– А вы, собственно, кто? – вопросом на вопрос отвечаю я «старшему».
Он сразу сбавляет тон:
– Вас, что, приглашали?
– Конечно.
– А на какое время?
– Меня здесь ждут всегда. – Последняя фраза – это, конечно, перебор, но победа нуждается в закреплении. От дверей дома навстречу мне уже спешит молодой родственник вождя, его зять Асмат, приглашает идти за ним.
В скромной прихожей, откуда двери ведут в гостиную и в комнату для прислуги, висит замечательный плакат: «Обеспечить хорошую дисциплину и высокое качество обслуживания!» Первая часть, видимо, адресована пленнику, а вторая – кухарке и уборщице. Я каждый раз невольно улыбаюсь, но хозяин сегодня настроен сурово. После короткого приветствия и обмена привычными заклинаниями он, вдруг резко отстранившись, говорит по-русски:
– В «Правде» нет правды.
Невелико открытие, думаю я, а вслух, выразив на лице изумление, спрашиваю:
– Что вы конкретно имеете в виду, товарищ Кармаль?
Он открывает дверцу секретера и порывшись в бумагах, достает номер газеты, где опубликовано интервью нашего мидовского работника с Наджибуллой. Все оно густо исчеркано.
– Почему вы печатаете такое?
Вдаваться в этот бесплодный и неинтересный спор мне не с руки, я делаю скорбную мину и чтобы слегка сбить его с толку, говорю, что доктор Наджибулла, кстати, тоже недоволен этой публикацией. Доктор, как мне рассказывали в Кабуле, разговаривал с мидовцем доверительно, «не для печати», а тот взял да и обнародовал эти беседы.
– В «Правде» нет правды, – наступает на меня Кармаль. – Наджибулла лжет, будто я был против вывода советских войск, будто я заявил Горбачеву: если сейчас выведете сто тысяч солдат, тогда в будущем вам придется держать в Афганистане миллион. Это наглая ложь! Я, конечно, должен написать опровержение, но учитывая, какая сложная сейчас ситуация и в Афганистане, и в вашей стране, я не буду этого делать. Но вы тоже несете за это ответственность, – он без улыбки больно тыкает меня в грудь. «Грейт респонсибилити!» – по-английски с нажимом повторяет он. – Большую ответственность.
– Этот автор у нас не работает, – вяло отбиваюсь я.
– Знаю. И все равно у вас нет ни настоящей гласности, ни подлинной свободы слова.
Определенно, Кармаль сегодня не в духе, спорить с ним бесполезно. Его 25-летний сын Кава, аспирант института международных отношений, который помогает нам с переводом, за спиной отца огорченно разводит руками, но он на моей стороне, ему нравятся мои визиты, они явно оживляют этот полутюремный быт, и спасая ситуацию, Кава сам приглашает меня к столу. Кармаль тоже садится и уже смотрит на гостя не так строго.
– Скажите, товарищ журналист, еще раз – для чего вам нужны эти разговоры со мной?
Я опять, уже не впервые, объясняю ему, что пишу книгу о новой истории Афганистана, о советском военном присутствии и всем том, что с ним связано. Я добросовестно перечисляю ему людей, с которыми уже беседовал на эту тему в Кабуле и Москве. Я объясняю, что товарищ Кармаль, как никто другой, способен закрыть многие белые пятна, которые существуют в моем исследовании.
– Я всегда говорил только правду и по-другому не могу. Я говорил правду, когда восемь лет был членом парламента. И когда был генеральным секретарем. Я не умею иначе. Но что значит сказать правду в ответ на ваши вопросы – вы это понимаете?
– Понимаю…
Он поднимает руку ладонью ко мне, словно призывая не спешить с ответом:
– Я знаю все. Знаю, кто и зачем убил Дауда. Кто и почему убил Тараки. Кто и как убил Амина. Я знаю, кто стоит за моей отставкой и назначением Наджибуллы. О, я знаю очень много. Но именно поэтому я не могу говорить. Еще не пришло время.
– По-моему как раз пришло.
– Афганистан и Советский Союз сейчас находятся в очень сложном положении. И я бы также не хотел усугублять его своими рассказами.
– Но, товарищ Кармаль, – я пытаюсь перехватить инициативу не очень честным способом, – вы благородно отмалчиваетесь, а в это время другие направо и налево раздают интервью, критикуют вас…
Он реагирует мгновенно:
– Вы про Наджибуллу? Да я занимаюсь политической борьбой столько, сколько ему сейчас лет! Разве это он впервые заговорил о политике национального примирения? Нет, я! Мое выступление на 26-м съезде вашей партии восемнадцать раз прерывали аплодисментами. И в том же году меня убрали. Кто из советских был тогда главным в Кабуле?
– Послом был Табеев.
– Нет, не послом. Кто был от КГБ?
Ну, это нечестный прием. Я укоризненно развожу руками:
– Нам это знать не положено.
Он грозит мне пальцем: «Все вы знаете, не притворяйтесь». И с прежней обидой возвращается назад:
– Ну, хорошо, Наджиб не имеет совести, а Шеварднадзе? А ваш главный редактор? Кому и зачем понадобилось меня убирать? Почему меня держат здесь, как животное в зоопарке: кормят, позволяют гулять, но не дают свободы? Почему не разрешают уехать в Афганистан?
Да, похоже, с этой темы нам сегодня стронуться так и не удастся. Что ж, попробуем развить ее.
– Есть по меньшей мере две причины, которые мешают вашему возвращению.
– Пожалуйста, назовите их.
– У Наджиба сейчас и без того трудное положение. После выхода наших войск он воюет на всех фронтах. А ваш приезд, вряд ли, будет способствовать единству партийных рядов.
– Но у Наджиба нет сторонников в руководстве партии, – кипятится Кармаль. – Назовите хотя бы одного.
– Допустим. Зато за Наджибом стоит министерство госбезопасности, а это большая сила…
Кармаль снисходительно улыбается:
– Вы плохо информированы. Верных ему людей там мало. Он непопулярен. А вы знаете, кстати, что когда-то он был одним из моих телохранителей? Да, да, ходил рядом и твердил: «Я закрою вас своей грудью.» А теперь он что говорит? Предатель! Если вы поедете в Кабул вместе со мной, то увидите, как меня встретит народ.
– Но я не поеду с вами в Кабул, – говорю я и смотрю ему прямо в глаза. – Я хочу жить, а вас и ваших попутчиков убьют, едва вы сойдете с трапа. И это вторая причина, по которой вам следует остаться здесь.
Он тоже в упор смотрит на меня. Нет, наверное, нельзя так разговаривать с руководителем государства, хоть и бывшим. Сейчас обидится, вышвырнет меня из дома, и никакие извинения не помогут. Но что-то ломается у него внутри.
– Я не боюсь смерти и готов умереть за родину, – тихо говорит он.
– Зачем умирать. Возможно, я преувеличиваю степень опасности, но я знаю точно: ваша личная трагедия заключается в том, что афганский народ уверен – вы приехали в Кабул на броне советских танков и сидели на троне, поддерживаемый советскими штыками. Вы непопулярный человек у себя на родине, товарищ Кармаль.
– Это ложь! – Его и без того темное лицо чернеет. – Да, у меня есть много врагов, потому что я был беспощаден в своей борьбе. Но везде – в Кабуле, Кандагаре, Герате, Джелалабаде – я всегда чувствовал, что народ меня любит, идет за мной. И народ, и партия.
…Ну, что на это сказать? Нет, лучше сегодня остановиться. Иначе Бог знает, чем обернется наш диалог. Лучше сделать паузу.
Я аккуратно свожу разговор к каким-то несущественным вещам, делаю ему несколько комплиментов, выражаю надежду на продолжение наших встреч. Мы прощаемся вполне сердечно, словно только что не было никакого спора.
Бабрак Кармаль… Еще одна судьба – символ великого противостояния в 20-м веке, еще одна человеческая драма. С юных лет сын генерал-полковника, губернатора крупной пуштунской провинции посвятил себя служению идее свободы. В студенческие годы – активист движения за демократические права, оппозиционер, диссидент. Много раз был под арестом, несколько лет провел в тюрьме, участвовал в голодовках, подвергался допросам «с пристрастием».
Свобода для него никогда не была понятием классовым. Вернее, не была до той поры, пока пути юной афганской демократии не пересеклись с коммунистической религией, миссионерами которой в Кабуле выступали наши дипломаты и разведчики.
Фамилию нового афганского лидера мир узнал в последние дни 1979 года. Сообщения агентств были скупы и противоречивы. В Кабуле то ли путч, то ли переворот, прежний вождь Хафизулла Амин оказался «наемником мирового империализма», «кровожадным тираном», «агентом ЦРУ» и потому убит (кем? как?), в ДРА вошли советские войска (с какой целью? на какой срок?) новым генсеком избран (или назначен?) Кармаль Бабрак (сначала у нас писали именно так – Кармаль Бабрак).
Роковой день известен – 27 декабря 1979 года. Однако у всего есть свои истоки.
Восхождение Кармаля на афганский престол началось пятнадцатью годами ранее.
1 января 1965 года в скромном глиняном доме на окраине Кабула собрались 27 молодых мужчин. Дом принадлежал писателю по имени Тараки, а гостями были избранные марксистскими кружками делегаты учредительного съезда народно-демократической партии Афганистана.
В перерыве, разбившись на группы, пили чай с печеньем, толпились в коридоре и гостиной. Кто-то спросил Тараки: «Какая сила уполномочила тебя нас собрать? Кто тебя поддерживает?» На что Тараки высокопарно ответил: «Собственная воля и народ Афганистана».
После перерыва приняли устав и программу партии. Генеральной линией было провозглашено «построение общества, свободного от эксплуатации человека человеком». Идейно-теоретическими основами был назван марксизм-ленинизм.
Сразу после этого семь избранных членов ЦК провели пленум, на котором первым секретарем выбрали Тараки, а его заместителем – Кармаля.
Известно, что впоследствии партию станут раздирать жесточайшие фракционные разногласия, междоусобицы, яростная борьба за власть и это горько скажется на судьбе всех афганцев. Но мало кто знает, что первые трещинки появились уже тогда, сразу, на том учредительном съезде. Так, Джаджи, не обнаружив себя в числе членов ЦК, настолько обиделся, что немедля покинул ряды партии. Трех человек – Тараки, Кармаля и Бадахши – делегаты заподозрили в подлоге при голосовании.