— Я думал, что мне станет легче, когда одной гнидой на этой земле станет меньше. Нет… — Степан встрепенулся, посмотрел на меня. — Ты не думай, что я о чём-то жалею. Это так… Возможно, когда тебе будет тридцать три и у тебя никого не будет — ни родственников, ни друзей, когда тебя попрут… — ты поймёшь, отчего у меня такие моменты случаются. Но у тебя же всё будет хорошо! Говоришь, Таня приезжала, померились?
— Приезжала. Договорились сегодня вечером встретиться. Пойдём погуляем, может, в кино. Она через неделю уезжает и ее не будет почти всё лето. Кто его знает, как всё сложится… — я говорил тоном под стать настроению Степана, размеренным, приглушенным, задумчивым.
И он мне будет говорить о том, что у мужика к сорока годам бывают такие нервные срывы, что куда там женщинам? Я уже все это проходил. Плавали, знаем! Одиночество — это же универсальная штука, оно поедает вне зависимости от пола. Усугубляется с годами, особенно когда у мужчины за плечами уже серьёзный багаж жизненных неурядиц, а поделиться ими и не с кем.
Всё-таки психология — это наука! У Степана явно произошла деформация после участия в каких-то боевых действиях, о которых он не рассказывает даже сейчас. Я предполагаю, что он зацепил Вьетнамскую войну, может быть, был инструктором, насмотрелся грязи, которой в той войне было немало. Мог поучаствовать и в конфликте в Анголе, где, насколько я знаю из сведений, добытых в будущем, грязи тоже хватало, впрочем, как на любой войне. Если бы со Стёпой вовремя поработал психолог, весьма вероятно, что мужик сейчас не сокрушался бы над своей долей, а пробовал как-то в жизни маневрировать и бороться, воевать за своё счастье.
Наверняка, не предел мечтаний — быть военруком в бурсе. Нет, и это неплохо, но только когда есть цель, когда жизнь наполнена смыслами.
— Значит так… — сказал я, вставая и хлопая себя по коленям. — Пофилософствовали и будет. Настя спрашивала о тебе, она переживает. Я уверен, что рядом с ней не может находиться мужчина, который в себе сомневается. Мы можем сегодня вместе, парами, сходить в кафе или даже в ресторан.
— Собираешься тратить деньги, которые взял у спекулянта? — спросил Степан.
— У меня свои деньги имеются, — частью слукавил я. — У меня состоятельные родители, я получил подъёмные как молодой специалист. А ещё есть серьёзный повод… Завтра обещали выдать аванс. Так что — первые мои заработанные деньги. Но это можно обмыть и сегодня. И да, я больше за то, чтобы обмывать прекрасным напитком «Буратино», на худой конец «Байкалом».
— Очень необычно получается, Толя… ты младше меня, а ощущение такое, будто я разговариваю со стариком. И в том, что я распустил нюни, твоя вина, — с улыбкой сказал Степан, а когда я выразил недоумение, он продолжил: — Если бы это ты сейчас плакался в мою жилетку, то мне бы пришлось быть сильным, успокаивать тебя. А так, видя, что с тобой все хорошо, я стал ковыряться в себе.
— Всё, Стёпа. Я бегу в училище, предупреждаю Настю… Кстати, она сегодня столь хороша, что я даже подумываю… А… Таня же уезжает на всё лето…
— Э, я тебе дам! — усмехнулся Степан.
— Вот ты и преобразился. Выливай водку в раковину и приводи себя в порядок. Наверное, сегодня даже и зарядку не делал, — сказал я, потом посерьёзнел. — Это моя война. Я буду в ней воевать, как солдат или офицер, но я не дам развалиться Великой стране. Поверь мне, что пойду до конца. Вспомни все те слова, которые я тебе говорил. Наша страна в опасности. И никто этого не замечает.
— Да я уже поверил тебе. Уж больно всё сходится с тем, чем ты меня пугал. Вот, казалось бы, многие явления и не видны, не заметны… Но это если не знать, куда смотреть… — Степан вздохнул и улыбнулся. — Я ведь не столько переживаю за то, что мы сделали, сколько ужасаюсь возможным будущим. Теперь, как будто глаза открылись. Иду по улице — мимо проезжает «Волга», а за рулём — баба. Ну где она заработала на такую машину? А в ресторанах… Я нечасто в них бываю, но, если прихожу — кругом вижу людей с деньгами, они ими просто сорят. И понимаю, что один — цеховик, другой — спекулянт… И уже нормально к этому отношусь.
— Вот, Стёпа, и это уже не победить. Это нужно только заключить в такие рамки, чтобы и государству нашему было хорошо. Чтобы мы не отступились от своих идеологических норм, чтобы не было частной собственности и угнетения, — поспешил сказать я.
— Опять ты про свои сталинские артели… — сказал Степан и усмехнулся.
Он встал со стула, ещё немного гипнотизировал бутылку с водкой, решительно, будто злейшего врага, взял «Пшеничную» за горлышко и направился к ведру в углу комнаты, чтобы вылить, чаще всего злую, жидкость.
— Но почему бы и нет? Почему не артели сталинские? — поспешил я развить тему. — Взять тех шабашников. Партия просто смотрит сквозь пальцы на то, что они делают. Просто нет механизма, чтобы заставить их платить налоги, нести ответственность за то, что они строят селянам и дачникам. А дачи сейчас становятся модным явлением, и у шабашников работа найдётся. Ну и почему бы тогда не взять под контроль это явление, чтобы они работали только через договор, платили налоги государству, да и чувствовали себя спокойно? Пусть бы зарабатывали немного меньше, но в рамках закона и спали спокойно, не боялись милиции. И было бы кого обвинить, если вдруг дом сразу после постройки рухнет и придавит кого-то из жильцов.
— Так я с этим и не спорю. Но расплодятся же непманы, — скорее, не споря, а затыкая тишину, сказал Степан.
— Прогрессивная шкала налогообложения — вот то, чем можно не допустить разгула спекуляции. Пусть до тысячи рублей зарабатывают, платя налог в двадцать процентов от дохода. А уже со второй тысячи пусть налог будет сорок процентов. Да, появятся состоятельные люди, но мешков с деньгами не будет. А государству — приработок. Мы же уже сейчас сидим на валюте от продажи нефти, — ударился я в кухонный разговор.
Сталинские артели имели немалое значение в процессе восстановления экономики после войны. На момент их запрета Хрущёвым доля артелей в экономике Советского Союза составляла до сорока процентов. На мой взгляд — это даже много, достаточно допустить тридцать процентов и регулировать это. Но опять же, действовали тогда выборочно. Если в каком-то регионе сложная логистика или нехватка продовольствия, то артелям разрешалось работать в этом направлении. Ведь главная цель — накормить людей, чтобы они не умерли с голоду, при этом не нарушая идеологические основы советского государства. Во времена хрущёвского волюнтаризма люди были вынуждены искать лучшие доли, до того работая артельщиками.
А сейчас плодятся и множатся цеховики, некоторые из которых вполне вписались бы в новые правила, пусть даже их доходы резко бы упали. Но зарабатывать даже тысячу рублей — это огромные деньги для Советского Союза. Вот и зарабатывали бы, жили спокойно, машины покупали, строили бы кооперативные квартиры.
— Всё, я иду с тобой. Ещё не хватало, чтобы мою девушку приглашал какой-то рыжий от моего имени, — решительно сказал Степан, взяв полотенце и направившись в коридор.
— Как бы это еще договориться и попасть в Асторию! — озвучил я свои мысли.
— Эка замахнулся…
Первый секретарь районного комитета Комсомола сокрушался и всячески выражал своё негодование. Он ходил из угла в угол своего кабинета и не прекращал бурчать. Если бы кто-нибудь сейчас зашёл в помещение, занимаемое райкомом комсомола, то ужаснулся бы аморальному поведению Первого секретаря и его помощницы.
Сам секретарь ходил из угла в угол, будучи одетым лишь в семейные трусы, а вот его помощница была вовсе голой. Она возлежала на столе, с которого пять минут назад были в порыве страсти скинуты все канцелярские принадлежности. Собирать разбросанные ручки, бумаги, календарь придётся намного дольше, чем длился сам акт страсти.
— Ну как так-то получается? Как этому рыжему удалось меня окрутить? — подтянув трусы выше пупа, не обращая внимания на то, что выглядит комично, секретарь продолжал сокрушаться.
— А он хорош! Будто специально все подстроил. И лихо так вышло… И просто так. Ведь понятно же, что «Смену» читают все, тем более партийные работники, — сказала Маргарита, игриво, будто лениво потянулась, поглаживая себя по бёдрам. — Трошкин, ты всё, можно одеваться? Или ещё чего?
— А? — …
— Трошкин, мне одеваться, или ты ещё на что-то способен? — усмехалась Марго.
— Одевайся, конечно! — с испугом в голосе произнёс Игорь Владимирович Трошкин, ответственный Первый секретарь райкома Комсомола.
И сейчас эта ответственность заключалась в том, что истинный комсомолец не мог допустить, чтобы истинная комсомолка всё ещё возлежала на столе, за которым принимаются важнейшие решения. Тем более в полном неглиже и в таких развратных позах, что в иной раз Трошкин потратил бы на них девушку еще пару дополнительных минут, вряд ли больше.
Нельзя сказать, что связь Игоря и Маргариты была уж столь порочной. И, дело не в том, сколько минут длился их «порок». Молодые люди действительно думали пожениться. Притягательная, красивая, умная Марго считала Трошкина перспективным, потому и ублажала своего будущего мужа, отнюдь не считая себя пошлой или падшей.
— Трошкин, а не войти ли тебе в сговор с этим выскочкой? Где-то я читала мудрую мысль: врагов своих нужно держать поближе к себе, — Маргарита изрекла из себя мысль, выдающую в ней женщину непростую, а способную анализировать и «схватывать на лету» удачную для себя позицию.
— И что он будет делать? Стой… — Трошкин засеменил к начавшей одеваться девушке. — А не решила ли ты, что он тебе больше подходит?
Марго рассмеялась.
— Трошкин, Игорёк, ревность — это пережиток буржуазного строя! Да и мне хватает твоих двух-трёх минуток, — сказала Марго и весело рассмеялась вновь.
Было видно, что Трошкину это не по душе. Ему, как и любому мужчине, не нравилось, когда женщина указывает на недостатки их интимной жизни.
Однако для Маргариты Александровны Булкиной, девушки, переехавшей в Ленинград из Опочки, бывшей из бедной семьи, но рождённой истинной красавицей, в принципе, было безразлично, сколько там минут ей нужно потерпеть близость Трошкина. Важнее было то, что она уже получила комнату в коммунальной квартире, а в перспективе получить отдельную жилплощадь с парнем, которому прочат большое будущее в партийной карьере.