Масуд фактически впервые видел перед собой «шурави» не через прорезь автоматного прицела. Я впервые получил возможность напрямую узнать ответы на вопросы, которые мучили нас всех много лет.
Слушать его было нелегко. В своих откровениях он был беспощаден. Он говорил о том, что создал агентурную сеть, которой накрыл все значительные структуры противника, его агенты были даже среди офицеров.
- И среди генералов тоже, - бесстрастно уточнял он. Мое лицо вытягивалось.
- Наши люди были повсюду - в окружении Кармаля и Наджибуллы, в аппарате советников, в штабах и даже в посольствах. Некоторые из них работали за деньги, другие - потому, что втайне симпатизировали нам.
- А в советском посольстве?
- Там тоже кое-кто помогал нам.
Конечно, я мог бы заподозрить Масуда в бахвальстве, если бы к тому времени не знал о том, что лет пять назад нашей контрразведкой была раскрыта его сеть, действовавшая… в разведуправлении афганского генштаба. А возглавлял ее сам начальник разведки генерал Халиль. Позже один из высокопоставленных офицеров КГБ говорил мне о том, что работу по выявлению агентов Масуда среди советского офицерства кто-то сверху активно тормозил. «Там, видно, очень большие деньги замешаны, – высказал догадку мой собеседник. – Или камушки. И часть уплывает прямиком в Москву».
Вот почему Масуд был неуловим. Вот почему он заранее знал обо всех самых секретных деталях готовящихся против него операций. .2
Речь зашла о боях 84-го года, когда после годичного затишья 40-я армия решила окончательно поквитаться со своим главным врагом. Разработанный нашими генералами план предусматривал тотальное окружение Панджшерской долины, внезапные атаки со всех направлений и в итоге полный разгром враждебных формирований. Помня о печальных уроках прошлых лет, командование «ограниченного контингента» не посвящало в подробности операции даже высших кабульских руководителей. Никого!
Весна выдалась затяжной, перевалы спали под глубоким снегом, и улизнуть «духам» из Панджшера не было никакой возможности.
- Но все вышло как раз наоборот, - ровным и тихим голосом рассказывал Ахмад Шах Масуд. - Во-первых, сам Аллах благословил нас тогда. А во-вторых, год перемирия мы тоже не сидели, сложа руки. Мы хорошо, очень хорошо, изучили противника, все его сильные и слабые стороны. Мы до мельчайших подробностей продумали свою стратегию и затем точно ей следовали. За пределами ущелья, в соседних провинциях, мы построили запасные базы. Мы решили максимально растянуть для «шурави» фронт или вообще растащить их по разным фронтам.
За несколько дней до начала наступления я имел полное представление о планах вашего командования. Я знал все! Какие объекты, где и когда будут подвергнуты бомбардировкам, где и когда высадят десанты, какова численность наступающих войск и какое оружие будет применено. Все детали вплоть до имен ваших командиров.
- Невероятно. Ведь та операция готовилась в обстановке глубокой тайны.
- Это так, - тонко улыбается Масуд. - Это правда. Но мои люди действительно были повсюду. Я до сих пор храню переданную мне из Кабула карту с обозначениями плана предстоящих боевых действий. Проанализировав ваши замыслы, мы решили, что разумнее всего осуществить тактический отход на заранее подготовленные базы. При этом следовало решить две сложные задачи: суметь стремительно вывести через снежные перевалы несколько тысяч моджахедов да еще сделать это так, чтобы ваша разведка ничего не заподозрила. Да, мы затеяли тогда крупную игру.
Ваши разведывательные самолеты висели над ущельем почти круглые сутки. Чтобы подбросить советским дезинформацию, мы использовали специально созданную только для этого сеть агентов-двойников. За три дня до начала наступления нам еще предстояло скрытно эвакуировать три тысячи человек. А когда все они – до единого! – достигли своих баз, мы решили, что 50 процентов успеха нам уже обеспечено. Нас уже нельзя было победить. Покидая с последними отрядами ущелье, я увидел приближающиеся с севера армады бомбардировщиков. «Слава Всевышнему! – сказал я . - Там остались только камни. Пусть теперь бомбят».
…Каково мне было слышать все это. Еще далеко до позора Чечни, еще живут в голове стереотипы о мудрости наших полководцев, о непобедимости нашей армии. Но Масуд беспощаден. Ровным бесстрастным голосом он рассказывает:
- Уходя, мы заминировали в Панджшере все – дороги, колодцы, дома, сады. Оставили тысячи мин. Когда вы сгоряча влетели туда, эти мины стали взрываться, создавая у наступавших солдат ложное представление, будто вокруг кто-то есть, и даже организована оборона. На самом деле в ущелье осталось только несколько групп по 15-20 человек, которые разместились высоко в горах для скрытного наблюдения за всем, что происходит.
Когда ваши обнаружили, что их провели, они вначале растерялись, а затем пришли в ярость. Какое-то время они пытались нас преследовать за пределами ущелья, но вскоре выдохлись. Эту битву мы выиграли.
…Эту битву он выиграл… А я хорошо помню, как много звона было после той операции в наших штабах, как много наград упало на генеральские мундиры. Наши славные полководцы сумели представить дело так, что с Масудом покончено навсегда. А он спустя несколько недель спокойно вернулся обратно, и с тех пор уже никакая сила не могла его победить.
– Неужели за все эти годы вы не встретили ни одного достойного противника?
Он по-прежнему беспощаден:
– Советские командиры воевали по учебникам, которые они изучали в академиях. Но в этих учебниках ничего не было написано о том, как действовать против партизан, да еще в горах. По-моему, за все девять лет никто из ваших так и не удосужился глубоко вникнуть в ситуацию, постараться понять, что же здесь все-таки происходит.
Несколько лет подряд русские вообще не меняли свою явно порочную тактику, основанную на проведении крупных войсковых операций. Они бросали против горстки моих людей целые полки и дивизии, при этом сметали кишлаки, убивали ни в чем не повинных крестьян, а результат почти всегда был нулевой. Мне казалось, что вы сами упрямо затягиваете петлю на своей шее. А мы всегда старались поступать гибко, никогда не повторялись. И часто загоняли вас в тупик.
…Не могу сказать, чтобы Масуд наслаждался тем впечатлением, которое он производил на своего гостя, нет, за много часов он не менял ни выражения лица – отстраненно-доброжелательного – ни позы: все так же сидел на полу, скрестив ноги и переплетая пальцы рук. Но его речь напоминала приговор.
- Насколько я знаю вашу систему, - говорил Масуд, – иначе и быть не могло. Помню, я был в техникуме, построенном русскими в городе Мазари-Шариф, – там всюду царил серый стандарт, даже комнаты были одинаково безликими, как ящики для обуви. Чего же вы хотите от своих генералов? Они выросли в ящиках для обуви. Я слышал, они должны были согласовывать с Москвой чуть ли не каждый артиллерийский залп. Кто же так воюет?
- Все эти годы наши спецслужбы, войсковая разведка, спецназ, авиация охотились за вами. Что помогло вам избежать гибели, амир-саиб?
- Нас спасали Аллах, хорошая контрразведка и удача. Мы никогда подолгу не задерживались на одном месте. Раз десять расположение моего штаба бомбили, кругом гибли люди, а я не был даже ранен. Все, видно, зависит от Бога, каждому отпущен свой срок.
Однажды около кишлака Руха я вышел в эфир по УКВ-связи и разговаривал с одним из своих командиров. Он спросил, где я нахожусь? Случайно я назвал деревню, расположенную в километре от того места, где был на самом деле. Через десять минут прилетели восемь штурмовиков и превратили деревню в пыль.
…Мы говорили о его прошлом (сын подполковника, два года отучился на архитектурном факультете Кабульского политехнического, а в 19 лет взял в руки оружие, начал свой джихад и вот воюет беспрерывно уже почти двадцать лет). Мы говорили о том, какое будущее ждет Афганистан (Масуд верил, что с падением режима Наджибуллы будет создано коалиционное правительство и в стране наступит долгожданный мир – как же жестоко он ошибся!). Мы говорили о глобальных переменах в мировой политике («хорошо, что покончено с имперской политикой Москвы, но, с другой стороны, боюсь, теперь некому будет противостоять Соединенным Штатам, а их активность может принять опасные формы» – попал прямо в точку).
И вот, наконец, мы подошли к проблеме наших пленных.
Все эти дни я ни на минуту не забывал о том, что привело меня сюда, зачем я здесь. Эти разговоры были, конечно, очень интересны и поучительны, но они казались лишь подступами к главному. На Востоке никогда не станут говорить о главном с места в карьер, часами будут ходить вокруг да около. Рори уже давно донимал меня своими предупреждениями: «Не спеши с просьбами об освобождении пленных, очень аккуратно формулируй каждое предложение, очень внимательно слушай собеседника. Иначе вся наша миссия закончится ничем».
Масуд знал об истиной цели нашего визита в ущелье Фархар. Рано или поздно мы должны были приступить к этой нелегкой теме.
-Так вы русский? - в упор разглядывая меня, скорее не спрашивает, а утверждает Амирхан.
Я согласно киваю головой. Отпираться бессмысленно: за стеной только что закончилась моя встреча с соотечественником по имени Гена, нашим бывшим солдатом, который теперь шофер в отряде ваххабитов под командованием Амирхана, и этот Гена тоже сидит здесь, заметно робея при виде своего властелина. Конечно, я русский, не мог же я при встрече с этим Геной выдавать себя за финна, мне поневоле пришлось открыться.
Гена был шестым нашим парнем, которого мы отыскали на семнадцатый день похода по северным афганским провинциям. После разговора с ним «духи» завели нас в контору местной электростанции, превращенной в партизанский штаб. В углу за письменным столом восседал Амирхан. Глядя на меня немигающими властными глазами, он сухо ответил на приветствие. На шее у него был повязан белоснежный платок. Холеные руки лежали на поверхности стола.