ом уйти из-под обстрела. Он видел танк, пушка которого грозно поворачивалась в разные стороны, а потом обрушила снаряды на старую крепость. Это тоже попало в кадр. Он видел издалека русских солдат: высунувшись из люков, они палили во все стороны из автоматов. И только моджахедов он по-прежнему не замечал. Казалось, русские воевали с тенями.
Приставленные к нему Надир и Исмаил не стреляли, им было запрещено вступать в бой. Но ведь кто-то же стрелял по советским? Кто-то же подбил броневик и заставил их метаться по пыльному пустырю и в ответ палить из всех стволов. Он подумал о том, что снимать войну не так просто, как казалось прежде. Камера все равно дрожала в руках, пыль заслоняла картину битвы, боевые машины беспорядочно мельтешили довольно далеко от него.
Потом ирландец увидел, как одна из машин понеслась прямо на заросли кукурузы, где они прятались. Он снимал. Неожиданно, казалось, прямо из-под земли перед бронетранспортером возник моджахед с автоматом – он почти в упор дал короткую очередь по броне и пустился бегом к посадкам. Для солдат с броневика он стал теперь желанной мишенью, они обрушили на него шквальный огонь своих автоматов. И только один не стрелял – ирландец хорошо видел его, это был парень в ковбойке с закатанными рукавами, который по пояс высунулся из люка и держал в руках фотоаппарат. Но размышлять о том, кто это и почему этот человек без оружия, было некогда.
Охранявшие его моджахеды напряглись, приникли к прицелам. Но им стрелять было нельзя. Только если опасность будет угрожать гостю, они могут открыть огонь.
Моджахед – это был совсем молодой парнишка в чалме и традиционной пуштунской рубахе до пят – успел пробежать метров двадцать, а затем, будто споткнувшись, упал лицом вниз. Рычащая бронемашина едва не раздавила его, остановилась совсем рядом, сильно качнувшись по инерции вперед. И вниз, с брони, почти сразу спрыгнул русский солдат.
Журналист пытался фотографировать, но вскоре оставил эту затею. Бронемашину сильно трясло на ухабах и приходилось постоянно заботиться о том, чтобы не вылететь из люка или не свалиться внутрь. Да и что было снимать? Беспорядочное мельтешение бронетехники по пыльному пустырю? Дальние разрывы снарядов и гранат? Потные, ошалелые лица своих спутников?
Он слышал, как над головами проносился свинцовый ветер из пуль, ощущал запах гари и пороха. По-прежнему кричал и матерился рядом полковник. И работал башенный пулемет крупного калибра – методичный твердый стук, звяканье стреляных гильз, падающих на пол. Вот они какие, звуки и запахи войны, вяло подумал он. Ему не было страшно. Он молил только об одном: чтобы из этого хаоса все вернулись живыми. А страшно не было.
Он увидел бегущего прямо перед их «бээмпэшкой» человека в чалме. Ага, вот он, первый «дух». Видно, лежал в укрытии, но когда броня оказалась совсем близко, нервы не выдержали, вскочил, бросился бежать. Вдруг «дух» обернулся и, не целясь, дал короткую очередь из автомата – журналисту показалось, что пули летят прямо в него, он провалился внутрь, больно ударился головой о какую-то железяку, а когда снова вылез наружу, «духа» уже не было. Машина резко затормозила. «Сержант, давай вниз, – кричал командир кому-то на броне. – Найди и добей его». Несчастный сержант мотал головой: не пойду. Страшно ему было покидать броню. Журналист его понимал: кругом теперь действительно был кромешный ад, все трещало, рвалось и дымилось. Полковник тряхнул своим автоматом: «Вперед, блядь, а то…» Сержант с явной неохотой спрыгнул вниз. Все остальные принялись палить веером в разные стороны, прикрывали его.
Моджахед, оказалось, лежал совсем рядом с броневиком, метрах в пяти, не дальше, в высокой траве. Сержант едва не наступил на него, сильно испугался и в упор разрядил в афганца весь свой рожок.
– Ты чего там застрял? – Орал полковник. – Давай назад.
– Он живой! Живой! – кричал в ответ сержант, и все стрелял и стрелял – до тех пор, пока не кончились патроны. Автомат судорожно плясал и бился в его руках. Лицо сержанта было перекошено от страха. Потом он забрал у убитого его «калаш» китайского производства с трехгранным штыком, вытащил из кармана документы и белый-белый вернулся к своим.
Под прикрытием танка афганские солдаты подошли вплотную к глинобитной крепости и ворвались внутрь. Вскоре оттуда донеслись разрывы гранат и яростная пальба. Однако спустя десять минут из крепости сообщили: там пусто, никого нет. Чертовщина какая-то, подумал журналист. Его не покидало ощущение, что колонну заманивают куда-то дальше, где приготовлена главная ловушка. Это было ощущение близкой беды.
И тогда полковник отдал приказ отходить. Колонна снова вышла к руслу высохшей реки, все укрылись за броней, машины прибавили скорость. Слева их продолжали густо обстреливать моджахеды. С металлическим стуком огрызался башенный пулемет.
Вот и поймали американца, думал журналист, ударяясь головой и плечами о выступы и железяки внутри машины. Пот ручейками тек по его лицу и рукам, оставляя на грязной коже русла-следы. Вот и поймали... Дай Бог, самим унести ноги...
Вдруг снаружи прогремели три взрыва подряд, запахло порохом и горелым железом.
Ирландец видел, как русский солдат в упор добил упавшего партизана, и как после этого колонна стала отходить обратно, к реке. На поле боя осталась одна бронемашина, которая подорвалась в самом начале. Вскоре звуки пальбы переместились далеко в сторону – туда, куда отходили русские. Ирландец встал, отряхнулся от пыли, еще раз оглядел пустырь. Охранявшие его партизаны побежали к убитому на их глазах товарищу.
Солнце поднялось уже совсем высоко. Овцы на косогоре продолжали мирно пощипывать травку, словно тут и не было никакого ада. Откуда-то взялся седобородый Рахматулла, он тоже был вооружен автоматом, лицо седое от пыли, глаза возбужденные. «Ну, что, американец, ты снял свое кино?» Рори не стал его поправлять. Он понимал состояние этих людей, только что повернувших вспять большой отряд регулярной армии – с броней, пулеметами, радиостанциями, отряд, за которым стояла мощь гигантского государства. Эти обутые в галоши крестьяне по сути только что одержали победу над врагом, который во всех отношениях был сильнее их. Но победили именно эти оборванцы, так зачем сейчас занудничать по поводу его национальности.
Он с чувством пожал руку седобородому.
Неожиданно Рахматулла нахмурился, стал к чему-то прислушиваться, затем повелительным жестом велел всем укрыться в зарослях кукурузы. Вскоре ирландец понял, в чем дело. Со стороны Джелалабада высоко в голубом небе к ним приближались вертолеты. Ирландцу они показались совсем не страшными. Летят высоко по каким-то своим делам, чего их бояться? Вертолеты прошли над их головами, звук моторов почти растаял в небе. Но седобородый с каждой секундой становился все мрачнее.
Через некоторое время Рори опять услышал гул с неба, теперь он был гораздо громче. Вертолеты возвращались. Они заметно снизились, выстроились в боевой порядок и шли прямым курсом на кишлак. «О, Аллах! – Воздел руки Рахматулла. – Спаси и помилуй!» Его губы зашептали слова молитвы, а ладони тянулись и тянулись к ясному небу.
Над кишлаком вертолеты как-то буднично встали в круг. Из под их хищных тел стали вырываться полосы дыма, послышался новый звук, издали похожий на хрюканье, а внизу, там, где за садами скрывался кишлак, поднялись столбы дыма и пыли. Ракетный удар, понял ирландец. Вот так они решили отомстить за свою неудачу. Забыв про кинокамеру, он стоял и смотрел. Рядом, сжав кулаки, молча стояли моджахеды. А седобородый, воздев ладони к верху, все уговаривал своего Бога пощадить их дома. Ирландец смотрел.
Тогда он еще не знал о том, что эта война станет его судьбой на долгие годы. А вслед за этой войной ему предстоит побывать на других войнах, увидеть еще много крови, горя и слез. Но тогда он еще ничего этого не знал. Он был только в начале пути, который выбрал сам.
Когда все осталось позади, когда они вышли из-под обстрела и остановились, чтобы передохнуть, журналист, наконец, смог покинуть опостылевшую железную коробку бронемашины. Он спрыгнул на теплую землю и отошел в сторону от колонны. Он уже слышал о том, что те три последних взрыва, прозвучавших подряд, когда они уже почти вырвались из засады, предназначались именно их машине, а значит и ему лично. Первый снаряд, выпущенный из гранатомета, пробил каток – железо рвано топорщилось в разные стороны, второй вскользь ударил по броне и взорвался рядом, а третий упал в метре от машины. Повезло...
Но странно: он не испытывал ни радости, ни удовлетворения. Нет, ничего такого, что бы согревало его душу, он сейчас не испытывал. Он просто стоял в стороне и смотрел.
Как механик-водитель их машины задумчиво водит грязной рукой по рваным краям пробитого кумулятивным снарядом катка. Как полковник сидит на корточках в тени башни и курит сигареты одну за другой, и молчит, молчит. Как меняются лица солдат – исчез страх, спало возбуждение, теперь на этих лицах печать какой-то невероятной усталости, отрешенности и безразличия.
Он стоял и смотрел. Он еще не знал о том, что это утро – со всеми его звуками, картинами и запахами – навсегда останется в его памяти. Что эта война станет его судьбой на много лет, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Что с этой поры ему предстоит мучительный и долгий путь к тому, чтобы многое изменить в своей душе.
Сегодня они разъедутся в разные стороны – журналист и ирландец. Журналист вернется в Кабул и в тот же вечер в одиночку сильно напьется, чего с ним раньше никогда не бывало. Ирландец отправится через близкую пакистанскую границу в город Пешавар, где он снял с приятелем дом неподалеку от реки. Он сядет за дневник, попытается на бумаге передать все, что увидел и пережил сегодня.
Они еще ничего не знают друг о друге. Их следующая встреча случится только спустя несколько лет.
31 МАЯ 1979 ГОДА. СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС
Тогда я еще был резок в суждениях и оценках. Не знал сомнений. Не принимал полутонов. Наверное, в юные годы я прочитал слишком много романтических книг и слишком редко задумывался над тем, что же такое настоящая, а не придуманная жизнь.