Еще несколько часов и я - дома. С раннего утра не проходило возбуждение: скоро дома.
- Сегодня будем ночевать, как белые люди, - обещал я своим спутникам. - Пограничники нас и обогреют, и накормят, и водкой угостят.
По нашему утвержденному на самом «верху» плану все заставы в Таджикистане должны быть предупреждены о том, что в конце декабря из сопредельного государства пожалуют гости: двое британцев и русский. Их следует хорошо встретить и немедля переправить в Душанбе. План пока сбоев не давал. О чем было волноваться?
Около полудня мы подошли к основному руслу Пянджа. К этому сроку мы уже сильно продрогли и устали. День выдался промозглым, ветреным, с неба часто падал колючий снег. Но и оставалось совсем немного - каких-то сто метров реки, заросшая камышом нейтральная полоса, и мы - дома. В тепле, в безопасности, среди своих. Теперь следовало форсировать реку. Как мы будем это делать, я не мог взять в толк до тех пор, пока не подъехал на своей лошади прямо к берегу. Там Питер и ушедшие с ним вперед проводники сооружали плот.
Хотя плот - это, конечно, сказано слишком сильно. На песчаном берегу местные оборванцы ладили хлипкое плавательное средство из четырех автомобильных камер, двух надутых воловьих шкур, веревок и сучьев. Я остолбенел: неужели на этом «судне» мы отправимся в плавание по стремительной горной реке? А наши вещи? Телекамера, фотоаппарат, записи? Рори тоже был огорчен, но ведь ничего другого не оставалось. Декабрьский день короток, следовало поторапливаться.
Все остальное я помню как в тумане. Кое-как мы со всеми пожитками погрузились на плот, оборванцы, получив свой гонорар, с явным облегчением оттолкнули нас от берега, снег пошел еще гуще, и мы поплыли. Гребли какими-то обломками досок, а то и руками. Посреди реки наш плот стал разваливаться, и плыть пришлось едва ли не по шею в ледяной воде. «Да, - флегматично прокомментировал ситуацию Питер, высоко над головой удерживая дорогую телекамеру, - конец декабря - не самое лучшее время для тайных переходов советской границы.»
Наконец, до нитки промокшие, продрогшие до костей, мы ступили на таджикский берег. Одежда тут же стала превращаться в ледяной панцирь.
- Где же твои пограничники с водкой? - Стуча зубами стал допытываться у меня Рори.
- Не волнуйся, сейчас будут. - Я и вправду верил в нерушимость наших рубежей, в то, что пограничники уже давно засекли нашу группу и вот-вот появятся с объятьями из-за деревьев. Ведь с самого раннего утра мы колготились прямо у них на виду.
Но что-то не пахло здесь теплой встречей.
Мы подождали немного на берегу, а потом навьючили на себя весь груз - килограммов по сорок на брата - и направились от реки через заросли камыша, ориентируясь на дозорную вышку заставы. Холод стал просто невыносимым.
- Ну, где пограничники? - Рори теперь просто издевался надо мной. - Ты же говорил, что они нас от реки на руках понесут. Где они?
Давно ирландец не был таким злобным. А откуда мне знать, где они. Мы уже прилично углубились на территорию родины, однако по-прежнему не было ни малейших признаков того, что нас кто-то обнаружил. Спустя час совершенно обессиленные и продрогшие, мы уткнулись в колючую проволоку, за которой была контрольно-следовая полоса. До вышки и построек заставы оставалось не более полукилометра. Нехорошие предчувствия закрались в мою душу. Казалось невероятным, чтобы нас, совершенно открыто стоявших на виду у заставы, до сих пор никто не увидел.
Сарказм Рори достиг предела. Он высказал мне все, что думает о наших пограничных войсках, наших вооруженных силах и вообще о нашем советском вселенском бардаке. Конечно, было обидно, проделав такое опасное путешествие, замерзнуть рядом с родной заставой. Я молчал, крыть было нечем.
Вдруг на заставе истошно взвыла сирена. Видимо, дозорный на вышке, наконец-то, проснулся и засек нарушителей. Представляю, как он обалдел. Практически прямо под ним стояли три неизвестно откуда взявшихся типа с грузом. Тревога!
- Вот - видишь, Рори, - осадил я ирландца. А ты боялся. Сейчас водку пить будем.
Мы заметили на заставе лихорадочное оживление. Наряд с собаками прытко заскочил в крытый грузовик. Было хорошо слышно, как водитель пытается завести мотор. Чух-чух-чух… Стартер вяло крутанулся раза три и смолк. Этого еще не хватало. «Сдох аккумулятор», - по-русски стыдливо объяснил я своим товарищам. Ирландец не понял, но опять на чем свет принялся ругать советскую власть. Питер, стуча зубами, продолжал изучать систему проволочного заграждения. Он всегда и везде проявлял пытливый интерес к военным сооружениям и оружию.
Отчаявшись завести грузовик, пограничники с собаками набились в «уазик» и поехали к нам. И вот - «теплая встреча». Мы лежим в грязи со связанными руками и теперь абсолютно ясно, что нас тут не ждали, что мы для них - диверсанты и шпионы. Погранцы еще и потому злые, что прозевали нас, обнаружили слишком поздно, за это их по головке не погладят. Рыпаться нам сейчас нельзя, еще шлепнут с перепуга. А потому я шепчу в побледневшее от гнева лицо ирландца: «Ради всех святых - помолчи. Все будет хорошо, только помолчи.»
Бывший парашютист Питер нюхает пядь советской земли безропотно и равнодушно. Как и положено в таких ситуациях ветерану десанта.
Вторым рейсом «уазик» доставляет к месту задержания молоденького старлея. Ага, с этим, кажется, уже можно вступить в диалог. Солдаты тычут в нас автоматами и пытаются наперебой доложить командиру: «Америкосов поймали. Вот они, гады».
Я делаю суровую рожу и, повернувшись к офицеру, раздельно, чуть ли не по слогам, заклинаю его:
- Немедленно свяжись с генералом Мартовицким и предай ему следующее: группа Аушева из Афганистана вернулась.
Старлей меняется в лице. Конечно, он знает, что генерал Мартовицкий командует пограничным округом. Вряд ли, американские шпионы станут прикрываться именем генерала. В следующее мгновение старлей пытается впрыгнуть обратно в вездеход, чтобы вихрем мчаться на заставу, к рации, но у меня хватает ума остановить его:
- Сначала руки развяжи.
Бедный командир не знает, что делать? А вдруг провокация? Вдруг настоящие шпионы?
- Этому развяжите, - кивает он на меня, снова направляясь к машине.
- Стой! - Уже нагло кричу я, почувствовав слабину в лейтенанте. - Всех развяжи и быстро доставь в тепло. Немедленно!
…Через час из штаба отряда за нами пришла машина. Еще через пару часов мы блаженствовали в офицерской сауне, окруженные повышенной заботой наших пограничников. «Прокол» на границе случился, как я понял, по вине начальника заставы. Он вместе с другими был оповещен о нашем возможном приходе из Афганистана. Но вчера уехал в отпуск. А со своим заместителем этой информацией не поделился. Забыл, наверное. Майоры и подполковники из штаба отряда выглядели смущенными. Вину своего коллеги они постарались загладить обильным угощением, а прощаясь, подарили нам по комплекту полевой пограничной формы.
Утром они отправили нас в Душанбе, а на исходе того же дня мы вылетели самолетом в Москву.
Была глубокая ночь, когда мы вернулись в столицу государства, которое еще месяц назад называлось - Советский Союз. Во Внуково нас встречал Руслан Аушев. Он подъехал на своей «Волге» прямо к трапу самолета. Мы обнялись. Руслан выглядел взволнованным.
- Я бы представил вас к самым высоким орденам, - сказал он. - Но нет Союза, нет и наград.
Мы с Рори отошли в сторонку, я перевел ему эти слова.
- А как назывался ваш самый большой орден? – спросил он.
- Орден Ленина.
Рори ядовито засмеялся:
- Неужели ты думаешь, что я бы согласился принять такой орден?
Я промолчал. Что-то мешало согласиться с ним.
И очень хотелось спать.
1993 ГОД. ПОДМОСКОВЬЕ.
ДАЧНЫЙ ПОСЕЛОК ПЕРЕДЕЛКИНО
–Владимир, привет! Скажи, как ты относишься к черной икре?
– Что за вопрос? Конечно, положительно.
– Тогда приезжай сегодня вечером с Таней к нам в гости. Обещаю много Irish whisky and black caviar.
- О' кей, мой друг. Мы обязательно будем.
- Таня! - кричу я жене, положив трубку. - Сегодня едем к Пекам в Переделкино.
Удивительно, но мой британский друг и вправду устроил свою московскую жизнь именно так, как хотел. В полном соответствии с той программой, которую он озвучил мне после августовского путча. Напрасно я над ним смеялся, когда он говорил про усадьбу с конюшней. Он действительно снял уютный дом в престижном подмосковном поселке, завел двух лошадей, собак и даже упоминал о желании Джульет выписать сюда верблюда. Хотя зачем им верблюд, я так и не понял.
Переделкино всегда было вотчиной знаменитых писателей и поэтов. Уже одно то, что здесь много лет творил Пастернак, придавало поселку особый статус. Было видно, что для Рори это обстоятельство тоже имеет значение. Нет, он не стал бы жить, где попало.
Впрочем, и само по себе это место было неплохим. Каких-то пятнадцать миль от Кремля и ты попадаешь под сень вековых сосен, в сонную тишину прелестного дачного Подмосковья. На обширном участке, обнесенном деревянным забором, стоит двухэтажный дом: внизу гостиная с камином, кабинет и веранда, вверху три спальни. Старый полузапущенный сад, в котором Джульет тщетно пыталась устроить настоящий английский газон. Ветхий сарай, который ее же стараниями теперь превращен в конюшню.
Им было хорошо в Переделкино. Они привезли детей. Кажется, сами собой появились кот и два лохматых пса: добродушная кавказская овчарка по имени Брежнев и слюнявый бульдожка, которого назвали Борис. В честь Ельцина, наверное. По утрам дети забирались в родительскую постель, и Рори лично подавал чай. А потом шли гулять в лес. Конечно, так происходило в дни, когда он был свободен.
Очень часто Рори уезжал по заданиям разных телекомпаний в «горячие точки» - они теперь то и дело возникали на просторах бывшего СССР. Он снимал гражданскую войну в Таджикистане, яростные бои между грузинами и абхазами на Кавказе, выезжал в Нагорный Карабах… Потом заполыхало в Югославии, и Рори снимал там. Все чаще вместе с ним отправлялась жена, она уже хорошо справлялась с обязанностями его ассистента и продюсера.