когда корабль вошёл в реку, хотя люди и знали, что впереди их ждут тяжёлые испытания. Для каждого гребца на корабле через три дня гребли наступал день отдыха. Корабль проходил мимо земель Лифляндии и Курляндии: на берегах виднелись рыбацкие деревушки, но сама земля была пустынной и безлюдной, по обеим сторонам извилистой реки тянулся только густой лес. Люди испытывали боязнь перед этими землями. Когда они остановились на ночлег на берегу, они, сидя у костров, слышали какой-то отдалённый рёв неизвестных им зверей. И они шептали друг другу, что, наверное, здесь лежит тот самый Железный Лес, где поселилось потомство Локи, как рассказывали им старики.

Однажды им навстречу показались три корабля, шедшие по реке друг за другом: они были тяжело нагружены, на борту было много людей, но на каждом из них было всего по шесть пар вёсел. Это оказались возвращавшиеся домой гуты: они были исхудавшими, сильно загоревшими на солнце. На корабль Орма они взирали с нескрываемым любопытством. Некоторые из них узнали Спофа и громко приветствовали его, и пока корабли медленно проплывали друг мимо друга, между людьми завязалась беседа. Гуты эти возвращались от волжских болгар, а плавали они до самого Мёртвого моря, где торговали с арабами. И теперь они везли домой славные товары: ткани, серебряные сосуды, рабынь, вино и перец. Люди на корабле, который шёл вторым, подняли обнажённую женщину и опустили её за борт, держа за руки, выкрикивая, что по-дружески уступят её за двенадцать марок серебра. Женщина кричала и брыкалась, боясь, что её уронят в воду, а люди Орма испустили глубокий вздох при виде этого зрелища. Когда же её подняли обратно на корабль, она начала ругаться и высунула язык.

Готландские хёвдинги хотели узнать, кто такой Орм и куда он держит путь.

— Я не купец, — ответил им Орм, — я направляюсь в Киев за наследством.

— Должно быть, большое у тебя наследство, если ради него ты затеял такое дальнее путешествие, — недоверчиво сказали гуты. — Но если ты собираешься напасть на нас, то напрасно, ибо мы всегда плаваем с надёжной охраной.

На этом корабли разминулись и скрылись из виду.

— Та женщина была всё-таки подходящей, — задумчиво произнёс Токе. — По её груди можно определить, что ей не больше двадцати лет, хотя здесь можно и ошибиться: ведь её держали сверху за руки. Всё-таки надо быть гутом, чтобы запросить за рабыню двенадцать марок, даже если она ещё молода. Ты, Улоф, пожалуй, заплатил бы столько.

— Может, и так, — согласился Улоф Летняя Птичка, — если бы у меня было другое положение, чем теперь. Меня сейчас волнует совсем другое.

Орм же стоял, с мрачным видом наблюдая за удаляющимися кораблями гутов.

— Всё-таки мне на роду написано сразиться напоследок с этими гутами, — сказал он, — хоть я человек мирный. Спесивость их не знает пределов, и мне уже порядком надоело всегда оставлять последнее слово за ними.

— На обратном пути мы обдумаем это, — сказал Токе, — если путешествие наше окончится неудачно.

Однако Споф заявил, что тогда Орму придётся подыскать себе другого знающего пути морехода, потому что он не намерен сражаться со своими земляками.

В тот же день, после обеда, они встретили ещё один корабль. Сперва послышался скрип вёсел, а потом из-за поворота появился корабль: он быстро приближался к драккару Орма. Гребцы на нём работали вёслами изо всех сил. Завидев корабль Орма, они умерили рвение. Чужой драккар был такой же, как и у Орма, — с двадцатью четырьмя парами вёсел и многочисленной вооружённой командой.

Орм выкрикнул своим гребцам, чтобы они налегли на вёсла. Все остальные должны быть наготове. Токе, который руководил гребцами, несколько изменил курс, чтобы дать пройти чужакам и чтобы они не протаранили его судно.

— Кто вы такие? — выкрикнули им с чужого драккара.

— Мы люди из Сконе и Смоланда, — ответил им Орм. — А вы кто?

— Мы из Эстергетланда.

Река в этом месте была широкой, а течение слабое. Токе скомандовал лево руля, и корабль их резко отклонился в сторону чужаков: оба корабля медленно скользили по течению, почти вплотную друг к другу, — так что вёсла чуть не натыкались друг на друга.

— Вот вам, получайте, — довольно сказал Токе. — Хотя вас и несёт по течению. Мы ещё и не такое умеем.

Жители Эстергетланда увидели, что те готовы к бою, и хёвдинг их стал более миролюбивым.

— Вам не попадались на этой реке гуты? — спросил он.

— Утром мы видели три корабля, — ответил Орм.

— Вы говорили с ними?

— Да, очень дружелюбно. У них на кораблях большой груз, и они спрашивали о вас.

— Спрашивали о нас? Они что же, испугались?

— Они сказали нам, что им скучно без вас.

— На них это похоже, — сказал хёвдинг. — Значит, три корабля? А что у вас на корабле?

— Вооружённые люди. Желаешь что-нибудь ещё?

— Значит, у вас обстоят дела не лучше, чем у нас. И захватывать на вашем корабле нечего, — сказал другой. — Послушайтесь моего совета. Идём и вместе нападём на гутов. Мы захватим себе богатую добычу и по-братски поделим её.

— За что ты собираешься напасть на них? — спросил Споф.

— У них есть деньги, а у меня — нет. Разве этого недостаточно? Удача изменила нам по пути домой. Мы возвращались с Волги с большим богатством, но племя Меря подкараулило нас в засаде у переправы. Мы лишились в этом бою одного корабля и большей части богатства. Но мы не хотим возвращаться домой с пустыми руками. И если вы настоящие воины, вы последуете за нами, чтобы напасть на гутов. Эти торговцы заслуживают худшего. Как умные люди говорят, у себя дома на Готланде они скоро начнут коней серебром подковывать.

— Нет, нам надо в другую сторону, — сказал Орм. — У нас срочное дело. Но гуты, думаю, обрадуются, когда увидят вас. Им, пожалуй, придётся по вкусу такой расклад: три корабля против одного.

— Будь что будет, — мрачно сказал хёвдинг с чужого корабля. — Но я всегда слышал, что в Сконе живут одни сытые свиньи, которые думают только о себе и никогда не придут на помощь другому.

— Это правда, мы редко думаем о жителях Эстергетланда без особой на то нужды, — сказал Орм. — Не будем больше тратить время понапрасну. Прощайте!

Корабль Орма пропустил вперёд чужаков, а потом Токе повернул право руля и вновь пошёл навстречу течению. Пока это происходило, хёвдинг чужого корабля разозлился ещё больше и внезапно метнул в Орма своё копьё.

— Подумай-ка вот над этим! — выкрикнул он.

Рядом с Ормом стоял Улоф Летняя Птичка, и тут он совершил такое, о чём часто рассказывают, но редко кто видел, как это бывает на самом деле. Когда копьё летело в их сторону, он сделал шаг вперёд, схватил его на лету за древко, повернул в обратную сторону и метнул с такой силой, что никто не успел сообразить, что произошло. Хёвдинг на другом корабле был совершенно не готов к подобному повороту событий, и копьё вонзилось ему в плечо так, что он покачнулся и сел.

— Это тебе привет из Финведена, — крикнул Улоф.

— Вот это дело, — закричали люди Улофа, просияв от радости за подвиг своего хёвдинга. И все на корабле Орма радовались вместе с ними, хотя и подозревали, что теперь-то на них точно нападут. Однако жители Эстергетланда, вероятно, совсем упали духом, так что продолжали удаляться и вскоре исчезли из виду.

— Никогда не видел такой ловкости, — сказал Орм Улофу, — и очень благодарен тебе за этот бросок.

— Да, я тоже мастер владеть оружием, — добавил Токе, — но этот бросок я, пожалуй, повторить бы не смог. Так что знай, Улоф сын Стюре, что Токе сын Грогулле зря не похвалит.

— Да и у меня это получается нечасто, — сказал Улоф. — А в молодые годы я проделывал ещё и не такое.

В тот вечер, когда они пристали к берегу и развели костры, многое говорилось о подвиге Улофа и о том, что же случилось, когда тот корабль всё-таки настиг гутов.

— Им не удастся на своём одном драккаре одолеть три корабля гутов, как бы злы они ни были, — сказал Токе. — Но они могут выследить гутов на реке, когда те дойдут до моря, и рассчитывать при этом на то, что начнётся шторм. Хотя всё равно гуты эти просто так не сдадутся.

— Жители Эстергетланда — люди опасные, — сказал Орм. — Я повидал их в походе Торкеля Высокого, когда мы отправились в Англию. Воины они хорошие, и сами утверждают, что равных им нет. А потому из-за их кичливости им трудно ладить с остальными. Да они особенно и не стараются жить в согласии с окружающими. Они любят напиться, но шуток не понимают. А хуже всего, если они подумают, что кто-то украдкой смеётся над ними. Тут уж они сразу хватаются за оружие. А потому нам лучше выставить караул на ночь, ибо может статься, что они одумаются и повернут обратно.

Но всё было тихо. И ободрённые встречей со своими соотечественниками, люди Орма всё гребли и гребли, углубляясь в бесконечную страну.

Они добрались до того места, где вода пенилась на порогах, вокруг громадных камней. Тогда они вытащили свой корабль на сушу, разгрузили его и тащили волоком вдоль проложенной колеи, а потом снова спустили его на воду. Потом они перенесли на себе груз и вновь загрузили его на корабль. Уставшие, они осторожно спрашивали, не пришло ли время отведать славного готландского пива. Но Споф отвечал им, что так может спрашивать только новичок.

— Это ещё не переправа, — сказал он. — Это просто перенос груза. Пиво нам понадобится на настоящей переправе.

Ещё много раз проходили они через такие порожистые места на реке, и всякий раз Споф повторял своё, так что все начали уже спрашивать себя, как же выглядит настоящая переправа.

Каждый вечер, когда они приставали к берегу на ночлег, они ловили в реке рыбу, и улов их всегда был богатым. Так что недостатка в пище они не испытывали, хотя большинство запасов на корабле уже было уничтожено. Люди жарили на костре рыбу, и настроение у них было всё-таки неважное, ибо не хватало им мяса. И потом, они уже начали уставать от тяжёлой гребли, а Споф утешал их тем, что они скоро изменят своё мнение.

— Настоящие трудности ещё впереди, — говорил он.

Хуже всего приходилось сыновьям Соне: они не любили рыбу и каждый вечер уходили в лес охотиться. С собой они брали копья и лук со стрелами и рыскали в лесу, в поисках звериных троп и водопоев. Несмотря на свою настойчивость и долгие поиски, они находили добычу не сразу. В конце концов им повезло: они убили лося, загнав его в расселину. И на этот раз они вернулись в лагерь лишь на рассвете. В лесу они развели костёр и наелись до отвала. А остатки мяса прихватили с собой в лагерь, неохотно делясь им с другими.

После этого случая им стало больше везти на охоте. С собой сыновья Соне брали Ульфа Весельчака и Свартхёвди. Да и другие вскоре присоединились к ним. Орм досадовал на себя за то, что не взял в путешествие пару своих псов, которые теперь пригодились бы им на охоте.

Однажды вечером в лагерь прибежал запыхавшийся Свартхёвди и начал звать людей в лес. Надо прихватить с собой верёвки, говорил он, там столько мяса, что хватит на всех. Весь лагерь был на ногах. Охотники загнали в трясину пять зверей и убили их там, и теперь нужны помощники, чтобы вытащить их из болота. Все радостно бросились на помощь, и вскоре добыча уже лежала на берегу. Звери эти напоминали собой больших бородатых быков, и Орм никогда в жизни не видел ничего похожего. Но некоторые из людей Токе вспомнили, что это зубры, и они ещё водятся у озера Оснен в Веренде, почитаясь там священными.

— Завтра отдохнём и устроим пир, — сказал Орм.

Пир удался, а мясо зубров всем пришлось по вкусу: оно было сочным и мягким, так что все нахваливали еду да запивали её оставшимся пивом, которое было куплено ещё в устье реки.

— Пусть допивают, — сказал Орм, — а то оно прокиснет.

— Когда мы доберёмся до полочан, мы сможем купить там мёд, — сказал Споф. — Но только никому не давай раньше времени готландское пиво.

Путешествие продолжалось, и им везло, ибо целый день они шли под парусом. По берегам реки было теперь заметно, что здесь живут люди.

— Начинаются земли полочан, — сказал Споф. — Но самих людей мы не увидим, прежде чем не достигнем их города. Те, кто живёт в степи, неохотно показываются на берегу, когда мимо плывёт чужой корабль. Они боятся, что их заставят служить гребцами или продадут в чужие земли.

Споф рассказал, что эти полочане не имеют иных богов, кроме ужей, которые живут прямо у них в доме. Орм посмотрел на Спофа и сказал, что он бывал в море и раньше и верит во что угодно.

Наконец пришли они к полочанскому городу, который так и назывался — Полоцк. Это был надёжно укреплённый посад, обнесённый валом. Многие жители в нём почему-то ходили нагишом, впрочем, это были не женщины. Некоторое время назад им было приказано уплатить налоги, и городской хёвдинг повелел, чтобы все уплатили великому князю сполна, даже если ради этого придётся продать последнюю одежду. Некоторые из этих людей выглядели весьма плачевно: они уплатили налоги, сказали они, но у них не осталось денег даже на то, чтобы купить себе новую одежду. Чтобы запастись хоть каким-то тряпьём в преддверии зимы, они начали предлагать своих жён в обмен на одежду, а дочерей — в обмен на обувь, и люди Орма остались довольны этой торговлей.

Хёвдинг в этом городе происходил из свеев, и звали его Фасте. Он дружелюбно встретил путешественников и пожелал узнать последние новости. Он был уже немолод и много лет состоял на службе у великого князя. В доме у него были жёны-полочанки и множество детей, и когда он выпил, он перешёл с родного языка на язык этих полочан. Орм купил у него мёда и свиные бока и ещё разных припасов на дорогу.

Когда же настало время отправляться в путь, Фасте попросил Орма взять с ними на корабль его писца, который должен был отвезти в Киев целую корзину с отрубленными головами преступников. Великий князь желал удостовериться в усердии своих городов, и потребовал, чтобы ему прислали головы злодеев. В последнее время в Киев не случалось оказии, и теперь хёвдинг не хотел упускать такую возможность. Писец этот оказался молодым человеком, родом из Киева. С собой у него был пергамент, на котором были записаны имена преступников, а также те преступления, которые они совершили.

После того гостеприимства, которое он встретил в доме Фасте, Орм не решился отказать тому в его просьбе, хотя и неохотно согласился взять с собой писца. Отрубленные головы пробудили в нём мрачные воспоминания, ибо с ними он уже имел дело раньше. Вспомнил он и о том, что его голова однажды была куплена королём Свейном, хотя сделка и не состоялась. А потому он увидел в этой корзине дурную примету, да и люди его на корабле думали то же самое. В эту летнюю жару головы уже начали издавать неприятный запах. Но писец сидел рядом со своей корзиной и, казалось, ничего не чувствовал. Однако он понял, о чём говорят скандинавы, и сам предложил им привязать корзину на верёвку и опустить её в воду. Все с радостью приняли это предложение, и корзина висела теперь за бортом. На корабле снова подняли парус и шли вперёд полным ходом, а через некоторое время Свартхёвди закричал, что корзина оторвалась и утонула.

— Придётся тебе, писец, прыгать теперь в воду и искать свои сокровища, — сказал Токе. — Иначе дело твоё плохо.

Писец был раздосадован происшедшим, но особого беспокойства не выказал. Главное — это пергамент, сказал он. Раз у него есть список имён, то остальное неважно. У него было всего девять голов. И он рассчитывал позаимствовать это количество у друзей в Киеве, которые занимали соответствующие должности. У них всегда там полно преступников, которые ждут своего наказания.

— Каждый поможет своему ближнему во имя милосердия Божия, — сказал он. — Да и головы эти одинаковы.

— Я вижу, вы христиане в этой стране, — сказал Орм.

— В Киеве — да, — ответил писец. — Ибо так повелел великий князь. И лучше ему повиноваться.

Они достигли того места, где сливались две реки. Правая река, под названием Улла, была той, по которой им нужно было следовать дальше. И отныне им предстояло сесть за вёсла. Ибо здесь течение было сильное, а само русло реки — уже, и им часто приходилось тащить корабль по суше. Труд этот теперь был всё более и более изнурительным, и это ощущали даже сильнейшие, так что отныне все вздыхали о тех чудесных временах, когда они плыли по Двине. Наконец они достигли того места, где Споф велел пристать к берегу, хотя вечер ещё не наступил. Здесь будет переправа, сказал он.

На берегу повсюду валялись брёвна, оставленные мореходами, которые проходили здесь раньше. Это были куски досок, катки, какие-то грубые полозья. Часть из них пригодилась людям Орма, а вообще им пришлось браться за топоры и обтёсывать срубленные деревья. Корабль вытащили на сушу, и по обе стороны его киля прикрепили полозья. Пока они трудились над этим, из леса вышли несколько людей и пугливо остановились в отдалении. Споф, увидев их, обрадовался. Он поманил их рукой, наполнил кружку и выкрикнул какие-то слова, которые он знал на их языке. А знал он всего два слова: «быки» и «серебро». Люди подошли поближе, и их угостили пивом. Теперь и писец Фасте пригодился, ибо он мог переговорить с ними.

Они одолжили путешественникам своих быков, хотя их было всего десять, а Спофу понадобилось гораздо больше. Быки эти паслись в лесной чаще, чтобы какие-нибудь разбойники или сборщики налогов не обнаружили их. И на третий день люди пообещали доставить быков на берег. За это они запросили немного, и охотнее получили бы не серебро, а парусину: женщины их любили полосатую ткань. Но если какой-нибудь бык умрёт, то за него придётся заплатить отдельно. Орм счёл их требования разумными.

Все взялись за работу, и вскоре смастерили широкую тележку, с надёжными дубовыми колёсами. На телегу погрузили пивные бочки, закрепив их как следует, а также почти всё остальное добро, которое находилось на борту.

Люди с быками пришли, как было условлено. Два быка были впряжены в телегу, а все остальные тянули корабль.

— Если бы у нас было ещё шесть быков, — сказал Споф, — то мы бы справились с этим без труда. А теперь придётся впрягаться самим. Но мы должны быть благодарны и за то, что у нас вообще появились быки, иначе пришлось бы очень туго.

Они начали переправляться по суше: впереди шли несколько людей, которые убирали брёвна и выравнивали колею. За ними ехала телега с поклажей. Быков погоняли очень осторожно; и когда колёса задымились, их смазали жиром и смолой. Потом следовал сам корабль, и люди тянули его наряду с быками. Если колея шла вниз, через траву и мох, то быки справлялись сами. Если же она поднималась вверх, то им помогали люди, а в самых трудных местах под полозья подкладывали катки. Погонщики всю дорогу разговаривали со своими быками, иногда что-то напевали им, так что те охотно продолжали тянуть дальше. Но когда к животным обращались люди Орма, так, как они привыкли понукать их у себя дома, то те не понимали их языка. Люди очень удивлялись этому обстоятельству: оказывается, говорили они, быки гораздо умнее, чем они думали. Ибо они похожи на людей: те тоже не понимают, что говорят им чужеземцы.

Люди устали от жары и изнурительной работы: они с ног сбивались, перетаскивая катки. Но продолжали безропотно идти вперёд, ибо видели перед собой телегу с бочками пива, и это служило им утешением. Когда они устроились на ночлег, они тотчас запросили себе пива, но Споф сказал им на это, что первый день был ещё лёгким и что пока они обойдутся мёдом, купленным у Фасте. Заворчав от недовольства, они всё же выпили мёда и вскоре уснули. Следующий день действительно был труднее. К вечеру многие из команды совсем ослабели. Но Орм и Токе подбадривали их, а когда этот второй день подошёл к концу, то Споф наконец-то признал, что настало время отведать готландского пива. Одну бочку открыли, и хотя все люди уже пили это пиво в порту, они всё равно говорили, что только теперь распробовали, до чего же оно хорошо, особенно в виде награды за тяжкий труд. Орм велел, чтобы погонщикам быков тоже дали пива: те с удовольствием выпили, быстро захмелели и начали петь во всё горло, ибо привыкли лишь к своему некрепкому мёду.

На третий день они достигли озера: оно вытянулось в длину среди горных хребтов, и здесь им стало полегче. Телега с быками оставалась на берегу, а корабль прямо вместе с полозьями спустили на воду, и с попутным ветерком они проплыли всё озеро, высадившись на другом его конце. Неподалёку от их лагеря лежало село, прямо на крутом берегу, с сочными пастбищами поблизости. Люди увидели, что с пастбищ загоняют домой тучный скот, хотя вечер ещё не наступил. Село, судя по всему, было большое. А обнесено оно было странным сооружением: частью это был высокий земляной и каменный вал, а частью — какие-то сваи из толстых брёвен, довольно редких, так что через них можно было вполне проникнуть в село.

Люди развеселились, ибо день выдался удачный. А завидев упитанных коров, они решили, что давно не ели свежего мяса. Ни Орм, ни Улоф не желали больше давать серебра, считая, что и так было куплено немало. Однако многие решили, что без труда смогут похозяйничать в этом селе. Писец Фасте заявил, что в краях этих живут дикие люди из племени дреговичей, и они ещё пока не обложены налогами. Так что с ними можно поступать как угодно, сказал он. Споф вспомнил, что когда он был здесь семь лет назад, село ещё только строилось. Но скота в тот раз видно не было, и потому викинги оставили жителей в покое. Орм велел своим воинам никого не убивать без нужды и не грабить село больше, чем это потребуется. На том его люди и согласились, направившись к дреговичам. Больше всего не терпелось сыновьям Соне, ибо с тех пор как они попали на реку Уллу, им уже не пришлось поохотиться.

Вскоре в лагерь подоспели те, кто шёл по берегу с телегой. И едва погонщики быков узнали от писца, что воины направились в село, чтобы отбить себе скот, они попадали на землю от смеха. Орм и другие принялись расспрашивать их, почему они смеются, и писец тщетно перекрикивал их хохот, переводя вопросы. Но они только и ответили, что вскоре всё сами увидят своими глазами. И продолжали помирать со смеху.

Вдруг со стороны села послышались дикие крики, и вниз по склону побежали неудачливые грабители. Они размахивали на бегу руками и ревели, хотя никто за ними не гнался. А некоторые из них упали на землю и начали кататься по ней. Остальные же, добежав до озера, бултыхнулись в воду.

Все в лагере замерли от удивления.

— Кто это за ними гонится — дьявол или привидения? — сказал Орм.

— Может, это пчёлы, — высказал предположение Токе. Похоже, что он оказался прав, и все захохотали так же громко, как и погонщики быков.

Несчастные выжидали ещё некоторое время в озере, держа один только нос над водой, до тех пор, пока пчёлы не устали и не улетели в свои брёвна-ульи. Тогда люди вылезли из воды и побрели к лагерю, искусанные, с распухшими лицами. Они помалкивали, понимая, что проявили трусость, спасаясь от пчелиного роя. Но худшее было в том, что три человека так и умерли, оставшись на том склоне, на котором они упали. Это были двое из людей Улофа Летней Птички и один из сыновей Соне. Остальные горевали над ними, ибо все погибшие были славными воинами. И Орм распорядился, чтобы за умерших выпили лучшего готландского пива и чтобы ужаленные тоже облегчили свои страдания.

Погонщики быков рассказали путешественникам о дреговичах, а писец перевёл их рассказ.

Эти люди хитрее остальных, и они добились того, что их сёла оставили в покое. У них много пчелиных ульев вокруг села, и если какой-нибудь чужак задумает пробраться мимо них, его тотчас жалят пчёлы. Это счастье, что люди пришли в их село днём. Ибо ночью дело было бы хуже. Пчёлы охраняют село днём, а ночью его сторожат медведи. Люди ловят их ещё детёнышами и приручают. Если ночью к селу подбираются воры, то медведи спускаются с привязи, разрывают воров на части и возвращаются к хозяевам за наградой — пчелиными сотами. Так что никто не осмеливается нападать на селения дреговичей, даже злые сборщики налогов, посланные великим князем.

На следующий день они похоронили умерших. Некоторые из людей предлагали поджечь деревню из мести. Но Орм строго запретил им делать это, ибо те, кто умер, были виноваты сами. Однако никто не знал, что делать с ранеными, и чувствовали они себя очень плохо. Погонщики быков пошли к деревне и, остановившись на расстоянии, позвали местных жителей. Потом они возвратились к Орму, ведя с собой трёх старух. Старухи осмотрели больных и помазали пчелиные укусы мазью из змеиного жира, женского молока и мёда, а также сока целебных трав. И после этого больные почувствовали себя гораздо лучше. Орм дал старухам пива и серебра. Они выпили до самого дна, не оставив ни капельки, и смиренно поблагодарили за серебро. Писец поговорил с ними. Они серьёзно смотрели на него, а потом поклонились и пошли назад, к себе в деревню.

Через некоторое время со стороны деревни показались несколько человек. С собой они вели трёх свиней и двух молодых бычков. Писец пошёл к ним навстречу, но они двинулись прямо к Орму и Улофу, отстранив писца, и что-то с жаром начали говорить хёвдингам. Писец стоял рядом, слушая их речь, но внезапно вскрикнул и бросился к лесу. Никто не понимал, что происходит, кроме погонщиков быков, но те почти не знали языка викингов. Но из жестов стало понятно, что местные жители хотели выменять у Орма свиней и бычков на писца. Они собирались отдать того на растерзание медведям, ибо ненавидели слуг великого князя. Орм отказал им в этом, но угостил пивом и заплатил за животных, так что они расстались друзьями. Позже, в тот же день, из деревни вышли другие старые женщины, неся большие сыры, и выменяли их на пиво. Команда Орма, которая занялась приготовлением пищи и жарила мясо, решила, что всё окончилось гораздо лучше, чем можно было ожидать. Жаль только, говорили они, что из деревни всё время приходят старухи, а не молодые девушки. Но местные жители не выпускали своих девушек из деревни.

Из леса снова вернулся писец: запах ужина привлёк его. Он очень хотел уйти подальше от этих диких людей. Великий князь обязательно узнает, как они себя ведут, сказал он.

Они отправились дальше и достигли ещё одного озера, которое было больше первого. А на седьмой день они добрались до реки, которую Споф назвал Бобром, а погонщики быков — Березиной. Все невероятно обрадовались, завидев эту реку. Здесь было допито последнее готландское пиво, ибо на этом все трудности пути подошли к концу.

— Но у нас совсем не будет пива на обратную дорогу, — сказал Орм.

— Это верно, — сказал Споф, — но оно требовалось только на дорогу сюда. Ибо люди ведут себя так же, как и кони: когда они приближаются к дому, они ускоряют ход и не нуждаются в понукании.

Они заплатили погонщикам быков, причём больше, чем было обещано. Ибо Орм мог проявить скупость по отношению к торговцам, которые были для него хуже разбойников, но не к людям, которые помогли ему. Орм чувствовал, что они уже близко от болгарского золота. Погонщики быков были ему очень благодарны, и прежде чем вернуться назад, они вместе со Спофом и Токе пошли в соседнюю деревню и договорились с её жителями о том, что путешественники наймут у них быков на обратном пути. Орм приказал своим людям сделать тайник, где они спрятали полозья и прочее, что могло ещё пригодиться при возвращении домой. При переправах посуху они истратили три смены полозьев. Телегу Орм прихватил с собой, ибо она могла ещё понадобиться у порогов.

Они спустились вниз по реке, мимо рыбацких хижин и бобровых плотин, радуясь тому, как чудесно проходит их путешествие. Река лежала тёмная и блестящая, а по берегам стоял густой лиственный лес, и люди Орма заметили, что рыба здесь гораздо вкуснее, чем в Западной Двине. Гребцов теперь требовалось немного, так что другие отдыхали, рассказывая друг другу истории, и гадали, не будет ли сражений во время их путешествия.

Река расширялась всё больше, и наконец они достигли Днепра. Орм и Токе были согласны в том, что с этой рекой не сравнится ни одна, даже самая большая, река в Андалусии. Но Улоф Летняя Птичка возразил им, сказав, что самая большая река — это Дунай. Однако Споф считал, что самая большая река в мире — Волга, и он многое мог порассказать о своём плавании по этой реке.

Навстречу им попались четыре корабля, которые тяжело, медленно поднимались вверх по реке. Это были купцы из Бирки, которые возвращались домой из Крыма. Они выглядели очень уставшими и сказали, что наторговали они много, но обратный путь для них был очень трудным. У порогов им пришлось сражаться, и они потеряли многих из своих людей. С востока на них двинулись печенеги: они со всеми вступают в бой и не дают пройти по реке. Они сказали ещё, что никто не сможет путешествовать на юг дальше Киева, прежде чем печенеги не уберутся с реки и не вернутся в восточные степи.

Орм задумался над их словами и долго хранил молчание, после того как они разошлись на реке с купцами из Бирки.

Глава 7О том, что случилось у днепровских порогов

Однажды вечером они остановились на ночлег возле деревни, где были и овцы, и мёд. После ужина Орм начал совещаться с Улофом и Токе о том, как им быть дальше, — теперь, когда они почти у цели. Они уединились, чтобы поговорить без помех. Вечер был тихий, над водой носились стрекозы, и волны тихо плескались о борт корабля.

Орм был весьма озабочен.

— Нам придётся изменить наши планы, — сказал он, — если мы хотим, чтобы всё окончилось благополучно. О кладе знаем только мы с вами, а также оба мальчика, и они держат язык за зубами. Больше никто. Команда знает только лишь, что мы держим путь в Киев, чтобы забрать там моё наследство. Даже Спофу я ничего не сказал. Однако теперь нам придётся раскрыть, что мы идём к порогам, и что именно там спрятано это наследство. Если мы расскажем людям правду, то весь Киев будет знать об этом, как только мы доберёмся туда. Ибо люди, выпившие в порту, будут держать язык за зубами только до третьей кружки, даже если мы пригрозим им смертью. А если о нашем деле прознает сам великий князь и его люди, — с нами приключится беда. Ибо тогда слишком многие захотят, чтобы мы поделились с ними серебром и золотом, а то и вообще решат убить нас и забрать всё себе. К тому же мы не знаем, что нас ждёт, если у порогов мы столкнёмся с печенегами.

Улоф и Токе согласились с ним в том, что здесь есть о чём подумать. Токе хотел знать, как далеко от Киева до Днепровских порогов, и можно ли будет купить еду по дороге туда.

— От Киева до порогов добрых девять дней пути, — сказал Улоф, — но лучше спросить об этом Спофа. Когда я плавал туда раньше, мы выменивали еду у пастухов, к тому же нам навстречу попалась богатая деревня северян. Но может статься, теперь всё изменилось, раз здесь так неспокойно.

— Было бы неразумно прийти в Киев, не сказав своим людям о цели нашей поездки, — сказал Токе. — Ибо в этом городе их может привлечь очень многое, и они откажутся плыть дальше.

— Худшее в том, что великий князь захочет оставить многих из наших людей при себе, если не всех, — сказал Улоф. — Я был на службе у великого князя Владимира и знаю, что такое Киев. Князь всегда щедро платит своим воинам, а если сейчас у него в землях неспокойно, то он заплатит ещё больше. У него в дружине всегда были скандинавы. Он считает их своими лучшими воинами, — и это действительно так, — и высоко ценит их, после того как свеи помогли ему в юности сделаться князем. Да и сам его род ведёт своё происхождение от свеев. Он сумеет уговорить скандинавов остаться у него в Киеве, даже если они не сразу соблазнятся его золотом.

Орм кивнул и задумался, глядя в воду.

— Да, не нужно нам останавливаться в Киеве у великого князя Владимира, — сказал наконец он. — Хотя слава его столь велика, а мудрость столь прославлена, что стыдно было бы проплыть мимо его города и не погостить у него. Наверное, он может сравниться только с самим королём Харальдом. Говорят, что его почитают как святого, хотя путь его к святости был долог. Но нам прежде всего надо подумать о том, что для нас важнее всего. Нам надо найти клад. И когда мы найдём его, нам нужно будет в целости и сохранности довезти его до дома. Я думаю, что и вы думаете то же самое, а значит, самое разумное для нас — это отправиться прямо к порогам.

— Пусть будет так, — сказал Токе. — Но неплохо было бы послушать, что скажет Споф. Всё-таки он знает дорогу лучше всех нас и, возможно, подскажет, что делать с этими печенегами.

Все согласились с Ормом и позвали к себе Спофа. Орм поведал ему о кладе.

— Об этом я не сказал тебе с самого начала, — заявил Орм. — Ибо я недостаточно хорошо ещё знал тебя. Но теперь я вижу, что ты человек достойный.

— В таком случае, путешествие будет гораздо длиннее, чем я думал, — ответил Споф, — и много опаснее. Ты посчитал, что я запросил слишком большое жалование, но если бы я знал, что мы держим путь к порогам, то запросил бы ещё больше.

— Я тебя не обижу, — сказал Орм. — За переход к порогам ты получишь столько, сколько пожелаешь. И вот при этих свидетелях, Токе сыне Грогулле и Улофе сыне Стюре, я обещаю тебе, что ты получишь ещё долю из клада, если нам повезёт найти его.

— Тогда я согласен, — заявил Споф. — Мы, гуты, довольны, когда знаем, что нас не обидят.

Споф, как и остальные, посоветовал идти прямо к порогам.

— С провиантом всё будет в порядке, — сказал он. — Вниз по реке еда стоит дешевле. Я выменял там пять жирных свиней за один топор, да ещё получил мешок гречихи в придачу. Деревни там богатые, — и вокруг Киева, и дальше, — еды нам хватит до самых порогов и обратно. И лучше, если ты будешь покупать потребное тебе за серебро, как делал до сих пор. Было бы неразумно захватывать добычу силой. Ибо тогда дело для нас обернётся плохо, когда мы будем возвращаться той же дорогой обратно.

Орм ответил, что серебро у него пока есть, хотя уже и не так много, как раньше.

— Сложнее всего с печенегами, — продолжал Споф. — Может получиться так, что мы будем вынуждены откупиться от них. А может они и вовсе не захотят отпускать нас. Хорошо, если бы ты сказал мне, на каком берегу лежит твой клад, и как далеко от порогов.

— Лежит он на восточной стороне, — сказал Орм, — между вторым и третьим порогом, если считать с юга. Но о самом месте я скажу вам только тогда, когда прибудем туда.

— Значит, нам предстоит преодолеть ещё добрый кусок пути, — сказал Споф. — Будет лучше, если мы приплывём туда ночью. И хорошо ещё, чтобы с нами был кто-нибудь, кто понимает язык печенегов.

— У меня есть что посоветовать, — сказал Токе. — Возьмём с собой к порогам писца Фасте. А в Киев он успеет на обратном пути. Если мы вступим в переговоры с печенегами, то среди них всегда найдётся человек, который понимает язык писца, даже если он сам не поймёт печенегов.

На том и порешили. А на следующее утро, перед тем как отправиться в путь, Орм поговорил с людьми. Он сказал им, что они поплывут не в Киев, а дальше, к тому месту, где его брат спрятал клад.

— Возможно, там придётся сразиться с печенегами, — сказал он, — и если вы покажете себя храбрыми воинами, то сверх жалования получите свою долю сокровищ.

Люди обрадовались. И только сыновья Соне перешёптывались между собой, что двое из них точно будут убиты, и им прежде бы надо подкрепиться славным пивом, чтобы драться в полную силу.

Плывя вниз по реке, они приставали к берегу в деревнях полян, которые отличались своей зажиточностью. Орм закупил у них продукты, так что теперь им хватало запасов и на обратный путь. Однажды, поздним вечером, когда над рекой стоял туман, они миновали Киев.

Писец Фасте заволновался, увидев, что к берегу они не пристали.

— У меня срочное поручение к великому князю, вы же знаете об этом, — стонал он.

— Мы решили, что ты будешь сопровождать нас к порогам, — сказал Орм. — Ты умеешь разговаривать с людьми в тех краях, а потому будешь нам полезен. Когда мы будем возвращаться назад, мы высадим тебя здесь на берег.

Писец ужасно перепугался. Но когда Орм поклялся ему Святой Троицей и святым Кириллом, что он не продаст его печенегам и не будет заставлять грести, — тот снова успокоился и сказал, что великий князь подождёт.

Деревни по берегам реки попадались всё реже и реже, пока наконец совсем не исчезли. По обе стороны тянулись теперь бескрайние степи печенегов. С корабля были иногда видны стада овец и табуны коней, которые охранялись пастухами верхом на конях, в высоких меховых шапках и с длинными копьями в руках. Споф решил, что это добрый знак: пастухи со своими стадами попадаются им, только на левом берегу, и никогда — на правом. Это от того, сказал он, что вода в реке поднялась. А значит, печенеги не могут переправиться вместе со своими стадами на правый берег реки; иначе, переходя через брод, они лишатся многих животных. И теперь корабль Орма приставал на ночь только к правому берегу, и в лагере всегда сменялись часовые.

Когда им оставалось плыть до порогов лишь три дня, они стали ещё более осторожными и гребли только ночью. Днём же они прятали свой корабль в высоких камышах, которые росли в небольших бухточках на правом берегу. И в самый последний день они тоже спрятались, а когда наступила ночь, направились к левому берегу, где начиналась переправа.

Токе и ещё двадцать из его людей остались на корабле. Они должны были бросить якорь и оставаться всю ночь на реке, пока их не позовут с берега. Токе очень не хотелось сидеть на корабле, но ему пришлось смириться, когда он вытащил этот жребий. Орм хотел оставить вместе с ним и Свартхёвди, но тот упорно сопротивлялся.

Орм с Улофом Летней Птичкой и с остальной командой шли теперь вдоль колеи, а Споф показывал им дорогу. Все люди были вооружены мечами и луками со стрелами. Споф ходил уже этой дорогой много раз и сказал им, что надо добраться до шестого порога, поскольку двигаются они с севера. А это займёт часа три, так что они вернутся прямо перед рассветом, если вовремя успеют вытащить из реки свой клад. С собой они взяли телегу, на которой переправляли добро в прошлую переправу, чтобы погрузить на неё клад. Прихватили они и писца, хотя тому не нравилась эта затея. В полной темноте они двинулись в путь. Однако скоро должна была появиться луна, и Орм был рад этому, несмотря на всё своё беспокойство: в противном случае он опасался, что не сумеет различить знаки, которые укажут ему, где именно спрятан клад.

Когда появилась луна, они сразу насторожились: ибо первое, что они увидели в лунном свете, — это всадник в высокой шапке и длинном плаще, который бесшумно появился на холме, несколько поодаль от них. Они остановились, замерев на месте. В ложбинке, где они находились, было довольно темно. Но всадник, похоже, вглядывался именно в их сторону, словно заслышав шаги или скрип телеги.

Один из сыновей Соне коснулся Орма своим луком.

— До него далеко, — прошептал он, — да и света маловато. Но мы можем пустить в него стрелу, если хочешь.

Мгновение Орм колебался, но потом шепнул в ответ, что не стоит первыми лезть на рожон.

Всадник на холме свистнул, и свист его напоминал крик чибиса, и тогда появился ещё один всадник, который держался рядом с первым. Первый вытянул руку и что-то сказал второму. Затем оба умолкли, а ещё через некоторое время резко повернули коней и исчезли за холмом.

— Должно быть, это печенеги, — сказал Орм. — И теперь нам придётся плохо, ибо они наверняка заметили нас.

— Мы уже у пятого порога, — сказал Улоф. — Глупо поворачивать назад, когда мы почти у цели.

— Тяжело нам будет, если придётся сражаться с всадниками, да к тому же если они превзойдут нас силой, — сказал Орм.

— Может, успеем обернуться до рассвета, — сказал Споф, — ведь в лунном свете им видно так же плохо, как и нам.

— Что ж, будем двигаться дальше, — сказал Орм.

Они спешно продолжили свой путь, и когда подошли к шестому порогу, Орм начал озираться вокруг.

— А теперь тот, у кого острый глаз, пусть поможет мне, — сказал он. — У реки должен быть утёс, а на нём — три розовых куста, хотя цветы теперь уже отцвели.

— Я вижу утёс с кустами, — сказал Свартхёвди, — но не могу разглядеть, действительно ли там розовые кусты.

Они спустились к реке и обнаружили ещё три утёса, но те были совершенно голыми. Затем Орм нашёл ту щель, где обрывался утёс и где сильным потоком била вода, — в точности как рассказывал Аре.

— Теперь нам надо отыскать тот холм, который у печенегов зовётся могильным курганом и где есть человеческие черепа, — сказал он своим людям.

Они быстро нашли и это место: Споф первым показал на высокий холм на берегу.

— Здесь похоронен их хёвдинг, — пояснил он. — Я слышал об этом раньше. И в его честь они вывешивают на шестах человеческие черепа, добытые ими в сражениях у порогов.

— Тогда нам следует поторопиться, — сказал Орм, — чтобы и наши черепа не оказались там же.

Он шёл вдоль расселины в утёсе, пока не достиг того места, которое было прямо посередине, между утёсом с кустами и могильным курганом.

— Это здесь, — сказал он, — и сейчас мы узнаем, не напрасной ли была наша поездка.

Все заволновались и начали мерить копьями глубину расселины.

— Да, здесь потребуются рослые парни, — сказал Орм. — Я нащупал копьём камни, прямо возле утёса, и должно быть, это именно то место.

Два брата из команды Орма, Длинный Стаф и Скуле, уроженцы Халланда, были самыми рослыми. Они охотно полезли в воду, чтобы достать клад. Вода доходила им до шеи, и Орм сказал, что им надо будет нагнуться под водой и разобрать эти камни, которые наложены поверх клада. Братья начали доставать большие камни: труд этот был не из лёгких. Переведя дух и немного передохнув, они вновь принимались за дело. Вскоре Скуле сказал, что нащупал под водой что-то другое, а не камень, но никак не может освободить это.

— Будь осторожен, — предупредил его Орм, — и убери сначала все камни.

— Я тоже нащупал что-то другое, — сказал вслед за этим Длинный Стаф, и поднял из воды свою находку. Это был мешок. Тяжёлый мешок. И едва Скуле поднял его наполовину из воды, как он треснул прямо посередине, ибо кожа совсем размокла. Все остальные на берегу испустили вопль страха и досады, при виде того, как серебряные монеты широким потоком хлынули из мешка и с плеском начали исчезать под водой. Длинный Стаф попытался прикрыть этот водопад руками и лицом, а другие бросились ему на помощь, чтобы спасти оставшееся, но всё равно из порванного мешка вытекло почти всё серебро.

— Ну что ж, неплохо для начала, — горько сказал Орм. — Разве так надо обращаться с серебром? Сколько же останется мне после того, как ты вытащишь остальные мешки так же, как и первый? Но по крайней мере, мы теперь знаем, что мы на верном пути, — добавил он уже спокойнее, — и что никто не опередил нас. Так что поосторожнее, парень. Там ещё четыре мешка.

Все так ругались на Длинного Стафа, что он в конце концов разозлился и собрался уже вылезать из воды. Что же он мог поделать, если кожа расползлась от воды, говорил он. Если бы ему самому пришлось прятать так много серебра, то уж он бы догадался положить его в более надёжные мешки. Пусть-ка другие попробуют сделать лучше.

Однако и Орм, и Улоф сказали, что его вины здесь нет, и он постепенно успокоился, продолжая поиски под водой.

— Вот ещё что-то, — сказал Скуле, вытягивая свою находку из воды. — Это будет потяжелее камня.

Над водой показался маленький медный ларец, совершенно позеленевший и очень тяжёлый. Он был перевязан крест-накрест красивой красной перевязью и запечатан свинцом.

— Ах, да, ларцы, — сказал Орм. — А я и думать про них забыл. Их должно быть четыре. А лежит в них скобяной товар для женщин. Серебро же — в мешках.

Остальным мешкам повезло больше, и ни один из них не разорвался. С каждой новой находкой всеобщая радость росла, и никто уже не вспоминал о каких-то там печенегах. Два последних ларца пришлось поискать подольше, ибо они затерялись среди водорослей на дне. Но наконец выловили и их, и весь клад был погружен на телегу.

Ночь уже подходила к концу, и когда они отправились назад к кораблю, то их вновь охватил страх перед печенегами.

— Когда рассветёт, они настигнут нас, — сказал Споф.

— Удача сопутствует Орму чаще, чем другим, — сказал на это Улоф Летняя Птичка. — Да и меня иногда балует. Так что может статься, что мы вообще избежим встречи с этими печенегами. Ведь те всадники видели нас уже давно, и после этого больше никто ни разу не появился. Это может означать, что печенеги поджидают нас у последнего порога, — там, где кончается колея. Ибо они не знают, что мы дошли лишь до половины и потом повернули обратно. Так что когда они осознают свою ошибку, будет уже поздно, а мы успеем на свой корабль до них.

Но предсказания Улофа не сбылись. И едва забрезжил рассвет, и до корабля оставалось рукой подать, за спиной у них раздался громкий цокот копыт, и печенеги налетели на них, словно сам неистовый Один.

Орм тут же приказал людям остановиться и окружить телегу, держа луки наготове. Люди его были настроены сражаться, охраняя своё серебро от всех печенегов в мире.

— Никто не тронет эту телегу до тех пор, пока из нас не будет в живых хотя бы четыре-пять человек, — спокойно говорили они.

Печенеги отличались своим боевым умением, и сразить их было не так-то легко. Они не наскакивали в лоб, а на полном ходу проносились мимо людей Орма, на расстоянии выстрела из лука, и выпускали свои стрелы, уклоняясь в сторону от врага. Затем они снова собирались в тучу, выжидали мгновение и проносились мимо таким же образом, но с другой стороны. Большинство людей Орма были искусными охотниками и хорошо владели луком; и каждый раз они ликовали при виде поверженного всадника. Но и стрелы печенегов попадали в цель, и через некоторое время Орм и Улоф поняли, что дольше так продолжаться не может.

Между нападениями Орм подозвал к себе Свартхёвди и Ульфа Весельчака. Оба получили царапины, но дух их оставался несломленным. Они похвастались, что сразили по печенегу. В том месте, где остановились люди Орма, к реке спускались отвесные скалы. Это было очень кстати, ибо печенегам не удалось бы напасть с этой стороны. Орм велел мальчикам спрятаться за скалами, а оттуда поспешить к кораблю и поскорее позвать на помощь Токе с остальной командой.

— Удачный исход зависит теперь только от вас, — сказал он им. — Иначе у нас скоро кончатся стрелы.

Мальчики были горды, получив такое важное поручение, и тут же кинулись к берегу. А вскоре снова вернулись печенеги, и при нападении Улоф Летняя Птичка был ранен в грудь. Стрела пробила ему кольчугу и глубоко засела в теле.

— Тяжёлый удар, — сказал Улоф Орму. — Больше я ни на что не способен.

Он пошатнулся, но устоял на ногах и повернулся к телеге, а потом лёг на неё, положив голову на мешок с серебром. Там же лежали и остальные раненые.

Когда печенеги напали снова, у Орма и его людей остались последние стрелы. В то же самое время среди воинов послышались довольные возгласы.

— Готово, — кричали они. — Он убит! Финн, сын Соне. Стрела попала ему в шею, и он уже мёртв. И только что пал его брат, Кольбьёрн. Это четвёртый. Больше никто не будет убит.

Так оно и вышло. Со стороны корабля послышался боевой клич. Это люди Токе бросились на помощь оборонявшимся. Было заметно, что печенегам это пришлось не по вкусу. Ибо когда люди Орма торопливо собирали уцелевшие стрелы, которые могли быть ещё использованы в бою, они услышали, как стук копыт замирал вдали, а потом и исчез вовсе.

Орм приказал не трогать раненых печенегов.

— Пусть лежат там, где лежали, — сказал он. — Их люди придут и заберут их с собой.

Своих же раненых они усадили на телегу. Семеро были убиты, и люди Орма забрали с собой их тела, чтобы потом похоронить как подобает. И затем они поспешили к кораблю, опасаясь, что печенеги вернутся обратно.

Писец Фасте куда-то исчез, но когда они потянули телегу за собой, то обратили внимание на то, что он всё это время спал под ней. Его разбудили, ткнув древком копья в бок, и долго смеялись над ним. Он сказал, что ничего не слышал и не намерен участвовать в бою, потому что он сборщик налогов, а не воин. А кроме того, он устал с дороги. Люди признали, что это свидетельствует в его пользу, раз он проспал бой с печенегами.

А вскоре они встретили людей Токе, и радости не было предела. Токе быстро расправился с противником. Едва его люди бросились на них и осыпали их стрелами, — печенеги повернули обратно. А может, у них тоже кончились стрелы, добавил он.

Когда же они подходили к кораблю, Орм начал озираться вокруг.

— А где же мальчики? — спросил он у Токе.

— Мальчики? — сказал Токе. — Они были с тобой.

— Но я послал их к кораблю, чтобы позвать тебя на помощь, — сказал Орм изменившимся голосом.

— Куда же они делись? — встревожился Токе. — Я просто услышал стук копыт и боевой клич, а потом увидел, как печенеги поскакали сюда и развернулись обратно. Тогда-то я и высадился на берег, чтобы помочь тебе. Но мальчиков я не видел.

Однако один из людей Токе сказал, что когда корабль подходил к берегу, он заметил трёх печенегов, которые бегали между скалами на берегу и кого-то ловили. Он решил, что те, вероятно, поймали пленных или собирали своих павших в бою. Затем печенеги вернулись к своим коням, и больше люди Токе уже не думали о них, ввязавшись в бой с другими.

Орм молча слушал его рассказ. Он снял с себя шлем и бросил его оземь. А потом сел на камень, повернувшись лицом к реке. Так и сидел он, не двигаясь, и никто не смел подойти к нему.

Люди перешёптывались, глядя на Орма, и даже Токе стоял молча, не зная, что сказать. Споф и писец Фасте переносили раненых на корабль.

Наконец Орм поднялся с камня. Он подошёл к Токе и отстегнул со своего пояса меч Синий Язык. Все ужаснулись, увидев, что он делает.

— Я пойду к печенегам, — сказал Орм. — Ты будешь ждать меня на корабле три дня. Если назад вернётся Свартхёвди, отдай ему мой меч. Если из нас не вернётся никто, ты отвезёшь меч домой и отдашь его Харальду.

Токе взял меч.

— Плохо ты придумал, — сказал он.

— Клад поделите по справедливости, — продолжал Орм. — Так, как собирался поделить его я. Мало счастья принёс этот клад роду Тосте.

Глава 8О том, как Орм освободил Свартхёвди и встретил старого друга

Орм взял с собой писца Фасте, и оба они вернулись на поле боя, к раненым печенегам. Там они отыскали раненого юношу, которому попала в бок стрела, а вторая — пробила колено. Он держался достойно: сидел и ел какое-то вяленое мясо, а в другой руке держал длинную деревянную бутылку. Конь его пасся невдалеке от хозяина.

Этот юноша смог объясниться с писцом и обрадовался, когда узнал, что они вернулись не для того, чтобы отрубить ему голову. Орм велел писцу сказать, что они хотят помочь юноше сесть на коня и проводить его в лагерь печенегов. Когда писец повторил просьбу Орма несколько раз, печенег наконец согласно кивнул им и показал при этом на своё колено. Стрела прошла прямо насквозь, и он никак не мог вытащить её. Орм разрезал его кожаные штаны, поковырял немного стрелу, а затем осторожно нажал на неё, пока из коленки не вышел железный наконечник. Потом он обрубил его, а древко стрелы вытащил. Пока Орм возился с его коленкой, печенег щёлкал пальцами и спокойно насвистывал. Когда же всё было готово, он поднёс свою бутылку ко рту и осушил её. Со второй стрелой он справился сам.

Орм достал из-за пояса горсть серебра и протянул ему. Лицо юноши просияло, и он охотно принял деньги от Орма.

Поблизости стояли кони павших печенегов. Сперва они отпрянули в сторону, когда Орм и писец приблизились к ним. Но печенег подозвал их каким-то особым свистом, и кони послушались его.

Они помогли раненому взобраться на коня. Раненую ногу печенег вытянул поверх седла и скакал очень ловко даже в таком положении. Писец начал упираться, но Орм коротко ответил ему, что он поедет с ними.

— Если будешь противиться, я сверну тебе шею, — сказал он. — Это я буду их пленником, а не ты.

Писец буркнул себе под нос, что не дело сборщика налогов заниматься подобными вещами. Но, тем не менее, он смирился и больше ни о чём не спрашивал.

Они скакали по степи, по землям печенегов. Как потом рассказывал Орм, хуже этих мест ничего нет: ибо здесь не было ни лесов, ни воды, ни зверей или людей, — только трава и пустое пространство, да иногда попадались большие крысы, которые мелькали среди кочек. Дважды останавливал печенег своего коня, показывал на землю и что-то объяснял писцу. А тот потом сошёл с коня и собрал какие-то травы, показанные ему печенегом. Это были растения с широкими листьями, и юноша приложил их к раненой коленке, крепко привязав тетивой. Похоже, что после этого боль его утихла, и он скакал дальше не останавливаясь.

К полудню они добрались до лагеря печенегов, лежащего в низине, где протекал ручей. Вдоль этого ручья стояли сотни палаток. Когда они подъезжали к лагерю, на них залаяли собаки; из шатров высыпали дети, и лагерь наполнился всадниками на конях. Юноша-печенег гордо стоял рядом со своими пленными, и когда ему помогли сойти с коня, он показал серебро, полученное от Орма.

Орм велел писцу перевести, что он хочет говорить с их хёвдингом. Похоже, никто не понял, что сказал писец, но в конце концов из толпы вышел какой-то кривоногий мужчина, который умел говорить на языке писца.

— Скажи ему, — приказал Орм, — что двое моих сыновей, которые ещё слишком малы, взяты вашими людьми в плен, после ночной битвы у порогов. Я — хёвдинг, и пришёл выкупить их из плена. Я пришёл сюда безоружным, чтобы показать свою честность и дружелюбие.

Кривоногий в задумчивости потянул себя за длинные усы и спросил что-то у раненого печенега. Разговор их звучал как крики совы, а не как человеческая речь, подумал Орм, но было заметно, что они отлично понимают друг друга. Многие из толпы ухмылялись Орму, показывая ему свои ножи и проводя ими по горлу. Это был худший миг, как потом рассказывал Орм. Ибо это могло означать, что печенеги уже расправились со своими пленниками. Однако он надеялся, что они убьют лишь его одного, а мальчиков не тронут. Ему казалось, что собственная смерть ему не страшна, если Свартхёвди будет спасён.

И он сказал писцу:

— Спроси у них: живы ли мальчики?

Кривоногий подтвердил это и подозвал к себе трёх печенегов, которые теперь были хозяевами пленников. Орм сказал:

— Переведи им: я хочу выкупить этих пленных, и я дам за них много серебра. Они мои сыновья.

Эти трое начали говорить друг с другом, но кривоногий сказал, чтобы Орм и писец следовали за ним к хёвдингам. И они направились к трём шатрам, которые были больше, чем все остальные, и находились посреди лагеря печенегов.

На земле, на расстеленной овчине, сидели три старика в меховых шубах и с бритыми головами. Ноги под ними были скрещены, и они ели похлёбку из большой глиняной миски. Кривоногий остановился у входа и сделал Орму и писцу знак, чтобы те вели себя тихо. Старики ели не спеша, дули на свои ложки и довольно причмокивали. Когда миска опустела, они облизали свои ложки и засунули их за пояс, и только после этого обратили внимание на вошедших.

Один из стариков кивнул кривоногому. Тот поклонился и начал что-то говорить, в то время как хёвдинги равнодушно внимали ему, иногда отрыгивая пищу.

Старик, сидевший посередине, был меньше остальных, и с большими ушами. Он склонил голову и внимательно посмотрел на Орма. Когда кривоногий кончил говорить, воцарилась тишина. Маленький хёвдинг что-то каркнул в ответ, и кривоногий почтительно поклонился и вместе с писцом вышел из шатра.

Тогда низкорослый медленно произнёс:

— Добро пожаловать, Орм сын Тосте! Лучше будет, если мы не подадим виду, что знаем друг друга. Хотя мы, действительно, встречались очень давно. Жива ли ещё Ильва, дочь короля Харальда, которая в детстве играла у меня на коленях?

Орм изумлённо выдохнул воздух. Он сразу же узнал говорящего. Это был Фелимид, один из шутов короля Харальда.

— Ильва жива и помнит тебя, — ответил ему Орм, — и её сын стал вашим пленником. Вот это встреча! Пусть же она будет приятной для нас обоих. А ты теперь хёвдинг у печенегов?

Фелимид важно кивнул.

— Нужно благодарить судьбу за её дары, особенно в старости, — сказал он. — Так что жаловаться мне не приходится.

Он заговорил о чём-то с другими хёвдингами, а потом позвал кого-то из глубины шатра. Вышла женщина с большой кружкой, хёвдинги пустили её по кругу, и вскоре она была пуста. Женщина снова наполнила её, и снова её выпили. А потом два хёвдинга медленно встали и удалились.

— Они пошли спать, — сказал Фелимид Орму, едва они остались одни. — Эти люди всегда легко пьянеют и потом спят по полдня. Люди они простые. Но теперь нам никто не помешает. Ты, наверное, успел проголодаться?

— Так оно и есть, — сказал Орм. — После того, как я встретил здесь тебя, мне стало полегче, и теперь я желаю только освободить своего сына, а заодно поесть и выпить.

— Ты получишь его, когда мы договоримся о выкупе, — сказал Фелимид. — Ибо тебе придётся заплатить за него серебро, хотя ты и мой друг. В противном случае всё племя разъярится. А сегодня ты мой гость.

Он снова выкрикнул какие-то приказы, и в шатёр вошли шесть женщин и принялись расставлять еду на ковре, расстеленном прямо на полу.

— Это мои жёны, — сказал Фелимид. — Может показаться, что их многовато для одного старика, но таков здесь обычай. И кроме того, нужно мне хоть как-то облегчить своё горе, после того как умер Фердиад и с шутовством было покончено.

— Грустные вести я слышу о твоём брате, — сказал Орм. — Как же он умер? И как ты оказался здесь?

— Ты угощайся, а я расскажу тебе нашу историю. Пива у нас нет, но вот этот напиток мы делаем из кобыльего молока. Попробуй его.

Напиток был кисловато-сладким на вкус, и Орму не понравился. Но вскоре он ощутил, что напиток этот крепкий.

Ирландский шут потчевал Орма, повелев своим жёнам принести ещё яств, а тем временем он — поведал, что же случилось с ним и с его братом.

— Мы много путешествовали, что мы и собирались делать, когда расстались с тобой. А направились мы сперва к великому князю в Киев. Мы были у него два года, веселили его двор и пользовались большим почётом. Потом мы заметили, что начинаем толстеть. Испугавшись, мы засобирались в дорогу, хотя все вокруг удерживали нас в Киеве. Ибо пока мы ещё не потеряли форму, мы намеревались добраться до Константинопольского императора. Однако к нему мы так и не попали, ибо у порогов нас захватили в плен печенеги. Мы были слишком стары, и они не видели в нас никакой пользы для себя, а потому задумали убить нас, а черепа наши вывесить на шесте. Тогда мы показали перед ними наши трюки, из самых простых, а они лежали вокруг нас на животах и смеялись. Отпускать нас они всё равно не пожелали. И когда мы научились понимать их язык, они сделали нас своими хёвдингами за нашу мудрость и всяческие умения. Мы быстро привыкли к своему новому положению, ибо хёвдингом быть гораздо легче, чем шутом. А кроме того, мы начали стареть. Правильно говорил в своё время архиепископ Кормак Мак-Кулленан: когда мудрый достигает пятидесяти лет, ему больше не следует пить вино, пылать любовью в холодные весенние ночи или танцевать на руках.

Фелимид горестно кивнул, попивая из своей чашки маленькими глотками.

— И это верно, — продолжал он. — Но мой брат Фердиад позабыл об этом, когда одна из его жён родила ему сыновей-близнецов. Тогда он напился этого кобыльего молока и плясал на руках перед всем народом, прямо как царь Давид перед Богом. И во время этого танца он упал да так и остался лежать на земле, а когда мы подбежали к нему, он был уже мёртв. Я очень горевал о нём и по-прежнему тоскую о брате. Но никто не сможет сказать, что это была плохая смерть для шута. И с тех самых пор я так и остался у печенегов. Они как дети, и оказывают мне большой почёт, и редко в чём они меня не слушаются: разве что самовольно охотятся за человеческими головами. Это старый их обычай, и они никак не расстанутся с ним. А теперь я хочу послушать о тебе и твоих домашних.

Орм поведал ему, как обстоят дела у него дома. Однако, дойдя до клада, спрятанного у порогов, он рассказал, что там найдено три мешка с серебром. Ибо он не хотел соглашаться на большой выкуп, когда речь пойдёт о Свартхёвди и Ульфе. Затем он рассказал о том, как они сражались с печенегами, и под конец Фелимид сказал ему:

— Тебе повезло, что оба мальчика были захвачены в плен живыми, и это случилось потому, что они ещё слишком молоды. Печенеги взяли их живыми, в надежде, что потом продадут их арабам или византийцам. Так что приготовься много заплатить им, и хорошо, что у тебя есть с собой серебро.

— Я заплачу столько, сколько ты сочтёшь нужным, — сказал Орм. — Ибо внук короля Харальда по праву стоит того.

— Я пока ещё не видел его, — сказал Фелимид, — я без нужды не вникаю во все вылазки своих печенегов. Они ведь постоянно охотятся за людьми или добычей у порогов. Но теперь пришло время позвать пленных.

Они вышли из шатра, и Фелимид выкрикнул свои приказания. Два других хёвдинга проснулись и тоже вышли наружу. И когда Фелимид уселся вместе с ними, а Орм примостился рядом на траве, то печенеги выбежали к ним, и весь лагерь разместился в круг, приготовившись слушать хёвдингов. Привели пленных. Оба мальчика были бледными на вид, а у Свартхёвди в волосах запеклась кровь. Увидев Орма, они просияли. И первое, что спросил Свартхёвди, было следующее:

— Где твой меч?

— Я пришёл сюда безоружным, чтобы выкупить вас, — ответил Орм. — Это по моей вине вы попали в плен.

— Они напали на нас сзади, между скалами, — мрачно сказал Свартхёвди, — и мы ничего не успели сделать.

— Они ударили нас по голове, — сказал Ульф Весельчак, — и после этого мы ничего не помнили, пока не очнулись уже связанными на конях.

Фелимид заговорил с другими хёвдингами и с хозяевами пленных о выкупе, и спор между ними продолжался долго.

— Таков у них обычай, — сказал он Орму, — что все, кто был в бою, должны иметь свою долю в выкупе, а те, кто захватил себе пленных, получат двойную долю. Я сказал им, что Свартхёвди твой сын, и что сам ты — хёвдинг. Но о том, что мальчик приходится внуком великому королю, я умолчал. Ибо тогда выкуп будет непомерно большим.

Наконец было решено, что на следующий день все они отправятся на корабль, и за Ульфа Весельчака надо будет заплатить столько серебра, сколько уместится в четырёх меховых шапках печенегов. Тогда как за Свартхёвди предстояло уплатить столько серебра, сколько весит сам мальчик.

Орм решил, что выкуп чересчур обременителен для него. Но когда он вспомнил о том, как тяжко ему приходилось утром, едва он узнал, что сын его попал в плен, — то он подумал, что всё идёт вовсе не так уж плохо.

— Мальчик не очень тяжёлый, — утешил его Фелимид. — Хуже было бы, если бы они запросили серебра в твой вес. В конце концов, сын дороже денег. И я вижу, что это сын Ильвы. Жаль, что у меня самого нет наследника. Был у меня сын, но он умер в младенчестве, так что остались у меня одни дочери. После меня хёвдингами станут сыновья Фердиада.

В тот же день печенеги отправились к порогам и собрали там своих раненых. Мёртвых они оставили на поле боя, ибо не в обычае печенегов было возиться с ними, разве что умирал какой-нибудь хёвдинг. Печенеги были очень недовольны тем, что люди Орма забрали своих мертвецов, ибо им не оставалось голов поверженного врага. И они решили, что Орм должен заплатить им ещё и за эту потерю.

Фелимид зло прикрикнул на них и заявил, что их требования чрезмерны. Но те не отставали, и тогда он сказал Орму, что придётся с ними смириться, потому что печенеги совершенно помешались на человеческих черепах, и тут уже ничего не поделаешь.

Орм расстроился: эти печенеги просто решили ободрать его как липку. Но он находился в их власти, и пришлось им уступить. Он с болью думал о том, что его мешок с серебром весьма полегчает после уплаты выкупа за мальчиков, да ещё теперь и за головы павших в бою. Но поразмыслив, он ответил так:

— Я уплачу за головы своих людей и предлагаю тебе следующее, — сказал он Фелимиду. — Может быть, печенегам достанется даже больше серебра, чем они ожидают. Когда мы в спешке доставали из-под воды мешки, один из них лопнул, и серебро упало в воду, а там были отличные монеты. Мы очень торопились и решили не доставать его со дна. Так что третья часть клада лежит там, где и лежала. И если твои люди не боятся воды, они могут завладеть большим богатством.

Орм описал то место, где находится затонувшее серебро, и как его найти по известным приметам. Фелимид перевёл печенегам слова Орма, и молодые воины из их числа, едва дослушав его до конца, бросились к своим коням, чтобы успеть к порогам первыми.

Фелимид решил устроить для своих гостей пир и сказал, что они вместе с Ормом должны порадоваться и вспомнить былые времена. Он много говорил о короле Харальде и своём брате, а потом вспомнил даже о том, как они гостили у Орма и помогли брату Виллибальду крестить язычников.

— Но теперь настал конец премудростям шутов Зелёного Эрина, — вздохнул он, — и ничего от их искусства не осталось. Мы оба были последними из рода О'Фланнов, — рода шутов, которые показывали своё мастерство королям, начиная с самого Конхобара Мак-Несса. Оставшись один, я попробовал обучать молодых печенегов своему искусству, но мне удаётся это с большим трудом. Мальчики у них ни к чему не способны; когда же я начал учить девочек, то они тоже оказались непонятливыми и никак не могли запомнить, как им надо танцевать, хотя я потрудился немало, показывая им, как это делать. Ради справедливости следует сказать, что девочки у печенегов не столь безнадёжны, как мальчики. Есть среди них одна девочка, которая даже весьма сносно научилась танцевать на руках и играть на дудочке во время танца. Но не более. И её танец всё-таки далёк от настоящего.

Он сплюнул и покачал головой.

— Однако она так загордилась, — продолжал он, — что я устал от неё и отослал её к Гзаку. Ты, наверное, слышал о нём, ибо он один из трёх самых могущественных людей в мире. Он — самый главный хёвдинг над всеми печенегами и обретается чаще всего в Крыму. Он был рад такому подарку, ибо душа у него была простая и он не очень-то разбирался в танцах и прочем шутовском искусстве. А затем Гзак отправил её к императору в Константинополь, в благодарность за деньги, которые тот послал ему. В Константинополе, наверное, ничего не понимают в шутах и танцорах, ибо девочка эта танцевала перед самим императором и его придворными и очень прославилась своим искусством, так что в конце концов она умерла от своей спеси. А у меня после этого только прибавилось хлопот: ибо Гзак пожелал, чтобы я прислал ему двух новых танцовщиц, чтобы снова порадовать императора. И теперь я готовлю их. Они приводят меня в ярость своей непонятливостью и неуклюжестью, хотя я тщательно отбирал их среди многих других. После того как ты, Орм, видел меня с моим братом, тебе нечего даже и смотреть на то, как они танцуют. Но я могу показать тебе их, если ты сам того пожелаешь, и может статься, что они смогут повеселить твоих мальчиков тоже.

Орм согласился на это и Фелимид выкрикнул свои распоряжения. Среди печенегов началось ликование.

— Всё племя очень гордится ими, — сказал Фелимид. — А матери моют их каждое утро в сладком молоке, чтобы кожа у них была белоснежной. Но они так никогда и не научатся танцевать по-настоящему, сколько бы я с ними ни бился.

На лужайке расстелили ковры, прямо перед хёвдингами, и люди принесли факелы. Под радостные выкрики печенегов на ковры вышли танцовщицы. Они были хорошо сложены, и на вид им можно было дать лет тринадцать-четырнадцать. На черноволосых головках сидели красные шапочки, на груди у них висели бусы из зелёных камешков. А одеты они были в широкие штаны из жёлтого шёлка, из страны серов, и штаны эти были подвязаны у них на лодыжках.

— Давно я не видел танцовщиц, — сказал Орм. — В последний раз это было, когда я служил у господина Альмансура. Но миловиднее этих девушек я точно никого не видел.

— Главное — не внешность, а танец, — сказал Фелимид. — Что же касается их наряда, то его придумал я, и он действительно заслуживает похвал.

Вместе с танцовщицами вышли два мальчика, примерно в таком же возрасте: они сели на корточки и принялись играть на дудочках. А обе девочки начали прыгать при свете факелов, в такт музыке: они подпрыгивали, очень важничали, отскакивали назад, крутились на одной ножке — так, что все, кроме самого Фелимида, пришли в восторг. Когда танец окончился, печенеги ликующе закричали: девочки были очень довольны, что чужеземцам тоже понравился их танец. Потом они робко покосились на Фелимида. Тот равнодушно кивнул им и повернулся к Орму.

— Я ничего не скажу, иначе они расстроятся, а вместе с ними и все остальные. Сегодня вечером они показали всё, на что они способны, раз уж их пришли посмотреть чужестранцы. Но больше всего меня огорчают музыканты, ибо они гораздо хуже танцовщиц. А ведь они — рабы из хазар, и долго упражнялись в своём искусстве. Считается, что хазары очень музыкальны. Но всё это пустая болтовня.

Потом начался новый танец. И через некоторое время Фелимид сердито закричал им что-то, прервав их выступление.

— Какое счастье, что этих неумех не слышит мой брат Фердиад, — сказал он Орму. — Он был более чувствительным, чем я.

Он подозвал к себе мальчиков-музыкантов, и один послушно подошёл к нему и протянул дудочку.

Когда Фелимид сам заиграл на ней, полились волшебные звуки. Словно в его игре ожили желание и счастье, шутки и смех, женская красота и блеск меча, утренняя заря над морем и ветер с весенних полей. Свартхёвди и Ульф слушали эти волшебные мелодии, и им трудно было усидеть на месте. А оба хёвдинга рядом с Фелимидом блаженно качали головами и вскоре уснули. Печенеги топали ногами и хлопали, смеялись и плакали одновременно. А танцовщицы порхали вокруг легче пуха, преобразившись под воздействием игры Фелимида.

Шут отложил дудочку в сторону и довольно пошевелил ушами.

— Это было неплохо, — сказал он.

— Я уверен, — сказал ему Орм, — что никому не удастся превзойти тебя в этом искусстве, так что неудивительно, что печенеги оставили тебя, когда ты впервые пришёл к ним. Непостижимо, как это тебе удаётся извлекать такие звуки из этой обыкновенной дудочки.

— Всё дело в дереве, из которого умело сделана эта дудочка, и дерево это — доброе, — сказал Фелимид. — Доброта его проявляется в звуках, когда на дудочке играет тот, у кого в душе есть та же доброта. А к тому же ещё и терпение, чтобы извлечь из дудочки то, что она прячет в себе. Сама душа не должна быть деревянной.

Тут писец Фасте выступил вперёд и упал на колени перед Фелимидом, прося у него дудочку. По щекам у него текли слёзы.

— Что ты будешь с ней делать? — спросил Фелимид. — Разве ты умеешь играть на дудочке?

— Нет, — ответил писец. — Я сборщик налогов. Но я научусь. Я хочу остаться у тебя и играть на дудочке.

Фелимид протянул ему дудочку. Тот поднёс её к губам и начал дуть. Из дудочки полились какие-то отрывистые звуки, и печенеги не могли не смеяться над незадачливым музыкантом. Но он продолжал дудеть, побледнев и вращая глазами, а Фелимид серьёзно смотрел на него.

— Что ты видишь перед собой? — спросил Фелимид. Писец перестал дудеть и всхлипнул.

— Я вижу тебя, как ты играешь, — сказал он.

Фелимид кивнул ему.

— Ты можешь остаться, — сказал он. — Я научу тебя играть. И может, ты будешь способным учеником и удостоишься чести играть перед самим императором, когда я обучу девочек. А дудочку ты можешь оставить себе.

Вечерний пир на этом закончился, а на следующее утро Фелимид со своими гостями отправился к кораблю, в сопровождении печенегов. На прощание Орм и мальчики получили от Фелимида богатые подарки. И Орм, и Свартхёвди, и Ульф владели теперь красивыми ножами, с золотой изукрашенной рукояткой и искусными серебряными ножнами. А для Ильвы Фелимид передал в подарок кипу африканского шёлка. Они поблагодарили его за подарки и пожалели, что ничего не могли подарить ему в ответ.

— Меня теперь мало что волнует в жизни, — сказал им Фелимид, — и меньше всего серебро и золото. Так что мне достаточно вашей дружбы. Правда, есть кое-что, что я хотел бы иметь в подарок, если представится случай. У тебя всё ещё живут те большие собаки, Орм?

Орм сказал, что их у него теперь четырнадцать, когда он уезжал из дома.

— Ты, Свартхёвди, вскоре подрастёшь и станешь славным воином, — сказал Фелимид. — И может, ты однажды отправишься в дальнее путешествие, раз уж ты так рано начал плавать вместе с отцом. И может, путь твой будет пролегать через Киев, — или же ты отправишься в Константинополь. И если это так и будет, захвати с собой пару щенков. Это будет для меня лучшим подарком, ибо собаки эти родом из Ирландии, как и я сам.

Свартхёвди пообещал ему это, и они отправились из лагеря печенегов к кораблю. Писец Фасте махнул им рукой, когда они проезжали мимо него. Дела у того были поважнее: он сидел вместе с хазарскими рабами и прилежно учился играть на дудочке. И Свартхёвди, и Ульф охотно остались бы у печенегов подольше, чтобы ещё посмотреть на танцовщиц. Но Орм торопился на корабль. А кроме того, ему было не по себе без меча Синий Язык, как он сказал.

Когда они приблизились к реке, печенеги остались в отдалении на берегу, чтобы не произошло никаких стычек с людьми Орма. И они ни за что не хотели отпускать своих пленных, прежде чем не получат за них выкуп. Орм один пошёл к кораблю, и люди, завидев его, начали кричать от радости. Токе вернул ему меч и стал расспрашивать, как ему удалось уйти живым и невредимым от печенегов. Орм рассказал ему о Фелимиде и об их старой дружбе, и о том, как удалось договориться с печенегами, пообещав им выкуп за Свартхёвди и Ульфа.

Токе довольно захохотал.

— Да, нам определённо везёт, — сказал он наконец. — Тебе не надо будет расточать серебро, чтобы выкупить мальчиков. Ибо мы взяли в плен девять печенегов и тоже запросим за них выкуп. Они, связанные, лежат на корабле.

Орм сказал также, что Споф и Длинный Стаф, а с ними и многие другие, никак не могли смириться с мыслью о том, что серебро из дырявого мешка упало в воду.

— Они все уговаривали меня, и я под конец сдался, — сказал он, — И тогда Споф и ещё двадцать парней отправились на правый берег, в то самое место. Между двумя порогами они переправились через реку, причём им даже не пришлось плыть, — так там было мелко, — и в сумерках добрались до заветного места, где лежал клад. Они услышали радостные выкрики и увидели пасущихся на берегу лошадей, а потом заметили и самих печенегов, вылавливающих серебряные монеты из реки. Спофу с людьми удалось без труда захватить их в плен, ибо все они оказались безоружными и барахтались в воде. А кроме того, наши люди захватили с собой много серебра, которое успели выловить печенеги. И мы как раз решили, что отпустим одного из пленных и отправим его к печенегам, чтобы освободить и тебя, и мальчиков.

Орм порадовался добрым вестям, хотя печенегам это вряд ли пришлось бы по вкусу. Некоторое время он пребывал в сомнении.

— Я не буду просить выкупа за этих пленных, — сказал он наконец. — И все расходы я беру на себя, так, чтобы ничья доля не уменьшилась. Но пленных этих мы отпустим не раньше, чем освободим мальчиков.

— Конечно, ты — хёвдинг, — сказал Токе, — и тебе решать. Но твоя щедрость простирается на тех людей, которые вряд ли достойны этого. Ведь они напали на нас первые.

— Ты не знаешь Фелимида, — сказал ему Орм. — Он стоит этой щедрости. И пусть будет так, как я распоряжусь.

Они вместе с Токе взяли мешок с серебром и понесли его на берег, к печенегам. Те начали срочно подыскивать подходящую шапку, чтобы взвесить себе серебро. Но Фелимид рассердился на них и дал им свою собственную шапку.

Печенеги принялись искать на берегу доски, которые валялись рядом с колеёй, и нашли наконец то, что им было надо. Доску положили на камень, предварительно выровняв её, и получились своеобразные весы. Свартхёвди сел на один конец доски. А на другой конец печенеги положили мешки, и Токе принялся сыпать в них серебро. Наконец Свартхёвди поднялся на своих качелях. Фелимид сказал, что печенеги были рады тому, что взвешивание серебра происходило истинно по-королевски. Ибо Орм не настаивал на том, чтобы его сын снял с себя одежду и чтобы серебра получилось меньше.

Когда всё было готово, Токе вернулся на корабль с оставшимся серебром, а Орм сказал Фелимиду:

— Мне всю дорогу везло в этом путешествии. Повезло мне и теперь, когда я встретил тебя. Ты подарил нам хорошие подарки при расставании, и я хотел бы отплатить тебе тем же.

Токе освободил пленных печенегов, и Фелимид с остальными в изумлении воззрел на них.

— Это те, кто бросился вылавливать из реки серебряные монеты, — сказал Орм. — Мои люди отправились к тому месту и столкнулись с ними. Теперь же я отпускаю их на свободу без всякого выкупа, хотя многие из моих людей решили, что это неразумный поступок. Но с тобой, Фелимид, я не стану торговаться.

— Что же, ты достоин своего счастья, — ответил ему Фелимид.

— Но по поводу собак ты не беспокойся: всё будет так, как мы договорились, — сказал Свартхёвди. — Я захвачу их, когда буду проезжать снова этим путём. И возможно, это будет очень скоро, ибо я чувствую себя повзрослевшим с тех пор, как был взвешен в серебре.

— Прикажи вымыть танцовщиц в молоке, когда мы приедем снова, и таких же красивых, как эти, — сказал Ульф Весельчак.

Фелимид почесал за ухом.

— Значит, ты решил, что старик только и способен на то, чтобы обучить к вашему приезду танцовщиц, — сказал он. — В таком случае, я выберу самых некрасивых из них и заставлю вымыть их в навозе. Ибо только глупые юнцы думают, что можно украсть у старого Фелимида его танцовщиц, на которых он положил столько сил.

На этом они распрощались со старым шутом из Эрина и его печенегами и отправились на корабль. Раненые чувствовали себя уже лучше, и даже Улоф Летняя Птичка, у которого была самая тяжёлая рана, не падал духом. Люди охотно взялись за вёсла, хотя им и предстояло идти против течения. А веселее всех были семеро сыновей Соне. Хотя на борту корабля находились их двое убитых братьев, которых они намеревались похоронить вместе с другими павшими на первой же стоянке. Токе считал, что их путешествие было на редкость удачным и необычным: им пришлось проделать такой долгий путь и найти такой богатый клад, и при этом ни разу не был пущен в ход меч Красный Клюв. Правда, он рассчитывал, что можно будет поработать им по пути домой, защищая сокровища, которые им удалось добыть. Ульф и Свартхёвди просто сияли от радости, рассказывая остальным, что они видели у печенегов. И только один Орм был погружён в свои мысли.

— Ты что, жалеешь, что отпустил на волю пленных печенегов без всякого выкупа? — спросил у него Токе.

— Нет, — ответил Орм. — Я думаю, что слишком уж мне везёт в этом путешествии. И я боюсь, как бы чего не случилось за это время дома.

Глава 9О возвращении домойи о том, как Улоф Летняя Птичка пообещал креститься

Они предали земле тела погибших в тихом и спокойном месте, и без особых приключений поднялись вверх по большой реке. Парус корабля надувался от попутного ветра. Улоф Летняя Птичка совсем занемог: аппетита у него не было, и рана никак не затягивалась. И люди на корабле начали уже говорить о том, чтобы пристать к берегу у Киева и позвать к раненому лекаря. Но сам Улоф даже слышать об этом не хотел, ибо он, как и Орм, торопился скорее домой. Гребцы охотно плыли дальше, ибо все они чувствовали себя теперь богатыми людьми и не хотели подвергать свои сокровища опасности на чужом берегу.

Когда они вошли в реку Бобр, грести стало тяжелее, и Свартхёвди тоже сел за вёсла. Он сказал, что стал теперь взрослым. Ему было трудно, и он набил себе мозоли на руках, однако продолжал упорно грести, пока не настала очередь другого. А за это он удостоился похвалы от самого Спофа, который слов на ветер не бросал.

У переправы они остановились и благополучно наняли себе быков в соседней деревне, как было условлено раньше, так что без труда перетащили по суше корабль. Когда же они добрались до селения дреговичей, где жители разводили пчёл и медведей, они остановились в своём старом лагере на три дня и позвали из деревни старух, чтобы те осмотрели рану Улофа. Старухи поковырялись в его ране и капнули на неё муравьиным ядом, смешанным с полынью, так что Улоф взвыл от боли. Это хороший признак, сказали старухи: чем громче он кричит, тем лучше. Затем они смазали ему рану мазью из бобрового жира и дали ему выпить какого-то горького настоя, который укрепил раненого. Старухи принесли из деревни большие охапки свежего сена, а ещё привели с собой двух упитанных молодых девиц. Старухи раздели Улофа, натёрли его березовым соком и уложили на сено, закутав в медвежью шкуру. По бокам у него легли девушки, сохраняя ему тепло. А потом ему снова дали выпить того горького настоя и накрыли его ещё поверх бычьими шкурами. Улоф вскоре уснул, и в тепле он проспал две ночи и целый день. И когда он проснулся, то молодые девушки закричали, что он уже поправился. Старухам щедро заплатили за помощь. Свою долю получили и девушки, хотя они отказались погреть кого-нибудь ещё.

После такого лечения Улоф Летняя Птичка начал быстро поправляться. И когда корабль доплыл до города полочан, рана у него уже затянулась, и он снова мог есть и пить наравне с другими. Путешественники вновь были встречены Фасте и остановились погостить у него, рассказав, что сталось с его писцом. Похоже было, что хёвдинг не особенно расстроился, услышав их рассказ.

В городе Полоцке Орм и его люди чувствовали себя, как дома. Три дня они веселились, ели-пили да гуляли, к великому удовольствию городских бедняков. А затем они спокойно поплыли по Западной Двине. Деревья на берегах роняли листья. И когда по ночам начались заморозки, они достигли моря.

Однажды утром у острова Сааремаа на них напали разбойники из эстов: у них было четыре небольших корабля. Первым увидел их Споф, когда они вынырнули из тумана, — и сразу же приказал гребцам работать вёслами что есть сил. Когда же эсты попытались окружить корабль Орма, то Споф приказал резко повернуть и протаранил один из их кораблей. Получив пробоину, тот поплыл к берегу. Другой корабль зашёл с другого борта и зацепил корабль Орма железными крючьями да когтями. Но прежде чем эсты успели воспользоваться этим, сыновья Соне с воинственными криками, без щитов, в открытую бросились на них и начали орудовать мечами да секирами, так что эсты в страхе отступили. Когда разбойники увидели, что имеют дело с берсерками, они спешно ретировались.

Все громко нахваливали сыновей Соне, однако некоторые из них были сердиты и ругали своего отца. Одному отрубили два пальца в стычке, другому копьём оцарапали щеку, третьему сломали нос, да и другим досталось. Те, кто получил больше всего ударов, жаловались и говорили, что отец их ошибся, а теперь они расплачиваются за его глупую болтовню: ведь они уверовали в то, что вернутся домой невредимыми. Однако остальные не согласились с ними: ведь старик пообещал, что семеро вернутся живыми, а про раны и царапины он ничего не говорил. Между братьями чуть не началась драка, но Орм и Токе вовремя уняли их, и путешествие продолжалось без помех.

Путь через море к устью реки они совершали при отличной погоде. Орм раздал своей команде серебро, которое им причиталось: это было и жалование, и доля каждого в найденном кладе. Никто не остался обиженным, ибо каждый получил больше того, на что рассчитывал в начале.

И однажды на рассвете, когда люди ещё спали, а гребцами командовал Токе, Орм подошёл к нему с мрачным видом.

— На твоём месте большинство из нас чувствовало бы себя веселее, — сказал ему Токе. — Всё окончилось благополучно, ты добыл большое богатство, и вскоре мы будем дома.

— И всё-таки меня гложет тревога, — ответил ему Орм. — Это золото гнетёт меня.

— Как же может золото не радовать тебя? — спросил Токе. — Ведь отныне ты богат, как король, а короли обычно не ходят понурыми из-за своих богатств.

— Для меня это многовато, — мрачно сказал Орм. — Ты с Улофом получишь добрую часть клада, и всё равно мне останется слишком много. Я ведь обманул людей, сказав им, что в ларцах просто скобяной товар для женщин. И за это меня ждёт беда.

— Ты рано забеспокоился, — сказал Токе. — Никто ведь не знает, что там, в этих ларцах. Может, там просто серебро. А то, что ты сказал команде, правильно, и я поступил бы так же, как и ты. Ибо даже лучшие из людей теряют разум, когда знают, что поблизости спрятано золото.

— А теперь вот что я скажу перед Богом, — ответил Орм. — Я сейчас открою один из ларцов, и если в нём золото, то я поделю его между всей командой. Затем у нас остаётся ещё три ларца. Один из них возьмёшь себе ты, другой — Улоф, а третий останется мне. Теперь, когда я сказал тебе об этом, мне стало легче на душе.

— Делай, как знаешь, — сказал Токе. — Что же касается меня, то мне не придётся больше торговать мехами.

Орм принёс один из ларцов и поставил его перед собой, а затем разрезал красную перевязь с императорской печатью. Ларец был закрыт на замок. Орм достал свой нож, и они вместе с Токе сломали этот замок. Когда же Орм поднял крышку ларца, то оба в изумлении застыли над ним.

Фафнир сам в былые дни

не имел гнезда прекрасней, —

благоговейно произнёс Токе. Орм ничего не ответил на это, хотя обычно он любил соревноваться с Токе в стихосложении.

Взошло солнце, и лучи его осветили ларец. Он был полон золота, которое даже не потемнело, находясь в реке. Большей частью там были различные монеты, до краёв наполнявшие ларец. А среди них поблёскивали украшения: кольца, маленькие и большие, цепочки и большие цепи, серьги, браслеты и прочее. — Словно кусочки сала в гороховом супе, — так сказал Токе.

— Здесь будет что подарить женщинам, когда мы откроем эти ларцы дома, — сказал он. — Главное, чтобы они не сошли с ума от радости, увидев такие сокровища.

— Трудно будет поделить всё это поровну, — сказал Орм. Люди на корабле уже начали просыпаться. Орм заявил им, что поделит с ними содержимое одного из ларцов, ибо сокровища его превзошли все ожидания.

Делёж длился целый день. В ларце оказалось по восемьдесят шесть монет, больших и малых, на каждого члена команды. И такая же доля была отложена для родственников погибших в этом путешествии. Кроме того, Споф, как штурман, получил свою долю в четырёхкратном размере. С украшениями дело обстояло сложнее: чтобы разделить их по справедливости, пришлось бы разрубать некоторые кольца. И часто люди выменивали друг у друга отдельные драгоценности на несколько золотых монет. Между некоторыми вспыхнула ссора, но Орм сказал им, что драться они будут на берегу, а не в море. Среди этих людей были и такие, кто никогда раньше не видел золотых монет. И когда Споф растолковал им, сколько серебра можно приравнять к этим монетам, они оставались сидеть как громом поражённые и никак не могли уразуметь, что теперь они столь богаты, хотя и много потрудились ради этого.

Когда они кончили делить золото, многие взялись шить себе пояса пошире или тёрли свои золотые монеты и никак не могли налюбоваться на них. Радость их была беспредельной, они только и говорили о том, как доберутся до родных берегов и устроят большой пир.

Наконец корабль вошёл в устье реки, а затем пристал к берегу, возле дома крестьянина, которого хорошо знал Орм. Там они вытащили корабль на берег, по ломкому ночному льду, и поставили его под навес. У этого крестьянина они смогли нанять лошадей. Некоторые из людей отправились по домам, но большинство оставалось ещё с Ормом.

Споф колебался. Может, ему лучше остаться у крестьянина, сказал он Орму, ибо тот был человек хороший. А потом, к весне он нашёл бы себе корабль, на котором можно будет добраться до Готланда.

— Не знаю, как я перезимую тут, — сказал он с беспокойством. — Как бы ни был хорош этот крестьянин, но не убьёт ли он меня, когда я буду спать, если узнает, что у меня за поясом? Все так и норовят расправится с гутами, чтобы отобрать у них богатства.

— Ты можешь поехать со мной, — сказал ему Орм. — И будешь в моём доме гостем. Ты поистине заслужил это. А потом весной ты вернёшься сюда и переправишься на Готланд.

Споф поблагодарил Орма за приглашение и охотно последовал за ним.

Все снова двинулись в путь. И было неясно, кто больше торопится домой — сам Орм или Улоф Летняя Птичка.

Наконец добрались они до развилки дорог. Отсюда лежал путь к дому Соне. Но семеро братьев приуныли, почёсывая у себя в затылке. Орм спросил у них, что они надумали.

— Сейчас-то нам хорошо, — сказали они, — лучше, чем другим. Мы богаты, и с нами ничего не случится до тех пор, пока мы не вернёмся домой. Но едва мы вернёмся назад, как колдовство старика на этом кончится. И тогда мы можем умереть, как и все остальные. Раньше-то мы не боялись смерти. А теперь, с такими богатствами, это просто позор.

— Вы можете поехать со мной, — сказал им Орм. — И выпить за счастливое возвращение у меня в Овсянке. Мы все люди добрые, и для вас найдётся место в моём доме. А потом вы можете отправиться в новый поход, если захотите, и жить сколько вам заблагорассудится.

Сыновья Соне приняли его предложение с радостью, пообещав друг другу, что к своему старику они наведаются попозже. А самое надёжное, решили они, это снова отправиться на Русь.

— Теперь вы можете служить мне, — сказал им Свартхёвди. — Мы вместе с Ульфом скоро отправимся туда в поход.

— Рановато ты заговорил как хёвдинг, — сказал своему сыну Орм. — Подожди ещё.

Всё ближе подъезжали они к Овсянке, и беспокойство Орма всё росло, и они с Улофом проскакали вперёд, оставив остальных позади. И первое, что они увидели, это то, как работники чинили сломанные ворота. А потом они заметили, что церковь их сгорела дотла. Орма охватил ужас, и он едва смог заставить себя въехать на двор. Люди у ворот увидели своего хозяина и воскликнули, а из дома выбежала Ильва. Орм обрадовался, увидев жену живой.

— Какое счастье, что ты наконец дома, — сказала ему она. — Но ещё лучше было бы, если бы ты вернулся на пять дней раньше.

— Что здесь произошло? — спросил Орм.

— Ночью на нас напали разбойники, — сказала Ильва. — Это было четыре дня назад. Харальда ранили, а Раппа убили, и ещё троих вместе с ним. Людмилу они похитили, а ещё мою золотую цепь и многое другое из добра в доме, да и трёх моих служанок впридачу. Брата Виллибальда стукнули дубиной по голове, и он лежит при смерти. А я с детьми, Оддни и матерью вовремя спряталась, и потом мы целый день отсиживались в лесу. Это были смоландцы. Они увели с собой скот, а собаки наши погнались за ними и отбили четырнадцать коров. Оса думает, что могло бы быть хуже, да и я теперь думаю так же, особенно когда ты вернулся домой.

— Да, дела неважные, — сказал Орм жене. — Рапп убит, Людмилу похитили, а священник — при смерти.

— И ещё я лишилась золотой цепи, — добавила Ильва.

— Ну, об этом ты не печалься, — сказал Орм, — ибо ты получишь кое-что подороже. Хорошо, что со мной остались мои люди, ибо все вместе мы сможем отомстить.

— Именно так и будет, Орм, — сказал ему Улоф Летняя Птичка. — Мы отомстим обидчикам. Кто-нибудь знает, откуда эти разбойники?

— Никто ничего не знает, — сказала Ильва. — Харальда ранили в самом начале, и он заполз в баню и спрятался там. Может, брат Виллибальд сможет что-то сказать, когда он придёт в себя. Единственное, что они сожгли, — это церковь, и это очень странно. И пока церковь горела, брата Виллибальда ударили дубиной. Они грабили всё подряд, и по их голосам было слышно, что они — из Смоланда. Их было много. Своих убитых они забрали с собой. Рапп и другие сокрушили пятерых из них, пока они бились в воротах. Это всё, что я знаю.

Тем временем к дому подоспели остальные воины Орма, и Ильва обрадовалась, когда вновь увидела своего Свартхёвди. Первое, что сделал Орм, так это послал своих людей верхом к богатым соседям, чтобы купить еды. Ибо кладовые стояли пустые, после того как в них побывали грабители.

А потом он пошёл к раненым. Харальд был ранен копьём прямо в грудь, да ещё плечо у него было задето. Но он держался спокойно и только поскорее хотел выздороветь, как сказал он. А больше всего ему не терпелось услышать Ульфа Весельчака и Свартхёвди и расспросить их о том, что они видели в чужих краях.

Оса сидела у священника и ухаживала за ним, как только могла. Голова у брата Виллибальда была перевязана, и он всё ещё находился в полубессознательном состоянии. Когда он заметил Орма, глаза его просияли, и он вымолвил слабым голосом: «Добро пожаловать домой!» Но потом он вновь начал бредить, и Оса сказала, что он всё время вот так и лежит, бормоча себе под нос что-то непонятное.

Оса была рада увидеть Орма и тотчас принялась упрекать его в том, что он не появился раньше. Когда же она услышала, что они привезли с собой сокровища Аре, она смягчилась и сказала, что это нападение было просто цветочки по сравнению с тем, что ей приходилось переживать в свои юные годы. — И я говорила с самого начала, что быть Людмиле похищенной, раз её нарекли этим несчастным именем, — сказала она. Брат Виллибальд обязательно поправится, ибо иногда он понимает, что ему говорят, а это хороший знак. А больше всего Оса сокрушалась по поводу разорённых кладовых и угнанного скота.

Токе, Споф и Свартхёвди взяли с собой людей и пошли по следам разбойников, чтобы определить, куда они ведут. Это было сделать нетрудно, сказали сыновья Соне, ибо за это время не было дождя. И пока они искали эти следы, Орм подробно расспросил людей Раппа, как выглядели эти разбойники. Но тем нечего было прибавить к тому, что уже рассказала Ильва.

— За день до нападения, — сказали люди, — был большой праздник, который священник называл днём Всех Святых. Он произнёс перед прихожанами большую проповедь, а потом вечером они выпили ради праздника. Люди славно спали всю ночь, до рассвета, и тут на двор и напали разбойники. Никто не заметил их, пока не залаяли собаки. И в тот самый миг грабители протаранили ворота и ворвались на двор. Сперва выскочили Рапп с Харальдом, а потом и остальные. Они сделали всё, что могли, и большинство женщин с детьми тем временем успели скрыться в лесу, пробравшись задами к речке. Но грабители превосходили их численностью, и они не смогли надолго удержать их в воротах. Священник же, который к старости сделался совсем тугим на ухо, проснулся не сразу, несмотря на шум. Когда же он вышел, Рапп был уже убит, и разбойники хозяйничали вовсю. Священник увидел, что они подожгли церковь, закричал и бросился к ней, а собак не успели отвязать вовремя.

Это всё, что им было известно. Ибо когда они увидели, что Рапп убит, и многие вместе с ним, и что противник гораздо сильнее их, все они разбежались в разные стороны. Когда же разбойники скрылись, люди отвязали собак: сами грабители не осмелились подойти к ним поближе. Собаки бросились вслед за ними: они отсутствовали целый день, а потом вернулись домой, пригнав несколько коров.

Орм мрачно выслушал их рассказ и решил, что дело его плохо. Но что теперь жаловаться, подумал он, ведь эти люди спасали свою жизнь, когда Рапп был убит, а Харальд спрятался, и их можно понять.

Он не знал, о ком ему печалиться больше — о Раппе или Людмиле. Чем дольше он думал о них, тем больше поднимался в его душе гнев, и ему хотелось поскорее отыскать этих злодеев. Он подозревал, что это наверняка люди из Веренда, хотя между провинциями царил мир и у Орма не было там врагов.

На следующий день брат Виллибальд пришёл в себя. Он был ещё очень слаб, но смог всё же рассказать кое-что новое.

Он выскочил из дома, когда разбойники уже ворвались через ворота на двор, сказал он, и первое, что он увидел, — это пламя, охватившее церковь. Он бросился туда, крича разбойникам, чтобы они не трогали храм Божий.

— Тогда ко мне подскочил какой-то человек с чёрной бородой. Он засмеялся прямо мне в лицо и выкрикнул: «Церковь будет сожжена, ибо я отрёкся от Бога. И это мой третий грех. Теперь на мне нет грехов». Так кричал он и хохотал как безумный, и тут я узнал его. Это был магистр Райнальд, который когда-то гостил у нас в Овсянке, а потом на тинге его забрали себе смоландцы. Это был он и никто иной. Мы уже слышали о том, что он продал душу дьяволу. Я проклял его и бросился к горящей церкви. Но кто-то другой ударил меня, и я потерял сознание.

Все воскликнули от изумления, услышав рассказ священника, а брат Виллибальд утомлённо закрыл глаза и кивнул.

— Да, так это и было, — сказал он. — Тот, кто раньше был слугой Божиим, сжёг мою церковь.

Оса с Ильвой расплакались. Они никак не могли понять, как этот ужасный человек мог оставить Бога.

А Улоф Летняя Птичка усмехнулся и вытащил свой меч. Он с такой силой стукнул им о пол, что остриё меча засело в дереве, и положил руки на рукоятку.

— Обещаю вам, — сказал он. — Я не сяду за стол, не лягу в постель, не буду веселиться в кругу друзей до тех пор, пока мой меч не продырявит этого злодея, которого зовут Райнальд, который был в прошлом священником и который похитил Людмилу, дочь Орма. И если Христос поможет мне вернуть мою невесту, то я приму святое крещение и буду впредь служить только Сыну Божию.

Глава 10О том, как они расправились с безумным магистром

Соседи верхом на конях потянулись в Овсянку к Орму, едва они узнали о нападении разбойников и о возвращении хозяина. Они горели жаждой мести к злодеям. Теперь такое происходит нечасто, говорили они между собой, и им хотелось испытать свою силу и ловкость. Те из них, кто был крещёным, заявили, что и они тоже отомстят за нападение на священника и за сожжённую церковь. Орм радушно принял их всех в своём доме, и они ждали теперь только возвращения Свартхёвди с его людьми.

Те вернулись к вечеру на третий день. Они долго шли по следам разбойников на север, потом на восток. Им повезло, потому что они нашли по дороге Торгунн, жену Раппа, голодную, обессилевшую, падающую с ног. Там они повернули обратно. Торгунн удалось убежать от злодеев, и мужчины по очереди несли её домой. По пути трое успели посвататься к ней, и вдовушка несколько приободрилась. Однако она знала, что никто из них не сравнится с её Раппом.

Торгунн рассказала важные вещи. Всё было так, как уже описал брат Виллибальд. Тот, кого они называли магистром, был главарём этой шайки. Он узнал Торгунн и разговаривал с ней по дороге в логово разбойников. И он сказал ей, что отрёкся от Бога и поступает теперь так, как ему захочется. Он сжёг церковь, чтобы ничто в этих краях не напоминало о Боге. Ибо это была единственная церковь в обширных землях, простирающихся вокруг.

Свита его, рассказала Торгунн, состояла из злодеев и всякого сброда, и некоторые примкнули к нему даже из Вестергетланда и Ньюдюнга. Они нашли у него защиту и все вместе промышляли разбоем да грабежом. Шайка эта была сильная, ничего не боялась, и магистр имел над ними большую власть.

О Людмиле Торгунн ничего не смогла рассказать, кроме того, что девушка держалась стойко и угрожала магистру и остальным скорым отмщением. Разбойники повезли женщин к себе, но по дороге их догнали большие собаки из Овсянки. Двое разбойников были покусаны, а один — убит, и собаки отбили часть коров, что очень рассердило грабителей. Торгунн с Людмилой пытались бежать, но снова были схвачены.

Они приехали в село, где жила эта шайка: оно лежало на северном берегу очень большого озера. Когда едешь в село, то озеро тянется по правую руку. И разбойники прозвали своё село Жилищем Священника. Там Торгунн досталась одному человеку по имени Саксульф: он был толстый, грубый и злой. Он связал её и положил на шкуры в своей хижине, а вечером завалился к ней пьяный. Он развязал Торгунн, но даже не принёс ей поесть. Она уже знала, что овдовела, но всё равно её разозлило, что она вынуждена делить ложе с человеком, который так грубо поступает с ней. Когда он захрапел, Торгунн осторожно поднялась со шкур и взяла в руки скалку. Бог дал мне силы, сказала она, а ещё я осерчала и хотела отомстить за Раппа. И она ударила этой скалкой Саксульфа по голове так, что тот замер и больше не дёргался. А потом женщина выскочила из хижины на двор и бросилась бежать. В темноте её никто не заметил. Она всё бежала и бежала, и прошёл целый день и снова наступила ночь, и она направлялась к Овсянке прямо по оставшимся ещё следам грабителей. Потом она нашла поесть себе клюквы, снова бежала, пока не свалилась от усталости, приготовившись к смерти и встрече с дикими зверями. Там-то и нашёл её Свартхёвди со своими людьми. Её привезли домой и накормили, и теперь она приходит в себя.

Так рассказывала Торгунн. Её сведения очень пригодились в Овсянке, ибо теперь было известно, где находится разбойничье гнездо. Знающие дорогу люди сказали, что озеро это называется Оснен, а среди воинов Улофа Летней Птички нашлись такие, кто знал те безлюдные места и тропы, ведущие к озеру. Они и вызвались проводить воинов к тому месту. Лучше всего будет, если мы через день свернём с дороги и поскачем на запад, чтобы зайти к разбойникам именно с той стороны, сказали они. Орм и другие решили, что предложение это разумное, ибо так они смогут оттеснить разбойников к озеру.

Среди воинов насчитывалось сто двенадцать человек во главе с Ормом, и они должны были выступить на следующий день. Орма страшила мысль оставить болгарское золото без присмотра. И поздно вечером, когда все уже спали, он взял с собой Токе, Улофа и Свартхёвди и зарыл ларцы с золотом в надёжном месте в лесу, подальше от дорог. О серебре он не беспокоился. К нему он уже привык, сказал он, так что оно может спокойно лежать себе в сундуках у Ильвы, хотя дом останется охранять гораздо меньше людей, чем прежде.

На следующее утро все поднялись засветло. Предстояло собраться в путь; ибо люди решили взять с собой и больших собак. А те должны были ещё попривыкнуть к чужим, так, чтобы не покусать их в пылу сражения. Ко многим воинам Орма собаки уже привыкли, считая своими, после того как обнюхали их пару раз. На других же они продолжали ворчать и порывались укусить их. Это очень развеселило людей: непризнанные собаками огорчались, ибо они считали, что запах их не отличается от других. По этому поводу было сказано немало шуток.

Наконец всё было готово, и воины двинулись в путь, а надёжные люди вели на привязи собак.

Они долго шли по следу разбойников, и день уже клонился к вечеру, прежде чем они достигли того места, где была найдена Торгунн. Там они остановились на ночлег, а на следующее утро повернули налево, — вслед за проводниками из людей Улофа. Три дня ехали они по пустынным местам, через топи да горные хребты, через лесную чащу, и навстречу им не попадалось ни одной живой души. Собаки понимали, что их ждёт впереди, а потому не обращали никакого внимания на лесную дичь. Они умели охотиться на людей, и вели себя тихо, пока их не спустят с повода.

На четвёртый день, ближе к полудню, добрались они до того места, где пересекались две тропинки. Там они остановились, а проводники сказали, что озеро лежит совсем рядом, и село разбойников — прямо на его берегу. Путь был долгим и тяжёлым, но Орм и Улоф Летняя Птичка решили, что напасть на грабителей надо немедленно. Запасы еды уже истощились, да и терпение тоже подходило к концу. Некоторые воины помоложе забрались на дерево, стоящее на холме, чтобы высмотреть дорогу к селу, а Орм тем временем разделил своих людей на три отряда. Одним командовал Токе, другим — Улоф, а третьим — сам Орм, оставив при себе собак, чтобы те не бросились на разбойников раньше времени. Токе должен был напасть с севера, Улоф — с юга. Вместе с Токе был и Свартхёвди, а с ними — сыновья Соне, которые уже причислили себя к его воинам. Орм приказал, чтобы никто из его людей не поджигал дома или плохо обращался с женщинами. Ибо в селе, кроме их женщин, Могли быть и другие пленницы. Когда Токе протрубит в рог, оба других отряда, каждый со своей стороны, должны будут выступить против разбойников.

Токе и Улоф со своими людьми разошлись в разные стороны, а Орм и его воины осторожно пробрались сквозь заросли на лесную опушку, прямо к селу. Здесь и расположились его воины, дожёвывая остатки провианта и выжидая, когда протрубит Токе.

Орм взял с собой Спофа, и они вместе спрятались в зарослях крушины, на краю села. Село было большое, в нём было много новых домов. На дворах мелькали люди, — и мужчины, и женщины, — занимаясь своими делами. В таком селе, пожалуй, наберётся полсотни человек, решил Споф. По эту сторону, в небольшой впадине, находился пруд, из которого жители брали себе воду. К нему подошла старуха, неся два ведра на коромысле, и набрала воды. Затем появились двое мужчин: они привели напоить четырёх коней. Напившись, кони встревожились и начали пританцовывать: Орм понял, что они почуяли собак. Но собаки тихо стояли за спиной у Орма, немного дрожа и принюхиваясь.

Люди у пруда повели своих коней обратно. Через некоторое время вдали показались три женщины: они направлялись за водой, неся по ведру в обеих руках, а рядом с ними шли двое стражников. Орм затаил дыхание, ибо в одной из женщин он узнал Людмилу. Он шепнул об этом на ухо Спофу, и тот ответил, что вполне можно выпустить в стражников стрелы. Токе всё не трубил, а Орм не хотел обнаруживать себя раньше времени. И всё же Орм сделал знак двум из своих воинов, которые показали себя славными лучниками у порогов. Они поняли его знак и прицелились в стражников у пруда. Орм попросил их подождать.

Женщины наполнили свои вёдра и собрались уже уходить. И тогда Орм дважды издал звук, напоминающий пение птицы-канюка. Он любил подражать этой птице, и дети легко узнавали, кто это. Было видно, что Людмила вздрогнула и выпрямилась, заслышав свист.

Она медленно двинулась вслед за остальными, потом споткнулась и вылила воду на землю. Воскликнув, она снова повернула к пруду набрать воды. Она всё медлила, а когда вёдра вновь были полны, она опустилась и начала растирать себе ногу. Оба стражника что-то грубо выкрикнули ей и подошли ближе. Тогда Людмила легла на спину и закричала.

Со стороны Токе по-прежнему было тихо. Но ждать дальше было нельзя, ибо собаки, услышав голос Людмилы, заворчали.

Орм кивнул своим лучникам, и стрелы полетели в стражников. Они попали прямо в цель, но у тех были толстые кожаные куртки, и поэтому они устояли на ногах. Стражники выдернули стрелы и зарычали. А Людмила вскочила с земли и ударила ближайшего стражника ведром по голове, а потом изо всех сил бросилась бежать к лесу. Однако стражники не испугались и кинулись за нею вслед. Они уже почти нагнали её, а из домов тем временем начали выходить люди, чтобы посмотреть, кто это там кричит у пруда.

— Выпускайте собак, — сказал Орм и выбежал из зарослей. И в тот же самый миг Токе наконец затрубил в рог.

И звуки рога, и боевой клич утонули в лае собак, когда те почувствовали себя на воле. Стражники струхнули, увидев, как на них несутся эти свирепые псы. Один из разбойников повернул назад и побежал сломя голову, но первая собака прыгнула на него и повалила наземь. Второй растерялся не так, как первый: он добежал до пруда и нырнул в него, успев при этом вытащить свой меч. Три собаки разом бросились за ним в воду. Одну из них он рубанул мечом, но тут же сам исчез под водой, а через некоторое время на берег вылезли одни только собаки.

Людмила прямо запрыгала от радости, когда увидела Орма. Она сразу же захотела узнать, что с Улофом и привезли ли они с собой золото. У разбойников с Людмилой обращались как с дочерью знатного хёвдинга, и потому она избежала участи остальных женщин: жребий о ней не бросали, и своего посещения её удостоил лишь безумный магистр. Ничего хуже она в жизни не испытывала, сказала она сама.

Орм приказал Спофу и ещё нескольким воинам оставаться с Людмилой на лесной опушке, а сам бросился в село. Ему навстречу поднялись две другие женщины. Это были жёны магистра, как они сказали. Они лежали ничком на земле, и собаки не тронули их.

А в селе уже завязался бой. Люди Улофа бились с разбойниками между двумя домами. Орм услышал, как ему кричали, что Улоф сын Стюре бьётся один с несколькими бородачами. Тогда Орм выскочил на них с другой стороны, и в разбойников полетели стрелы. Те повалились на землю, хотя надо сказать, что защищались они отважно. Но вскоре люди Орма ворвались в сами дома и начали биться с теми, кто оказался внутри. Орм увидел, что две его собаки сражены копьями: под себя они успели подмять по разбойнику. Лай других доносился со стороны озера.

Орм наткнулся на Улофа Летнюю Птичку: тот был в крови, и щит его изрубили мечами.

— Людмила спасена, — крикнул ему Орм. — Я укрыл её в надёжном месте.

— Спасибо Христу за это! — выкрикнул в ответ Улоф. — Но где же наш бородач? Оставьте его мне!

Люди Токе получили самый большой отпор со стороны разбойников, ибо именно они приняли на себя первый удар, когда протрубил рог. Но теперь за спиной у разбойников появились отряды Орма и Улофа, подоспевшие на помощь Токе, и завязался жестокий бой. Разбойники отбивались как бешеные. Орм кинулся за угол дома, за одним из них, который спасался бегством. Из дома выскочили человек в кольчуге, с мечом, и второй, лысый, с топором в руках: оба они набросились на Орма. Орм рубанул по кольчуге так, что тот покатился по земле, и успел увернуться от занесённого над ним топора. Но споткнувшись о навозную кучу, он потерял равновесие и упал на спину, увидев, что лысый снова заносит над ним топор. Как сам Орм рассказывал потом, он, падая на землю, вспомнил о битве при Мэлдоне, в которой участвовал когда-то, и о тех щитах, которые накрыли его тогда; при этом он не испытывал никакой радости от того, что следующую ночь проведёт уже на небе. Но лысый вдруг вылупил глаза и выпустил из рук топор, а потом упал на колени, да так и замер, неподвижно таращась в одну точку. И когда Орм снова вскочил на ноги, он услышал, как кто-то зовёт его по имени. Прямо перед домом он увидел сыновей Соне, которые сидели верхом на своих конях и махали ему луками: это они вовремя помогли ему.

Орм почувствовал бесконечную усталость и оглянулся вокруг. В селе царила суматоха. Кричали женщины, мужчины преследовали друг друга между домами, коровы и свиньи метались туда-сюда, а часть разбойников, которые уцелели, уносили ноги по направлению к озеру. Токе и Свартхёвди подбежали к Орму. По мечу Токе струилась кровь, и он выкрикнул Орму, что давно уже не воевал так славно. Он очень спешил, созывая своих людей, и все они погнались за убегающими разбойниками. А Свартхёвди остался с отцом и позвал своих людей с крыши дома.

Вдруг раздался злобный рёв: прямо на Орма нёсся человек с чёрной бородой и топором в руках. За ним гнался Улоф Летняя Птичка. Человек этот, завидев Орма, увильнул в сторону, перемахнул через изгородь и побежал дальше. Но Свартхёвди догнал его и ударил в лоб с такой силой, что тот упал.

— Он мой! Он мой! — кричал Улоф Летняя Птичка. Упавший покатился по земле. Улоф настиг его и, схватив меч, обеими руками, пробил ему кольчугу, да так, что тот остался лежать, пригвождённый мечом к земле.

— О Боже! — дважды воскликнул тот страшным голосом, а потом умолк.

— Я выполнил своё обещание, — довольно произнёс Улоф.

— Ты думаешь, это тот самый? — спросил Орм. — Узнать его теперь не просто.

— Зато хорошо, что он нацепил на себя украденное, — сказал Улоф, склонившись над убитым. — Вот, посмотри-ка.

На кольчуге блеснуло золото, и Улоф снял его с тела. Это была цепь Альмансура.

— Да, это она, — сказал Орм. — Ещё я подумал вот о чём. Кто из этих разбойников вспомнил бы о Боге в последнюю минуту, как не он? Неясно только, чего ещё он хотел от Него.

Глава 11О том, как славно поохотились псы Орма

Некоторым из разбойников безумного магистра удалось уйти на лодках. Однако не всем, ибо воины Орма вместе с собаками долго гнали их вдоль берега. Раненых грабителей они добили, ибо вся эта шайка состояла из злодеев.

Среди людей Орма было убито двадцать три человека, и многие были ранены. Но все решили, что об этом сражении будут помнить долго.

В селе нашлось пиво, и воины забили много свиней. Собрав тела убитых, люди Орма устроили поминальный пир.

Похищенных разбойниками женщин они отпустили на все четыре стороны, с их коровами и прочим добром.

А обе молоденькие служанки Ильвы очень обрадовались своему освобождению. Они сказали, что после бегства Торгунн их держали взаперти. И теперь они хотели только одного — выйти замуж за кого-нибудь из этих мужественных воинов, которые победили разбойников.

Все без устали нахваливали собак. Только двое из них были пробиты копьём.

Согнав коров в одно стадо, Орм сказал, что его собаки сами сумеют пригнать скот домой, ибо к этому они были привычны. Для раненых нашлись лошади. Их усадили в седло, и воины Орма потянулись из опустевшего села, выбрав кратчайшую к дому дорогу, которая пролегала на юг, вдоль озера.

Людмила тоже скакала верхом, и рядом с ней неизменно находился Улоф. Он умолил Орма и Токе не рассказывать его невесте о тех двух молодках, которые согревали его в деревне дреговичей. Те подняли его на смех, сказав, что он, скорее всего, совсем умом тронулся, если надумал говорить о таких глупостях. Но Улоф со всей серьёзностью заявил, что он намного старше своей невесты, и ему следует быть осторожным.

Из-за раненых им пришлось передвигаться медленно. Собаки спокойно подгоняли вверенных им коров и вели себя весьма дружелюбно. Если же какая-нибудь корова норовила повернуть назад или в сторону, они быстро преграждали ей путь.

Люди рано остановились на ночлег, позаботившись о раненых, а на следующее утро вновь тронулись в путь вдоль озера, к тому месту, которое исстари называлось Поля Тюра.

Когда-то здесь жили люди, но в старину на полях разгорались большие сражения, и потому они получили такое название.

Рассказывали, что на Полях Тюра пролилось слишком много крови, и потому трава здесь более пышная, чем в других местах. Ни людей, ни их домов тут не осталось.

Когда люди Орма приближались к этим полям, собаки встревожились, и воины начали спрашивать друг у друга, не почуяли ли они медведя. А может быть, это был устойчивый запах крови, ещё с тех прошлых боёв.

Собаки кинулись в заросли, не заботясь больше о коровах, и внезапно громко залаяли. Лай их уносился всё дальше, и было похоже, что они снова ввязались в какой-то бой.

Орму это показалось странным, ибо никаких разбойников поблизости не было видно. Все поспешно взобрались на пригорок, заросшей вереском, чтобы разглядеть получше, куда помчались собаки.

Прямо за зарослями, по правую руку, простиралось открытое поле, и по нему неслись какие-то животные, а за ними по пятам — псы.

— Зубры! — воскликнул один из людей Токе. — Они гонятся за зубрами!

Похоже, собаки приняли зубров за коров и пытались теперь загнать их в своё стадо. Они очень старались, и люди на пригорке видели, как псы пытались повернуть зубров в нужном направлении. Но тем это было не по нраву, и их рёв смешивался с лаем собак. В конце концов большинство зубров, сбившись в стадо, исчезло на юге за лесом, по-прежнему преследуемое собаками.

Ничего не поделаешь: воинам самим теперь пришлось подгонять коров. Люди Токе, которые знали больше других об этих зубрах, сказали, что животные в начале зимы иногда забредают на Поля Тюра со стороны Вестергетланда.

Старики почитают их за священных животных, ибо они пасутся на земле этого воинственного бога, и никто не смеет тронуть их. Раньше зубров водилось здесь гораздо больше, но теперь в этих краях, как говорят старики, они появляются только на Полях Тюра, да и то нечасто.

Следы зубров находили и к востоку от камня Крака. Но в густых южных лесах собакам пришлось туго, ибо по следам было заметно, что стадо зубров поредело во время погони.

Когда Орм вернулся в Овсянку, он узнал, что его собаки пригнали домой двух зубров, пять самок и нескольких детёнышей. Домашние безуспешно пытались приручить их, но те всё равно убежали дальше на юг. А собаки, окончательно выбившись из сил, больше не обращали на зубров никакого внимания и жадно набросились на еду.

* * *

После этого случая в лесу ещё не раз видели зубров.

Жители Гёинге не уставали дивиться на них. После того, как они собственными глазами видели, что в эти края вернулись зубры, говорили они, их уже трудно чем-либо удивить. Что-то обязательно случится, прибавляли они при этом. И все ломали голову над старой поговоркой: ни один король не придёт к ним до тех пор, пока не вернутся зубры.

Самые мудрые говорили при этом, что теперь надо готовиться к худшему и держать луки да копья наготове.

А некоторые из крещёных думали, что в Гёинге придёт сам Христос и ехать Он будет на большой колеснице, запряжённой зубрами. Но им мало кто верил.

Большинство же ожидало короля Свейна. И когда пришла весть, что тот умер в Англии, почернев от злобы, то жители Гёинге так обрадовались, что быстро уничтожили все запасы пива, и потом долго утоляли жажду одним молоком.

Но те, кто жил долго, стали свидетелями справедливости старой поговорки: ибо в устье реки вошёл со своим громадным флотом Кнут сын Свейна, Кнут Могучий, король над Данией и Англией, и он бился в этой святой реке с королями свеев и норвегов.

* * *

На этом и кончается рассказ об Орме сыне Тосте и о его счастье. Он никогда уже больше не отправлялся в путешествия, и по-прежнему ему сопутствовала удача. Единственное, на что он мог пожаловаться, — так это на боль в спине, которую не в силах был унять даже такой искусный целитель, как брат Виллибальд.

Улоф Летняя Птичка взял в жёны Людмилу. И они счастливо зажили вместе, хотя с тех пор Улоф уже не распоряжался в своём доме, как прежде.

Споф посватался к Торгунн. Но та вначале решила, что жених низковат ростом, да и волос у него седой. Когда же Споф перестал осторожничать и выложил ей начистоту, сколько монет припрятано у него за поясом, Торгунн не устояла.

Весной они отправились на Готланд на том самом корабле, который стоял в устье реки.

На этом же корабле отправились потом в дальнее плавание Свартхёвди с Ульфом Весельчаком и сыновьями Соне. С собой они прихватили парочку собак, как было обещано Фелимиду, и пробыли в чужих краях семь лет.

А когда они вернулись домой, Ульф Весельчак женился на Оддни, которая была очень этому рада. А Свартхёвди направился в Англию, и в битве на Святой реке находился на корабле самого короля Кнута.

Токе сын Грогулле никак не мог нарадоваться на своё золото: он повесил так много украшений на жену и дочерей, что уже издали слышался звон да бренчанье, когда женщины выходили в своих праздничных нарядах на пир.

Токе продал свой двор в Веренде и выстроил себе дом, больше прежнего, прямо рядом с Овсянкой. Они с Ормом были дружными соседями и жили себе припеваючи. Да и Ильва с Мирах хорошо ладили между собой.

Но ни Токе, ни его жена так и не крестились. А когда пришло время, младшая дочь Орма вышла замуж за старшего сына Токе, как давно сговорились об этом их отцы.

Орм и Токе дожили до глубокой старости, и жизнь никогда не казалась им скучной.

И какими бы старыми они ни были, они без конца могли вспоминать о том времени, когда сидели на вёслах на корабле халифа и служили своему господину Альмансуру.