Зал аплодирует американскому мотогонщику, чемпиону мира Кенни Робертсу – он нашел в себе силы вновь участвовать в гонках и побеждать после перелома позвоночника в 1978 году.
Ведущий называет имя 12-летнего английского школьника Маркуса Хупера – он пол года назад переплыл Ла-Манш.
Доходит очередь до рекордсмена мира по погружениям в глубину без акваланга Жака Майоля – француз встает и элегантно раскланивается на все четыре стороны. Этот Жак – на редкость компанейский парень. Он тянется к нам, подолгу рассказывает о своих «ныряльных» секретах, а самого себя называет дельфином. Рекорд Майоля фантастичен: за 3 минуты 40 секунд он сплавал на глубину 100 метров и обратно. Понять такое невозможно.
Следующим объявляют Дина Чинауэта, 42-летнего американца из Флориды. Этого парня сделала знаменитой смелая попытка превысить мировой рекорд скорости на воде. Тридцать лет он шел к своей цели: тренировался, строил катера. Его последняя лодка с двигателем от бомбардировщика Б-51 стартовала на озере Вашингтон близ Сиэтла. Вначале все шло превосходно: катер влетел в контрольный створ со скоростью 220 миль в час. Есть рекорд! Но затем раздался взрыв, лодка разлетелась на куски, а Дина выловили из воды с такими повреждениями, о которых медики говорят «несовместимы с жизнью». А он выжил и собирается повторить попытку. Каково, а?
Представляют 29-летнего французского дельтапланериста Жана-Марка Буавэна. Еще один подвиг. Он четыре месяца вместе со своим дельтапланом поднимался на вершину К-2 в горном массиве Каракорум (7600 метров). Он почти потерял зрение и сильно обморозился, однако, ступив на вершину, собрал свой хлипкий аппарат и шагнул в бездну. Тринадцать минут спустя Буавэн благополучно приземлился у подножья горы.
– Я прошу встать Дмитрия Шпаро и его товарищей из Советского Союза, – торжественно говорит со сцены Чарльтон.
Зал аплодирует. Сотни глаз устремлены на моих друзей – в этих глазах читаются любопытство, уважение, признательность. Золотой венок, установленный посреди сцены на специальном обтянутом синим бархатом пьедестале, совсем близко от нас. Мы понимаем, что ничем не лучше других претендентов, но все же, все же… Да и лондонские газеты три последних дня так много пишут о нашей экспедиции. Только Юра Хмелевский, верный своей привычке раскладывать все «по полочкам», говорил: «Не-е, ребята, это дело пустое. Во-первых, в прошлом году венок дали за Северный полюс – два года подряд за одно и то же давать не будут. А во-вторых, арбитры – обыкновенные люди, и антисоветская истерия наверняка в той или иной степени скажется на их решении».
Мы все соглашались с его доводами и… продолжали верить в удачу.
И вот последний акт трехчасового спектакля в Гилдхолле. Утомленный и взмокший Уорвик Чарльтон, призвав на помощь весь свой пафос, объявляет:
– Золотой лавровый венок решением жюри присуждается…
В огромном зале стоит мертвая тишина.
– …французскому спортсмену Жану-Марку Буавэну!
Сияющий француз, лавируя между столиками, идет на сцену получать приз. Все, стоя, приветствуют нового лауреата. На его голову торжественно, словно корону, водружают золотой венок.
Все. Церемония окончена. Мы выходим на площадь перед Гилдхоллом, где шесть вымокших под дождем девиц держат транспаранты с надписями, призывающими нас немедленно вывести войска из Афганистана и обеспечить в СССР права евреев. Ага, вот вам и провокация.
– Главное – не победа, а участие, так ведь, парни, – широко улыбаясь, говорит Володя Леденев. Он – самый хитрый в экспедиции и поэтому всегда для маскировки говорит банальности.
К нам подходит мистер Чарльтон.
– Если бы вы знали, как бурно вчера проходило голосование. Вам не хватило до победы всего одного голоса.
– Не беда, – утешает его наш Вася Шишкарев. – Зато, какой вкусный был обед.
Мы вернулись в Москву, а через неделю я снова отправился в зарубежную поездку – теперь на зимнюю Олимпиаду в американский город Лейк-Плэсид. И там опять аукнулся Афганистан. В Нью-Йорке к прибывшему самолету Аэрофлота с нашими спортсменами, официальными лицами и журналистами трап так и не подогнали. Больше трех часов мы ждали, когда же нас выпустят наружу. Нет. Самолет отбуксировали куда-то на задворки аэропорта имени Кеннеди, окружили полицейскими машинам, а высадить пассажиров отказались. В конце-концов, «Ил-62» вновь вырулил на взлетно-посадочную полосу и взял курс на Вашингтон. Там нам милостиво позволили сойти на американскую землю. На комбинезонах и куртках работников аэропорта были нацеплены значки с надписью «Убей русского».
Вот когда я впервые почувствовал: Афганистан – это серьезно.
Безрадостно прошел еще один год.
В начале 81-го к нам в редакцию «сверху» поступило указание командировать в Кабул на длительный срок сотрудника в ранге члена редколлегии. Главный редактор на заседании огласил эту бумагу и вопросительно оглядел коллегию: «Может быть, есть добровольцы?» Все задумчиво опустили головы. В Голубом зале, где проходило заседание, повисла тишина. Уже было известно, что накануне главный редактор приватно предлагал кое-кому из членов коллегии отправиться в южную страну. Но один отказался, сославшись на плохое здоровье, другой не смог принять предложение по семейным обстоятельствам.
Афганистан в то время представлялся нам чем-то вроде черной дыры. Никакой информации оттуда практически не поступало. Питались слухами. Официальная версия звучала так: советские войска вошли в сопредельное государство по просьбе его законного правительства для отражения внешней агрессии. Все. Точка. Неофициально же всякого рода партийные «спецпропагандисты» вполголоса объясняли: если бы туда не вошли мы, то вошли бы американцы. Афганский лидер Амин, который приглашал войска и которого наши прикончили, едва войдя в Кабул, это агент ЦРУ. Моджахеды – платные наемники империализма. Сражаясь в Афганистане, мы защищаем от врага свои южные рубежи.
Последнее, впрочем, как оказалось впоследствии, было чистой правдой.
Считалось, что поехать в Афганистан – это обречь себя почти на верную гибель. И ладно бы там на неделю поехать или на месяц, а то ведь в командировку отправляют на целый год. Ну, точно, живым не вернешься.
Все мы выросли в спокойной и благополучной стране. Во всяком случае, нам тогда так казалось, что она благополучная. В нашей жизни не было ни вооруженных конфликтов, ни террористических актов. Выстрелы мы слышали только в кино. Война представлялась чем-то очень далеким и почти нереальным. Глупо было совать свою голову в петлю.
Но, видно, моя депрессия к тому времени приняла особенно болезненные формы. Лучше загнуться там, чем заживо сгнить здесь, подумал я, наблюдая за отчаянными попытками главного выполнить указание ЦК. И поднял руку.
Я не был ни храбрецом, ни поклонником Апрельской революции.
Просто так сложилось. Судьба…
Через неделю мою кандидатуру утвердили «наверху», дали месяц на сборы, а 20 марта рейсовым самолетом «Аэрофлота» я прибыл в Кабул.
Буквально на следующий день мне вручили пистолет с двумя обоймами, гранату-«лимонку», новенькую машину УАЗ, временно разместили в гостинице «Спинзар» и велели работать. Оружие каждому гражданину СССР, независимо от его специальности, требовалось иметь при себе постоянно, так гласила инструкция.
– А что можно сделать с «Макаровым» против «Калашникова»? – наивно поинтересовался я, рассматривая новенький в заводской смазке пистолет.
– Застрелиться, – коротко ответил человек, ведавший арсеналом.
И он не шутил, это я понял очень скоро. В советской колонии считалось, что попасть в плен к моджахедам (их тогда называли по-другому – душманы, что в переводе означало – враги), значит неминуемо обречь себя на мучительную смерть. Уж лучше самому пустить себе пулю в лоб, чем оказаться у этих зверей. Молва наделила «духов» жуткой кровожадностью. Они и кожу с живых людей сдирают, и на кол сажают… Что-то, наверное, соответствовало правде, а что-то наша пропаганда выдумала, чтобы никому было неповадно в плен сдаваться.
Пистолет я наладился таскать за брючным ремнем на заднице, а граната целый год пролежала в чемодане вместе со старыми носками.
НАЧАЛО 70-Х. СЕВЕРНАЯ ИРЛАНДИЯ, ЛОНДОНДЕРРИ
С малых лет Рори Пек жил в ожидании того дня, когда его дом захватят русские. Рано или поздно это обязательно случится. Они ворвутся в город на своих страшных чадящих танках, женщин изнасилуют, а уцелевших мужчин отправят в Сибирь. Что станет с маленькими детьми, этого Рори не знал. На этот счет в доме спорили: одни говорили, что детей заставят силой вступить в коммунистическую партию, другие – что их загонят в лагеря по перевоспитанию. Мама твердила, что русские не пожалеют никого. У них нет чувства жалости.
Да, хорошенькое дело – каждый день жить с ожиданием, что тебя изнасилуют или посадят. Но так было. Мама Кэрол и папа Джулиан говорили, что вторжение танков со звездами на броне – это такая же неизбежность, как и то, что после зимы наступит лето. Это произойдет потому, что русские не скрывают своих намерений: «Наша цель – победа коммунизма на всей планете!» Половину западной Европы они уже оккупировали, скоро наступит черед Британии.
По вечерам отец делал расчеты: сколько времени потребуется их танкам, чтобы добраться до Северной Ирландии. Джулиан слыл хорошим математиком, поэтому его расчетам можно было доверять. «Так, – бормотал Джулиан. – Париж они возьмут часов за десять, в Лондоне появятся через пятнадцать, у нас будут спустя сутки».
– Какие они, эти русские? – однажды спросил Рори у своей старшей сестры.
– Я слышала, у них вместо крови в жилах течет водка, – ответила Джулия.
В школу их до двенадцати лет не пускали: вдруг, когда дети будут на уроках, случится вторжение коммунистов. Нет, пусть лучше дома учатся. Кэрол наняла им частных педагогов по всем предметам, а однажды представила нового преподавателя – это был представительный седовласый джентльмен преклонных лет.
– Он русский, – сказала Кэрол.