– Я назначаю двух моджахедов специально для охраны гостя. Надир и Исмаил – вы отвечаете за него своими головами. Ваша позиция будет вон там – в зарослях кукурузы. Это удобное место для того, чтобы все видеть и снимать кино. К тому же солнце окажется у вас за спиной, а это значит, стекляшки твоей камеры, ирландец, не будут блестеть, и вы останетесь незамеченными. Иншалла!
Спешившись, передернув затворы автоматов, солдаты один за другим исчезают в узкой деревенской улочке, среди глиняных домов-крепостей.
Комбриг развернул на башне боевой машины карту и уточняет с офицерами задачи каждой группе.
– «Зеленых» на танке пустишь вперед. Вторая и третья роты блокируют кишлак с юга. Разведчики скрытно выдвинутся вот сюда и когда духи отвлекутся на «зеленых», Сваток наносит удар. Сваток, только без шалостей, ты понял меня?
– Так точно, товарищ полковник!
– Тому, кто замочит американца, обещаю орден и звездочку на погоны.
Журналист достает из своей потрепанной рыжей сумки фотоаппарат, вешает его на шею. А автомат... Куда же девать автомат? С одной стороны, с этой штукой, вроде бы, спокойнее. Чувствуешь себя мужчиной. Но... Недолгая внутренняя борьба завершается тем, что он протягивает автомат полковнику:
– Не надо. Я не могу. Пойду так.
И быстро, не оборачиваясь, уходит в середине цепочки разведчиков. Комбриг долго смотрит ему вслед – с недоумением и обидой. Как это – в бой и без оружия? Кругом же одни враги, каждый куст стреляет.
Разведрота бесшумно продвигается к центру деревни. Справа от крадущихся солдат – в рост человека – длинный глиняный дувал, слева поля спелой кукурузы. Журналист в середине цепочки, он остановился передохнуть. Теперь мимо него пробегают солдаты, и он с любопытством всматривается в лица этих парней, которым, возможно, в следующую секунду предстоит принять смерть. Боже, он и не думал, что солдатам может быть так страшно. Некоторые лица – просто сгусток страха. Пальцы на спусковых крючках. Они готовы открыть огонь на любой шорох, по любой цели – неважно, кто это будет – моджахед, ребенок, собака, курица... Лишь бы выжить самим в этом чужом кишлаке. Лишь бы выжить! Глаза у иных парней просто остекленели от ужаса. Боже, как же они будут воевать? Они же совсем мальчишки. Кто скажет, зачем им все это?
– Ну, что, журналист, сдрейфил? – Мимо пробегает капитан Сваток. Этот не выглядит испуганным. – Не отставай. Мои орлы тебя прикроют. Эх, где наша не пропадала!
Очень скоро стало ясно, что кишлак пуст. Хотя по всему было видно, хозяева ушли недавно: в очагах еще тлели угли, во дворах кудахтали куры. В одном доме нашли дряхлого старика – он забился в темный угол и смотрел оттуда на них равнодушными, ничего не выражающими, слезящимися глазами. Его встряхнули, пригрозили автоматом: «Говори, где мужчины»? Но он даже не стал притворяться, что испуган, так ему было все равно. Таких стариков на испуг не возьмешь.
Через час все три группы, вошедшие в кишлак с разных сторон, встретились на базарной площади. Она тоже была пуста, только коровы лежали в тени дувалов и тупо взирали на непрошеных гостей. Солдаты уже не пригибались, как прежде, и не водили стволами по сторонам. Напряжение отпустило. Но на смену ему пришла злость. Ясно, что кто-то предупредил «духов» о налете. Ушли совсем недавно. Дома еще хранили тепло очагов.
Журналист вдруг почувствовал облегчение от того, что еще ни один выстрел не испортил тишины ясного летнего утра. Он ощутил себя чужим среди этих глиняных домов, его никто здесь не ждал, ему захотелось быстрее уехать отсюда. Какой американец? Какие душманы? Бред! Страшный сон! Прочь отсюда! Он шел в цепочке солдат со своим фотоаппаратом и мечтал, чтобы все это как можно скорее закончилось.
Из-за дувала выскочил Сваток, на лбу у него от усердия выступили капли пота, панама сбилась на затылок. «Ну, что, – закричал своим разведчикам, – пусто у вас»? Ему рассказали о молчаливом старике. «Ведите этого бабая сюда, – приказал он. – Я его живо разговорю». Через минуту старика волоком втащили на площадь. Сваток подошел, вставил в старческий беззубый рот ствол своего автомата, подозвал к себе солдата-таджика, знающего фарси. «Пусть скажет, где американец. Иначе застрелю как собаку, а весь кишлак спалим к чертовой матери». Таджик послушно перевел. По морщинистому лицу побежали крупные слезы. Но старик продолжал молчать. «Ах, ты, сучий дух»! – капитан прикладом ударил деда по голове, и тот упал в пыль.
А утро было таким ясным и солнечным. И птицы весело щебетали на деревьях, и голуби привычно ворковали на площади. И тогда журналисту сделалось совсем невмоготу. Он подошел к капитану, готовому разрядить свой автомат в бедного старика, тронул его за плечо: «Не надо. Пошли отсюда». Сваток обернулся, взгляд его белесых, словно выгоревших, глаз не сулил ничего хорошего. Но в это время подоспел другой офицер – тот, что говорил про дырку для ордена. «Отставить!» – Коротко и властно велел он. Капитан выматерился, нехотя опустил автомат. «Чистоплюи блядские!» А тут откуда-то сбоку зычная команда донеслась: «Отходим! По машинам!» Как избавление прозвучала эта команда.
Без приключений разведчики тем же путем выбрались из лабиринта узких улиц, вышли к командному пункту, где ждал огорченный комбриг, сели на броню. Полковник мрачнел на глазах.
– Что вас тревожит? – Искренне удивился корреспондент.
– Плохо дело, брат. Вот увидишь, караулят нас на обратном пути. Тут ведь как – или мы их, или они нас, по-другому не бывает. Плохо дело. – И скомандовал кому-то внутри «бээмпэшки»: «Вызывай «вертушки».
Ирландец с интересом осматривался по сторонам. Он лежал на краю кукурузного поля в вырытом специально для него окопчике. Отсюда было хорошо видно все пространство предстоящей битвы. Хотя, поймал он себя на мысли, битва будет, если русские дадут себя заманить. А если нет? Его смущало то, что нигде не было заметно никого из партизан. Как он ни напрягал свое зрение – никого! Только два юных оборванца рядом – те, что приставлены его охранять. Лежат в своих окопчиках – один, кажется, задремал, другой задумчиво ковыряет грязь под ногтями.
На мгновенье ему показалось, что все происходящее нереально, он даже головой покрутил, словно хотел избавиться от наваждения. Два этих беззаботных парня по бокам, синее небо над головой, ясное солнце... Вон там, на склоне, овцы пасутся. Голуби кружат над садами. Какой бой? Какие русские? Откуда тут взяться танкам?
Он и на себя постарался взглянуть со стороны: притаился в зарослях нелепый человек с кинокамерой, будто птичек или бабочек собрался снимать. Бабочек... – усмехнулся почти вслух. Сейчас тут такое начнется... Он опять, уже в который раз, подумал о превратностях судьбы, которая завлекла его так далеко от родного дома, от всего того, что на протяжении всей его прежней жизни было привычным. Но он не любил такие мысли и никогда не давал им воли. «Пусть они все завидуют мне», – пробормотал ирландец, вспомнив тех, кто остался дома.
Со стороны кишлака послышался рев моторов. Моджахеды встрепенулись, передернули затворы своих автоматов. Ирландец мысленно прочел несколько строк из Библии. Все. Сейчас начнется.
Корреспондент популярной московской газеты вначале не понял, что произошло. Это совсем не напоминало то, что прежде он видел в кино. «Киношная» война не имеет ничего общего с войной реальной. Все буднично, неинтересно, серо. Ехали в том же порядке и тем же путем обратно и вдруг головной танк с «зелеными» отчего-то замедлил ход, рыкнул, выпустив клуб сизого дыма, а потом резко повернул налево и закрутил башней. Солдаты неуклюже посыпались с брони, сбились в кучку позади танка. И тогда он расслышал выстрелы, которые за ревом моторов показались несерьезными – будто горохом сыплют по фанере. Танк остановился, вокруг него заклубилась пыль, потом донесся звук пушечного выстрела. Гороховая сыпь стала чаще. «Бээмпэшки» разведчиков тоже дружно рванули влево.
– Ну, вот, я же говорил, – словно бы даже обрадовался полковник. – Теперь повоюем. Тебе бы, журналист, лучше внутрь, там спокойнее.
Внутрь, под броню? Очень хотелось ему воспользоваться советом полковника, но не стал он этого делать. Во-первых, вспомнил рассказы бывалых: броня, конечно, от пуль спасет, но выстрел гранатомета превратит машину в братскую могилу, зато те, кто наверху, почти наверняка уцелеют. И потом, что увидишь сквозь крохотную смотровую щель? Он наполовину укрылся в люке, приготовил фотоаппарат.
Да, то, что происходило вокруг, было совсем не похоже на войну. Очень близко, на склоне холма, продолжали мирно пастись овцы. И солнце сияло на голубом небосклоне. Но почему одна из боевых машин вдруг беспомощно закрутилась на месте? И почему полковник перешел на чистый мат и на чем свет кроет всех – «духов», своих разведчиков, маму, и даже себя самого?
– Сваток докладывает, что у него подрыв. Одна машина «разута», но люди все целы, – прокричал журналисту полковник, прижимая ладонями к голове наушники радиостанции. И тут же сам заорал в микрофон: – Где противник? Откуда тебя обстреляли? Где они, мать вашу?
Где они? Сколько ни крутил журналист головой, никого он не видел, кроме своих. Теперь на большую пустошь уже выехала вся колонна – и танк, и боевые машины пехоты, все стволы палили в разные стороны, моторы ревели, но никакого противника не было и в помине. Бред какой-то, подумал журналист. Театр абсурда. С кем же воевать?
– Сосредоточить огонь по крепости! – Закричал в микрофон комбриг. – В пыль ее!
Теперь и танковое орудие, и короткие пушки боевых машин обрушили свои снаряды на старые глиняные стены. Даже солдаты, сидевшие на броне, стали стрелять в сторону крепости из подствольных гранатометов.
Ирландец снимал. Он приник к окуляру своей кинокамеры, крепко оперся локтями о бруствер, чтобы в кадре не было дрожания, и снимал. Он видел, как на мине подорвалась боевая машина. Снято! Он видел, как выстрелом из гранатомета у другой машины был выбит каток – эта машина тоже «захромала», однако сумела своим ход