– Вам следует отдохнуть, подлечиться. А если вы откажетесь, враги могут убить вас.
– Нет, – с горечью отвечает ему поверженный лидер. – Теперь меня могут убить только друзья.
В Москве ему выделяют квартиру в цековском доме на Миусах, но жить рекомендуют на казенной даче в Серебряном бору. Следующие четыре года он проводит фактически под домашним арестом.
– Скажите, товарищ Кармаль, каким был ваш путь из Чехословакии в Афганистан в декабре 79-го?
Он погружается в раздумья.
– Правда очень горькая.
Он опять надолго замолкает. Я жду. Надо терпеливо ждать и помалкивать.
– Да, правда горькая, – опять повторяет он. – До 79-го года я всегда был вторым на всех постах – сначала в партии, потом в партии, государстве, правительстве. Затем Тараки убивают его же соратники, Амин предает интересы нашего общего дела. К кому партия должна, по вашему, обратить свои взоры? Кого призвать?
Какой бы дорогой я ни приехал в Кабул, это была воля моей партии.
– Но все же, как ваше возвращение было исполнено технически?
– Конечно, мы не могли приехать в Кабул через Пакистан. Мы летели через Москву. Как мы летели и на чем – это уже детали, в которые я не хотел бы вдаваться.
– Еще один вопрос, который я не могу не задать, хотя, возможно, он и покажется вам бестактным. 28 декабря, то есть на следующее утро после убийства Амина, вас по радио назвали генеральным секретарем. Но ведь не было ни съезда, ни пленума…
– Зато было вооруженное восстание. Накануне и в ходе битвы прошли встречи с товарищами, которые раньше составляли руководящее ядро партии, а при Амине скрывались в подполье. В ходе этих встреч и было решено, что я должен встать во главе партии. Вначале я не хотел брать на себя такую ответственность. Но меня обрабатывали с разных сторон, даже халькисты в этом участвовали. Особенно я был против, когда узнал о планах широкого военного вторжения в Афганистан.
– А когда вы узнали об этих планах?
– Накануне начала вторжения. Месяца через три-четыре после занятия высших постов в государстве мне стало известно о том, что СССР хотел ввести войска сразу после покушения на Тараки, то есть еще в октябре. Как я понял, это решение связывалось с возможными санкциями США против Ирана. Москва опасалась, что американцы первыми появятся у афганских границ.
– Вы хотите сказать, что войска вошли бы в Афганистан независимо от того, просил об этом Амин или нет? Что Афганистан стал жертвой противостояния двух супердержав?
– Да, правильно. Холодная война была тогда очень горячей. Однако американцы оказались тогда поумнее, чем вы. Они не послали свои войска в Иран.
Удивительно, но за столько лет вы так и не поняли Афганистана. Вы все оцениваете своими мерками, к любой проблеме подходите упрощенно.
Я охотно согласился с ним. Мне и самому казалось диким, не поддающимся пониманию: отчего это мы, так глубоко увязнув в афганских делах, за много лет не удосужились толком заглянуть в душу, традиции, привычки этого народа, разобраться в хитросплетениях племенных и национальных отношений, изучить весьма поучительную историю страны. Этого не сделали ни военные, ни политики, ни разведчики. На авось вошли, на авось воевали и так же бестолково бросили все…
– Я уже сколько живу здесь, – с обидой сказал Кармаль. – Почему же за все это время ко мне никто не пришел из ваших историков, политологов, дипломатов? Почему никто не поинтересовался моей судьбой, моими суждениями? Где все эти люди, которые в Кабуле обливались пьяными слезами и клялись мне в вечной дружбе?
Разговор постепенно увядает. Когда я уже прячу ручку в карман, он вдруг задает свой коронный вопрос:
– Как вы думаете, почему меня не отпускают в Афганистан?
– Х-м… Но я уже высказывался по этому поводу.
– И все же, – настаивает он. – Мне хочется знать вашу точку зрения. Ведь я же был с вами откровенен.
– Ну, если честно, то я думаю следующее. Наджиб не хочет видеть вас в Кабуле, потому что опасается консолидации вокруг вас каких-то сил, которые могут представлять для него опасность. «Кармалисты» могут воспринять ваше появление в Кабуле, как сигнал к началу активных действий против президента. А надо ли это сейчас и партии, и стране? И потом, в какой же роли вы видите себя дома?
– Я хочу вернуться рядовым гражданином, частным лицом и помогать политике национального примирения. Поймите, все мои мысли там, на родине. Я слышал, в прошлом веке английские шахтеры работали под землей, по много дней не выходя наверх. А когда их поднимали, им становилось на свету так скверно, что они сами просились опять под землю. Так, наверное, и со мной. Я не могу думать ни о чем, кроме родины.
– Но возвращаться сейчас не безопасно.
– Меня не пугают опасности. Я должен быть вместе со своим народом. Как я могу в такое время оставаться здесь? – Он показал рукой на ненавистные сосны за окном. – Я должен найти путь домой, помогите мне.
…Мы замолчали. А что было говорить. Он не был нашим пленником. Он был пленником собственной судьбы.
Порыв ветра обрушил с деревьев снежную кутерьму. Кармаль резко отвернулся от окна. Кажется, вот-вот он мог потерять самообладание, разрыдаться. Серая кошка потерлась о мою ногу. Пора было уходить.
– Потерпите, – сказал я на прощанье. – Я думаю, скоро в вашем положении наступят серьезные перемены. Потерпите еще немного.
Он покинул Москву глубокой ночью 19 июня 1991 года обычным рейсом авиакомпании «Ариана». Если бы не сотня возбужденных молодых афганцев, явившихся в аэропорт на проводы, его можно было бы принять за вполне рядового пассажира. Но он не был таким. Совсем недавно в его честь на аэродромах выстраивались почетные караулы и самые высокие лица нашего государства с почтением обнимали его. Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев… Теперь не пришел даже тот инструктор из международного отдела ЦК, который раньше считал за великую милость поднести чемодан его жены. И куратор с Лубянки не пришел. Никто из советских не пришел.
Это болью отозвалось в нем. Он так и не смирился с тем, что его предали.
Он так им всем верил…
ВЕСНА 1989 ГОДА. КАБУЛ. ДЖЕЛАЛАБАД
Той весной судьба свела меня с Рори почти вплотную. Мы одновременно оказались на расстоянии выстрела друг от друга, но только – по разные стороны линии фронта.
Джелалабад стал тем местом, где опять едва не пересеклись наши пути.
Мы оба с великим трудом прорывались к местам боев, а, оказавшись в гуще событий, хлебнули через край – особенно страха.
Примечательно и другое: мы оба – каждый по своему – считали Джелалабад очевидной удачей в своей карьере.
И мы по-прежнему даже не догадывались о существовании друг друга. Наверное, тогда еще не пробил час для нашей встречи.
В феврале советские войска, «выполнив свой интернациональный долг», покинули территорию Афганистана. В Кабуле остался небольшой штат советников по линии Минобороны, КГБ и МВД, дипломаты и десятка три гражданских специалистов. Все женщины и дети были эвакуированы. Надо признать, мало кто в Москве верил в то, что без наших солдат Наджибулла продержится хотя бы месяц. Считалось, что его дни сочтены.
Солдаты и офицеры, покидавшие Кабул, смотрели на остающихся там соотечественников с явной жалостью. Как на потенциальных покойников.
Армия уходила, потому что никаких перспектив одержать победу у нее не было. Потому что каждый день войны обходился Советскому Союзу в миллионы и миллионы рублей, эта война уже давно стала непосильным бременем для страны. Потому что наше военное присутствие за Амударьей было вопиющим противоречием новому кремлевскому курсу.
Нельзя сказать, что выход армии напоминал бегство. Нет, это будет неправдой. Все было организовано так, чтобы сохранить лицо. С моджахедами договорились расстаться мирно, без выстрелов в спину. Наджибулле оставили хороший запас оружия, техники, боеприпасов. В Афганистане загодя объявили политику национального примирения. Предложили «духам» забыть прежние обиды, сесть за стол переговоров, а затем создать коалиционное правительство с участием представителей всех противоборствующих сторон.
Очень крупное лицо из Москвы тайком навестило афганского короля, который жил в Италии («Не изволите ли и Вы, Ваше величество, поучаствовать в процессе национального примирения?»). Давно забытый всеми король был польщен, однако от каких-либо обещаний воздержался. Наджибулла через агентуру передавал письма Ахмад Шаху Масуду, предлагая ему любой пост в будущем коалиционном правительстве. Масуд отмалчивался.
Как водится, все прояснилось со временем.
Дело в том, что западные партнеры моджахедов свой «интернациональный долг» решили выполнять и дальше. То есть толкать партизан к полной и безоговорочной победе над Кабулом. Никаких компромиссов! Никакого национального примирения! Истребить коммунистическую заразу! Камня на камне не оставить от прежнего режима!
Похвальная последовательность. Однако, копая яму Наджибулле, они так увлекутся, что через несколько лет сами едва не свалятся в нее…
Надо честно признать: тогда даже в Кремле мало кто верил в чудо.
Незадолго до вывода войск генеральный секретарь Горбачев направил в Кабул со специальной миссией своего доверенного человека. Наказал ему: «Поговори там со всеми, осмотрись, как следует, и лично мне доложи объективную картину. Главное, привези ответ на вопрос: долго мы там продержимся или нет?» Спецпредставитель добросовестно выполнил поручение. Он обошел всех видных военных, пообщался с разведкой и посольскими, был принят афганским президентом, а потом пошел на второй круг: разговоры теперь вел в неформальной обстановке – баня, бутылочка… Так у нас, русских, вернее будет.
Я знаю этого человека – он не обделен ни умом, ни аналитическими способностями.
Вернувшись в Москву, горбачевский эмиссар доложил: режим падет в самое ближайшее время.
Генеральный секретарь отреагировал на удивление спокойно, дескать, ну, чт