о поделаешь? Наверное, Горбачева это не очень огорчило. Что для него был Афганистан? Наследие замшелого прошлого. Уйти и забыть. Лично он никому ничего не обещал. Не он заваривал эту кашу, не ему ее и расхлебывать. Уйти и забыть…
В предвкушении скорого краха в Кабул слетелись корреспонденты крупных западных газет, информационных агентств и телекомпаний. Вот-вот отряды под зелеными знаменами войдут в город. Вот-вот будет перевернута еще одна страница мировой истории.
И вначале все развивалось так, как ожидали. Уже в начале марта «духи» начали решающее наступление. По их плану (правильнее сказать – не по их плану, а по плану, разработанному пакистанской военной разведкой) сначала должен был пасть Джелалабад. Этот город, расположенный на востоке страны, рядом с границей, моджахеды избрали своей первой крупной целью. Падет Джелалабад, значит, следом падет Кабул. Джелалабад – это ключ к столице. Вперед!
Разрозненные прежде исламские группировки впервые за всю войну объединились, назначили общего командира, получили от пакистанской разведки жесткие инструкции, а от пакистанской армии – оружие, боеприпасы, амуницию и технику. Аллах акбар!
Они пошли на штурм утром 6-го марта. Еще никогда за всю историю последаудовского Афганистана силы оппозиции не предпринимали совместной военной акции. Еще никогда наступление не было столь масштабным. 30-тысячная группировка очень быстро со всех сторон окружила город, полностью отрезав его от остальной части страны. Защитники Джелалабада, которых было ровно в десять раз меньше, отныне полагались только на вертолеты – ими завозили боеприпасы и продовольствие, эвакуировали раненых. С каждым днем кольцо вокруг города сжималось все туже. Мало кто сомневался в том, что сдача Джелалабада – это вопрос дней и даже часов.
Логика тех, кто придумал и подготовил эту операцию, базировалась на том, что Нангархар – провинция, прилегающая к Пакистану. От Джелалабада до границы меньше 60 километров. До Пешавара – пара часов езды по хорошему шоссе. Значит, можно без труда наладить бесперебойное снабжение наступающих отрядов всем необходимым.
В первый же день они смяли позиции 11-й пехотной дивизии, выдвинутые на холмы между Торкхамом и Самархейлем. В Самархейле, благоустроенном поселке посреди цветущего оазиса, до недавнего времени жили наши советники и специалисты, работавшие на сельскохозяйственных фермах. Эти фермы – с системой оросительных каналов и шлюзов, с обширными садами, плантациями и консервными фабриками – были едва ли не главной гордостью экономики Афганистана. Один Всевышний знает, сколько денег и труда было вложено в то, чтобы их построить, чтобы освоить пустыню, где летом и в тени температура не опускалась ниже сорока пяти градусов.
В ходе своего наступления моджахеды беспощадно разрушили и фермы, и гидросистемы, и фабрики. Они овладели Самархейлем и подошли вплотную к аэродрому, где защитники города успели выстроить прочную систему обороны – с траншеями и опорными пунктами. А из Кабула к тому времени были переброшены подкрепления. Первый испуг у сторонников Наджибуллы прошел. Началась война, которую называют позиционной.
Я прилетел в Кабул накануне афганского нового года, который здесь отмечают в день весеннего равноденствия, то есть 21 марта. В тот раз праздник вышел скромным. В городе повсюду ощущалась тревога, а на окраинах рыли окопы.
40-я армия ушла, а вместе с ней ушла уверенность в том, что завтра здесь не начнется резня. Оставшиеся в столице наши специалисты, дипломаты и представители спецслужб скучковались на территории посольства, которую обнесли двойным бетонным забором, укрепили стальными воротами, словом сделали все, чтобы посольство стало похоже на неприступный бастион.
Мой старый друг генерал Владимир Павлович, в просторечии Палыч, у которого я остановился, в первый же вечер таинственно поманил меня вглубь глухого посольского отсека на первом этаже, отпер массивную дверь и показал хорошо обставленные апартаменты, правда, без окон.
– Что это?
– Приготовили на всякий случай для Наджибуллы, – пояснил Палыч, который всегда был на короткой ноге с афганским президентом. По вторникам на специальной вилле Палыч парился с ним в бане и вел долгие разговоры с глазу на глаз.
Сам Палыч в те дни был одним из немногих, кто не терял оптимизма. Он почти круглые сутки сидел в своем крохотном кабинетике, похожем на сейф, принимал доклады, читал донесения с фронтов, говорил обычно сразу по двум, а то и по трем телефонам и еще умудрялся смотреть по телевизору футбол из Москвы.
– Доктор, – вежливо и весело обращался он в один телефон к президенту Наджибулле. – Вы правильно предлагаете, доктор, насчет того, чтобы ударить «скадами» по скоплению противника. Москва? А что нам Москва, доктор? Пока мы свяжемся с Москвой, пока они там будут думать да решать, время уйдет и противник тоже – уйдет. Действуйте, доктор!
«Скадами» назывались оперативно-тактические ракеты класса «земля-земля», оставленные нашими войсками афганцам. Летали они недалеко – километров на триста, но тротиловый заряд там был мощный, я однажды видел воронку от этой ракеты. Дивизион «скадов» находился в прямом подчинении афганской госбезопасности и располагался там, где еще месяц назад стояли тыловые службы штаба нашей 40-й армии.
Едва Палыч клал на рычаг трубку, как в двух километрах от посольства раздавался адский грохот, и за облака уходили одна за другой страшные ракеты.
– Петрович, – говорил он так же доброжелательно в другой телефон, имея в виду далекого московского начальника. – А не пошли бы вы на ….. со своими советами. Мне тут виднее, что делать. Я «духов» вон прямо из окна отслеживаю. Ты мне лучше скажи, как там «Динамо» играет?
– Процесс национального примирения идет по намеченному плану, – бодро докладывал он в третий телефон, как я догадывался, сановитому собеседнику из союзного МИДа.
Я знал Палыча еще подполковником, относился к нему с симпатией, он платил мне той же монетой. Мне импонировало то, что генерал никогда не надувал щек, не строил из себя умника, умел слушать других и не боялся брать на себя ответственность. Увы, к тому времени я уже хорошо усвоил, что девять генералов из десяти являли собой полную противоположность.
В Москве, в специфических компаниях, о Палыче рассказывали истории, на фоне которых Джеймс Бонд выглядел бы бледно. Будучи молодым сотрудником Первого Главного Управления, он легко обводил вокруг пальцев американскую контрразведку в Вашингтоне, а когда его командировали на Ближний Восток, он и там закрутил крутую интригу. Жаль, еще не пришло время поведать подробности.
Вечером я вручил генералу презент с родины в виде десятка березовых веников для бани и бутылки виски, передал письмо от жены и пока он варил пельмени, рассказал главные московские новости.
– Значит, ты говоришь, в Москве не верят в то, что доктор сможет продержаться без наших войск?
– Не верят, – подтвердил я. – Да и какие основания есть для этой веры?
– Как какие основания? Да вся наша работа – это и есть лучшее основание! Так никто ни хрена и не разобрался в том, что здесь происходит, – махнул он рукой. – Давай-ка, Вова, лучше выпьем с тобой.
– Давай, Палыч. Кстати, а что здесь происходит?
– А то происходит, что сегодня за моджахедами стоит весь запад – с его ресурсами, деньгами, оружием, советниками. А наши дураки хотят доктора один на один оставить со всем этим? Ну, свалят доктора… И что? Ведь исламисты на этом не остановятся, они дальше пойдут, на север. Кто-нибудь там, в Москве, думает об этом? Ты бы видел, Вова, что в Джелалабаде творится…
– А я за этим и приехал, – ловко ввернул я. – Специально направлен из центра, чтобы сделать для газеты репортаж из Джелалабада.
Владимир Павлович задумался. Любой другой на его месте немедленно послал бы меня куда подальше. Сказать, что попасть в те дни в Джелалабад было трудно, значит сильно погрешить против истины. Туда можно было прорваться только чудом. Теперь даже боевые вертолеты пробивались в осажденный город с трудом и не все возвращались обратно. На вершинах гор «духи» установили крупнокалиберные пулеметы и разместили специально подготовленные расчеты, вооруженные «Стингерами». Птица не пролетит!
Вот отчего надолго замолк генерал. Думал. Он был воспитан в Советском Союзе и был обязан соблюдать незыблемые номенклатурные правила, одно из которых гласило: никогда не бери на себя ответственность за жизнь другого человека, иначе не сносить тебе головы. Но это был Палыч, возможно, один-единственный такой генерал на всю систему. Он сам любил рисковать и симпатизировал людям, которые ради дела были готовы ступить голыми пятками на горящие угли.
Палыч помнил, какую газету я сейчас представляю, и что может означать репортаж из Джелалабада, опубликованный в «Правде». Это заметит весь мир. Он хорошо знал, что выступление газеты иногда бывает посильнее, чем залп множества ракет. Подумав, генерал уставился на меня своими близко посаженными хитрющими глазками:
– Ты уверен, что хочешь там быть?
– Палыч! – Укоризненно развел я руками.
К тому времени я окончательно уговорил самого себя, что в Джелалабад надо попасть непременно. Да, прежде я уже много раз давал себе зарок не совать голову в петлю. Хватит. Но как упустить такую возможность? Ни один журналист еще не был в осажденном Джелалабаде. Такой «фитиль» всем вставлю!
А еще мне казалось важным поехать туда и своими глазами увидеть эту битву, потому, что сквозь призму этой битвы, как сквозь сильную линзу, я хотел рассмотреть ближайшее будущее Афганистана.
– Ну, ладно, ладно, Вова, – поднял генерал свой стакан. – Мы этот вопрос порешаем.
В конце февраля у компании VIP настали горячие дни. Советские войска ушли, моджахеды готовились праздновать скорую победу. Афганистан опять оказался в центре внимания. На их телефон обрушились десятки самых заманчивых предложений от ведущих телеканалов мира.