ловы. Куда больше западные «поборники демократии» полагались на людей, вроде Гвишиани, пригревших впоследствии и Гайдара и Чубайсова, того каким он был прежде, и многих других могильщиков СССР.
И вот теперь мне предстояло с ним познакомиться, потому что Романов, пользуясь своим положением члена ЦК, сразу потащил меня в кабинет будущего академика, директора ВНИИСИ. Рядом с первым секретарем Ленобкома, я шагал по коридорам института, в сопровождении личной секретарши Гвишиани, ловя на себе любопытные взгляды молодых сотрудников, особенно — сотрудниц. Обычные парни и девчонки в белых халатах, наверняка, увлеченно работающие, уверенные в том, что занимаются важнейшим для страны делом.
Их и таких, как они, энтузиазм следует повернуть на благое дело. Общая концепция требуемых для спасения СССР изменений уже начала складываться в моей голове. РПЦ — это лишь начало, хотя и немаловажное. Реформировать нужно все — науку, производство, образование, культуру, армию, милицию — но не по западным лекалам, а по своим, которые еще следует создать. Так кому их создавать, как ни этим умненьким Буратино, с такими чистыми, еще не помутневшими от дешевого цинизма глазами?
Хозяин директорского кабинета встретил нас широкими грузинскими объятиями. Правда, обнял он только Григория Васильевича, а со мною ограничился рукопожатием. Я, конечно, не отказался от него, но почувствовал настоятельное желание немедля вымыть руки. Гвишиани тут же распорядился принести коньяку и чурчхелы, усадив нас в глубокие кожаные кресла. На меня он почти не смотрел. Впервые видит? Возможно. Во всяком случае, сейчас все его внимание было направлено на Романова. Все-таки большая шишка. Гадает, небось, членкор, кого это к нему привел член Политбюро ЦК КПСС. Или все-таки знает?
— Григорий Васильевич, представишь мне своего юного спутника? — наконец спросил Гвишиани. — А то он сидит, молчит. Коньяк не пьет. Чурчхелу не ест. Обижает хозяина.
— Познакомься, Джермен Михайлович, — сказал наконец первый секретарь Ленинградского обкома. — Чубайсов Анатолий Аркадьевич. Выпускник Ленинградского инженерно-экономического. Наша с тобой смена.
— Гвишиани, — представился хозяин кабинета.
Теперь взгляд его выдал. Он точно уже видел эту рыжую физиономию, которую я вынужден теперь носить. Хотя бы на фотографии. В первом варианте истории очно Гвишиани и Чубайсов познакомились позже, когда Толик пришел на работу в ВНИИСИ, но членкор был куратором ленинградского и московского 'экономических кружков задолго до этого, всячески поощряя интерес молодых экономистов к рыночной модели.
— И чем же заинтересовало молодого человека наше скромное научное учреждение?
Что это значит? — гадал член корреспондент Академии Наук СССР Джермен Михайлович Гвишиани, поневоле вспомнив недавний разговор с тестем. Косыгин обещал позвонить Романову и вот Григорий Васильевич уже здесь, в Москве, в его кабинете, коньячок посасывает. И ведь не один, а — с тем самым Чубайсовым, который ратует за возрождение сталинских экономических методов. Хорошо — если экономических.
Гвишиани хорошо помнил конец августа пятьдесят третьего, когда отец, генерал-лейтенант МГБ, пришел домой и сказал матери, что его списали по пункту «с», означающему увольнение в запас в связи со служебным несоответствием. Сталина уже не было, а его методы остались. И за это Джермен Михайлович люто ненавидел советскую систему, способную сожрать человека только за то, что он верно ей служил.
Поначалу эта ненависть не была осознанной. И начиналась она с обиды на судьбу, когда он, генеральский сынок, пользующийся всеми привилегиями своего положения — госдача на берегу Волги, персональный автомобиль, черная икра и сервелат из спецраспределителя — неожиданно оказался отпрыском рядового инженера-экономиста. И не в Куйбышеве — третьей столице СССР, а в захолустном, по представлению юного Джермена, Тбилиси.
Обида эта только усиливалась с возрастом. Воспользоваться связями отца не всегда получалась. Чекисты, уцелевшие после хрущевских чисток, старались не вспоминать о бывшем начальнике личной охраны Берии. Так что пришлось Джермену Михайловичу пробивать дорогу собственными силами. Он даже отрубил четыре года на флоте, чтобы заполучить хорошую характеристику.
Впрочем, женитьба на Люсе Косыгиной помогла ему с дальнейшей карьерой. Хотя Гвишиани даже после этого старался держаться в тени. Учился в аспирантуре МГИМО у знаменитого профессора Ойзермана, защитил кандидатскую диссертацию «Социология американского менеджмента». Уже собирая материалы для нее, Джермен Михайлович влюбился в штатовский способ управления. Сравнивая «воротил американского бизнеса» с невежественным и замшелыми чиновниками советского госаппарата, Гвишиани приходил в ярость. Ну как же можно с таким пещерным кругозором руководить страной!
И все же до поры до времени он не знал, как привести советскую систему управления в соответствии с западной моделью. Положение изменилось во время командировки в Австрию. Эта страна показалась ему оазисом не только благополучия, но и благоразумия. В отличие от граждан СССР, австрийцы, в большинстве своем, давно уже не грезили своим имперским прошлым, а о периоде вхождения в Третий Рейх и вспоминать не хотели.
Гвишиани поражала размеренность австрийской жизни. Чистенькие улицы. Уютные кафе. Вежливые, улыбчивые официанты. И никаких больше геополитических амбиций. Он считал, что если разделить Советскую империю на множество мелких безобидных государств, то и в каждом из них будет такая же благодать. Очарованный этой витриной западной демократии, Джермен Михайлович угодил в ловушку.
У ловушки были крутые бедра, крепкая грудь, белые, как альпийские вершины, волосы и голубые, как вода в Старом Дунае, глаза. Она подсела к нему в баре отеля и сама предложила подняться к ней в номер. Звали ее Кэтрин и она оказалась ненасытной бестией. «Русского» Кэтрин и называла по-русски «Фитязь ф тигрофой шкуре» и требовала взять ее по-тигриному. Кончилось это зоологическое действо тем, что в номер ворвались фотографы.
Потом «Фитязь в тигрофой шкуре» имел беседу с мистером Кларком, отрекомендовавшимся советником посольства Соединенных Штатов. Тот не стал предъявлять ему фотографий кувырканий с Кэтрин, а сразу сказал, что обратить на него внимание им посоветовал еще Олег Пеньковский, полковник КГБ, в 1963 году обвиненный в шпионаже и расстрелянный по решению Военной Коллегии Верховного Суда СССР.
Упоминание о Пеньковском, который одно время был его подчиненным, ввергло Джермена Михайловича куда в большее уныние, чем перспектива семейного скандала с последующими оргвыводами. Одно дело мечтать о сломе советской системы, другое — арест, закрытые судебные заседания, приговор и внезапный выстрел в затылок в длинном сыром коридоре. Однако, мистер Кларк поспешил успокоить его.
— Нет. Вы неправильно меня поняли, мистер Гвишиани. Нам не нужны от вас сведения о государственных секретах вашей страны. Нам хватает желающих их поставлять. Куда важнее ваша работа, как одного из самых перспективных советских ученых, желающих своей стране только блага. Вскоре вы увидите примеры удивительной прозорливости высшего руководства СССР и вам не потребуется действовать в разрез с вашей совестью, профессор. Продолжайте спокойно работать с вашими американскими и британскими коллегами, мистер Гвишиани, ведь учреждаемый вами в Лаксенбургском замке Международный институт прикладного системного анализа — это серьезный вклад в будущее человечества.
И все. И никакой вербовки. МИПСА был учрежден, а через три года в столице Финляндии Брежнев, вместе с другими лидерами Восточной, Западной Европы и других стран подписали пресловутый «Акт». Гвишиани убедился, что высшее руководство действительно проявило удивительную прозорливость, предсказанную, а вернее всего — организованную мистером Кларком и его коллегами из Лэнгли. Он понял, что начало превращению СССР в «цивилизованное демократическое государство» положено. Надо только еще немного его подтолкнуть по этому пути.
И все-таки, почему Романов привел к нему этого рыжего выскочку?
О как уставился, абрек! Ответ ему подавай. А то зарэжэт! Шутки шутками, но я понимал, что ведь не только Гвишиани, но и Романов ждет от меня ответа. А в самом деле, зачем я сюда собирался?.. Хотел собственными глазами взглянуть на гнездо зла, где готовится развал моей страны. Ладно, пора включить «режим дурака».
— Я хотел посмотреть на институт, где занимаются будущим! — выпалил я.
Закивали. Заулыбались снисходительно. Дескать, молодо, зелено. Что с него возьмешь! Директор института воткнул клавишу селектора и спросил у секретутки:
— Зина, дорогая, кто в нашем кефирном заведении занимается будущим?
— Сегодня по будущему дежурный Фокин, — доложила она.
— Ступайте, молодой человек, к Володе Фокину. Он у нас сегодня дежурный по будущему. Зина вас проводит.
Я поднялся. Ясно, что они хотят тут перетереть без меня, но не цепляться же за кресло и визжать: «Я никуда не пойду». Добравшись до двери и отворив ее, я втиснулся в крохотный предбанник между нею и второй дверью. И прежде, чем оказаться в приемной, успел услышать одно слово, произнесенное в кабинете. Вернее — фамилию: АНДРОПОВ. Ну что ж, этого мне пока достаточно. Значит, всесильный председатель КГБ тоже в курсе моих идей. Тем лучше. Хотя следует помнить, что Брежневский курс на сближение Союза с Западом Юрием Владимировичем активно поддерживался.
Зина снова повела меня по коридорам института, пока не остановилась у двери с надписью «ЛАБОРАТОРИЯ БЕСПЕРСПЕКТИВНЫХ ПРОБЛЕМ». Наверное, в этот момент я должен улыбнуться и восхититься демократичностью директора, допускающего в своем «кефирном» учреждении такую вольность. Типа он может позволить своим сотрудникам заниматься разной чепухой, чтобы раскрепостить их мышление. Вот только я хорошо знаю цену такому раскрепощению.
Сначала возникает мнение, что наука может быть веселой. Потом — что прежние методы научных исследований неэффективны. А оттуда — не далеко до мысли, что и вся советская система неэффективна и ее срочно нужно перекраивать по лекалам «святого истинно демократического Запада». Поэтому я без всякой радости потянул дверь на себя. И первое, что я увидел — это парня, который сидел на столе и смотрел в потолок.