– Еще, я думаю, что афганцы – это люди, которые больше всего хотят, чтобы их не трогали, – сказал Вон. – Они будут сопротивляться всему, что приходит извне. Прогрессу, науке, чужой культуре… Всему. Они никому не позволят вторгаться в их жизнь – ни коммунистам, ни американцам, ни арабам.
Однако Рори не собирался сдаваться.
– А что вы скажете по поводу того героизма, который мы наблюдаем? Посмотрите: плохо вооруженные, босые, оборванные, они храбро идут против танков и бронемашин. Они вступают в бой с противником, который во много раз сильнее. Гибнут тысячами, но не сломлены. Это как, а?
– Гибнут тысячами, – подтвердил Питер. – Но не забывай, что для них смерть в джихаде – это всего лишь обретение заветного рая. А жизнь на земле – сплошная мука. Цена такой жизни – три пенса, вот отчего они так охотно лезут под танки.
Хотите, расскажу вам один случай. Однажды я был с отрядом партизан, который готовил нападение на колонну русских. Заминировали в ущелье дорогу, укрылись, стали ждать. Вот показалась колонна. Проходит одна бронемашина, другая, третья… Вся колонна прошла, а закопанный на дороге фугас не взорвался. Командир в ярости: «Кто минировал?» Подводят к нему мальчонку лет четырнадцати: «Вот – он». Командир ему говорит: «Ты, наверное, что-то неправильно сделал?» – «Нет, амир-саиб, все сделал по инструкции, как учили». – «Ах, так! Тогда иди на это место, где закопан фугас, и попрыгай там. Проверим – если взорвется, значит, ты прав, а если нет, тогда я прав и тебя ждет суровое наказание». Мальчик охотно выбежал на дорогу. Прыг-прыг. Взрыв. И ничего от мальчика не осталось, ни кусочка. Командир засмеялся: «Ну, вот, значит, он прав». И все другие загоготали: вот потеха!
– Но, Питер, мы не обсуждаем сейчас особенности афганского характера, – напомнил Рори. – Мы говорим об их мотивах в борьбе с русскими и коллаборационистами. Ты утверждаешь, что они сражаются за деньги, а я говорю, что ими руководят принципы.
– Согласен, деньги – это, возможно, слишком упрощенное объяснение. Здесь клановое общество, страна, где все повязаны племенными и семейными узами. Что им скажут вожди, старейшины, муллы, то они и делают.
– Кажется, теперь мы ближе к истине, чем пол часа назад, – обрадовался Вон. – Есть элита, которая разделена борьбой: одна часть кормится от Москвы, другая от Запада. Одна сделала ставку на коммунистическую идеологию, другая подняла зеленый флаг джихада. А бойцы, что у тех, что у других, плохо понимают смысл происходящего.
– Мошенники, – упрямо повторил Питер.
– А еще есть исламские экстремисты, – продолжал Вон. – Ты, Рори, уже лучше нас знаешь, какая это публика. Вот кто по-настоящему опасен. Может случиться так, что, когда моджахеды и коммунисты истощат силы в борьбе друг с другом, эти фанаты повылезают из своих нор. И уж от них пощады не жди.
– О, нет! Что ты! Жалкая кучка сумасшедших, – презрительно махнул рукой ирландец. – Кто за ними пойдет?
– В ключевые моменты истории фанаты не раз уводили за собой толпу…
Но Рори уже не слышал его. К их столику, приветливо улыбаясь, подходила красивая шатенка.
– Хай, Джульетт, – ирландец проворно вскочил, приглашая девушку присоединиться к их компании. Даже, пожалуй, слишком проворно для уверенного в себе мачо, каким его все привыкли видеть.
– Спасибо, Рори, – еще шире улыбнулась она. – Но я здесь не одна. Доминик где-то замешкался.
Приятели с интересом наблюдали за этой сценой.
ФЕВРАЛЬ 1989 ГОДА. МОСКВА. СЕРЕБРЯНЫЙ БОР
Зимним воскресным вечером я выхожу за калитку и не спеша иду по скрипучему снегу вдоль бесконечных зеленых заборов, огораживающих номенклатурные дачи. Вообще-то, к цели моего путешествия есть и прямой путь – всего-то двести метров через территорию дома отдыха, – но я намеренно выбираю длинную дорогу: прогулка доставляет настоящее удовольствие, да и с мыслями надо собраться перед важной встречей.
Глухим проулком я выхожу на главную улицу дачного поселка, теперь повернем налево, еще пять минут и вот она – неприметная дверь в безликом казенном заборе. Я просовываю руку в замаскированное отверстие над почтовым ящиком и, нащупав по ту сторону забора потайную кнопку, нажимаю ее. Нелепый грубый звонок нарушает тишину заснеженного леса, я вздрагиваю и смущенно оглядываюсь по сторонам: чудится, что теперь весь Серебряный бор знает о моем визите. Странные, однако, заведены на этой даче порядки.
Через некоторое время калитку отворяет коренастый молодой человек. Делает он это демонстративно не торопясь, как и подобает хозяину перед непрошеным гостем. Затем, загородив собой проход, долго справляется о цели моего прихода. «Не положено», – цедит он, наконец, привычную, годную, кажется, для любой ситуации фразу и красноречиво показывает рукой на улицу. Но я уже не первый раз здесь и готов к такому холодному приему. У этого малого своя работа, а у меня своя. Каждый, как может, выполняет свой долг. Эти ребята из КГБ привыкли к тому, что перед ними все робеют, возражать им не принято, они никогда отпора не ожидают – вот тут-то и есть их слабое место, надо пользоваться.
Неожиданно для охранника я делаю шаг вперед и в сторону.
– Меня ждет Бабрак Кармаль, – твердо говорю я и с удовольствием отмечаю в холодных глазах признаки замешательства. – Если вы не пропустите, будет большой скандал.
Некоторое время поразмышляв, он отступает:
– Тогда вам сначала придется пройти во флигель и спросить разрешения у старшего.
Флигель – вон он, в тридцати шагах отсюда, под соснами, напротив основного дома. Там располагается охрана. Но зачем мне туда? Нет, я пришел в гости к свободному человеку, живущему в свободной стране и свою роль должен доиграть до конца. Мне во флигель не надо.
– Нет, молодой человек. Если товарищ Кармаль увидит, что его гость вначале идет отмечаться к вам, что он о таком госте подумает?
Чекист озадаченно чешет в затылке и уже без прежнего гонора, велев мне подождать, семенит по расчищенной от снега дорожке за старшим. А я, не торопясь, двигаюсь ко входу в дом.
В этом двухэтажном деревянном особнячке на Таманской улице теперь живет бывший руководитель Афганистана с женой и скромной прислугой. Советские кураторы, определив ему этот адрес, сказали, что он их – почетный гость на полном пансионе. «Отдыхайте, товарищ Кармаль, набирайтесь сил, вы еще будете нужны для великих революционных свершений.» Однако, сам Кармаль очень скоро понял свой новый статус – он пленник, заключенный в золотую клетку.
Я знал его и по другим временам – тогда он, принимая меня в своем кабульском дворце, держался осанисто и властно, как и подобает первому лицу государства. Он на удивление скоро освоился с должностью вождя, охотно выслушивал лесть и славословия, восседал на троне с явным удовольствием. И вот теперь все переменилось. Советские товарищи, которые навязали ему пост лидера Афганистана, в одночасье предали, отвернулись, забыли. Чем отличается этот дряхлый дом в престижном поселке от кабульской тюрьмы, в которой он когда-то сидел? Только кормят получше и к врачам возят.
Судьба снова свела меня с ним в Серебряном бору. Я получил там служебную дачу от «Правды», куда меня перевели, чтобы «поддержать главного редактора в его стремлении изменить главную газету страны в духе перестройки» – примерно так звучал приговор ЦК. Но совсем скоро стало понятно, что изменить «Правду» невозможно, слишком сильны там были позиции старой партийной гвардии. Все они предпочли бы пойти ко дну вместе со своим кораблем, чем согласиться на малейшие преобразования. Едва ли не единственным утешением в этой новой должности для меня стала крохотная дача среди сосен в Серебряном бору.
Однажды выхожу погулять и – вот это сюрприз! - прямо навстречу мне Бабрак Кармаль собственной персоной. Рядом с ним почтительно следовал моложавый афганец, а чуть поодаль их сопровождал крепыш, профессиональная принадлежность которого была видна с первого взгляда. Мы поравнялись. «Салям алейкум, рафик Кармаль.» Он будто того и ждал. С готовностью сделал шаг навстречу, мы пожали друг другу руки, обменялись длинным набором традиционных приветствий и трижды по афганскому обычаю потерлись щеками. «Как дела? Как здоровье? Рад вас видеть», – сквозь этот поток ритуальных фраз я пытался понять, узнал ли он меня? Ведь прошло столько лет…
Он был в темном костюме и легком свитере. Осанку сохранил прежнюю – горделивую, подобающую значительному лицу. И лишь глаза выдавали: они светились грустью и искренним интересом к случайному встречному – абсолютно неподобающее для вождя человеческое проявление. Его афганский спутник тоже с готовностью приветствовал меня, а охранник топтался невдалеке, с подчеркнутым вниманием рассматривая верхушки сосен.
Я не стал заставлять Кармаля долго маяться воспоминаниями, а сразу представился, напомнил, где и как мы встречались прежде. Охранник навострил уши и придвинулся к нам ближе. Я рассказал о своих последних поездках в Афганистан. Говорили мы на смеси английского, русского и фарси. Я показал Кармалю, где находится мой дом, пригласил его в гости:
– Попьем чаю, поговорим. Мне было бы очень интересно узнать ваше мнение о современной истории Афганистана.
Кармаль согласился.
Вот так Серебряный бор спустя годы свел нас опять. Мы стали встречаться. Правда, ко мне он так и не пришел, но к себе охотно приглашал: обычно я звонил ему по телефону, мы обговаривали время, он звал для перевода своего сына или зятя, мы пили чай и говорили часами. Трудностей было две. Первая: почти всякий раз приходилось с боем прорываться сквозь охрану. А вторая проблема заключалась в том, что Бабрак Кармаль категорически запрещал мне пользоваться диктофоном, а вначале и записи делать не разрешал. Поэтому, возвратившись к себе, я допоздна восстанавливал в памяти и на бумаге наши беседы.
…Из флигеля в распахнутой куртке, под которой видна тельняшка, выбегает решительно настроенный «старший». «В чем дело?» Но уже поздно. Я стою напротив широкого окна гостиной, сквозь которое Кармаль сразу замечает меня и приветливо машет рукой.