Я знаю: никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они – кто старше, кто моложе -
Остались там. И не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь.
Речь не о том.
Но все же, все же, все же…
Эти стихи были написаны еще во время Великой Отечественной, но и теперь они точно легли на то, что мы сняли в Афганистане. Стас Покровский чувствовал свою вину за прошлое, за все то, что с нами было. А его коллеги не чувствовали. Он был и остался нормальным человеком. А новые телемальчики восприняли теперешнюю жизнь, только как возможность безнаказанно красть. Равнодушные, циничные твари.
Стихи за кадром прочитал друг Стаса, известный актер из театра на Таганке. Фильм стараниями того же Покровского показали в субботу вечером, то есть в прайм-тайм. Когда позже, по многочисленным просьбам телезрителей, его захотели повторить, выяснилось, что пленка уже размагничена. Все остальные пленки хранились годами, а эту почему-то размагнитили. Вот такая история.
Когда-то я обижался на Рори, считая его отношение к России и русским слишком жестким. Но как он мог относиться к нам иначе после всего того, что видел здесь собственными глазами?
Последний раз мы вместе оказались в районе боевых действий весной 1992 года. Ожидалось, что дни режима Наджибуллы сочтены, что Кабул вот-вот падет под натиском моджахедов. Я должен был досмотреть эту историческую драму до самого конца. Был и вполне конкретный повод для нового визита в Афганистан: дальнейшие переговоры с полевыми командирами об освобождении пленных. Победа исламистов не за горами, и теперь у них не останется никаких оснований дальше удерживать наших горемык.
Сначала в Кабул на транспортном самолете российских ВВС прилетели мы с Питером, а чуть позже кружным путем через Пакистан вместе с командой Би-Би-Си приехал Рори. С ним была Джульет.
Мы вылетели с военного аэродрома Чкаловский в абсолютно пустом и гулком, словно спортзал, чреве Ил-76. Было только два пассажира - Питер и я. Этот рейс стал последним накануне штурма Кабула, им должны были эвакуировать посольское имущество. Когда мы оказались над Афганистаном, летчики, как обычно, стали нервно отстреливать специальные тепловые патроны, призванные увести от самолета моджахедские «Стингеры». Питер приник к единственному иллюминатору. Наверное, он впервые видел вблизи такой фейерверк. Еще недавно он снимал своей камерой, как партизаны пытаются сбить наши самолеты. Теперь он сам летел в одном из них, а внизу кто-то из его бородатых друзей, возможно, держал нас на прицеле.
В который раз я изумился, какие же немыслимые повороты совершает жизнь.
В Кабуле в те апрельские дни все происходило стремительно. Застрелился начальник госбезопасности. Перебежали к моджахедам несколько министров. Втихую испарились известные генералы. Наджибулла держался до последнего, но и он понимал, что карта бита. Советского Союза не стало, а новое российское руководство давно оставило его без поддержки. Соратники предают один за другим. Пора и ему покидать тонущий корабль. Он заранее отправил в Индию жену и детей. Теперь пора самому… Ночью президент вместе с братом выехал из дворца в аэропорт, где уже стоял готовый к вылету самолет. Но на пол пути дорогу ему преградили товарищи по партии: «Ты куда, милый? А как же мы? Нет, дорогой доктор, мы тебя сдадим - глядишь, и сами тогда уцелеем». На следующее утро министр иностранных дел Вакиль, который еще вчера называл себя ближайшим соратником президента, сказал журналистам:
- Мы ненавидели его точно так же, как его ненавидели моджахеды.
Каждый спасал себя, как мог.
Вакиль пообещал, что передача власти вооруженной оппозиции произойдет «цивилизованным путем», без кровопролития. Но никаких гарантий, что случится именно так, не было.
В Кабул грозились одновременно войти отряды разных исламских группировок: «непримиримые» пуштуны Гульбеддина, таджики Масуда, узбеки Дустума, хазарейцы и еще Бог знает кто. Жители боялись, что начнется большая резня. Боялись, что, войдя в столицу, «духи» теперь схватятся между собой. И не напрасно они боялись.
Страх тогда просто висел в воздухе. Что будет? Ходили слухи о каких-то списках, которые имеются на руках у партизан: в них имена людей, назначенных к арестам и казням. Что будет?
Я встретился со своими друзьями, которые прежде занимали большие посты в демократической организации молодежи, а теперь стали видными функционерами в партии и государстве. Странно, но они не выглядели испуганными. Очень скоро я понял, почему. Оказывается, они уже давно состояли в тайной переписке с Ахмад Шахом Масудом и имели от него индульгенции. Они сказали, что и Кармаль тоже может спать спокойно. Они молили только о том, чтобы Масуда не опередил Гульбеддин - тогда им всем конец.
Случайно я столкнулся со старым приятелем, известным афганским журналистом и редактором по имени Хамид. Сначала он обрадовался, увидев меня, но когда я вскользь заикнулся о том, что планирую встретиться с Кармалем, Хамид скис:
- Этот человек направил Масуду письмо, в котором советует убить несколько членов партии. Моя фамилия там стоит третьей.
- Вот уж не думал, что ты такая важная птица, - улыбнулся я.
Но ему было не до шуток.
- Сейчас каждый спасает себя сам. Чтобы выторговать себе жизнь, надо иметь или много денег или…- он запнулся.
- Или что? Быть большой сволочью? Предать кого-нибудь?
- Да, так. А у меня нет денег, и я не хочу предавать. Значит, и шансов у меня нет. Может быть, ты поможешь? - Он посмотрел на меня с надеждой.
Вот черт! Я же не мог ему ответить: звони, Хамид, мы что-нибудь придумаем. Может быть, самым честным в моем положении было попрощаться и уйти? Ведь я и сам по сути находился в таком же положении, как и он. Если в Кабул первыми ворвутся фанатики Гульбеддина или ваххабиты, нам всем не сдобровать. Так что же тогда тешить его иллюзиями? Да, надо встать и уйти. Но что-то удержало меня. Наверное, меня удержала та вина, которую я ощущаю еще и сейчас, через годы, вина перед этими людьми. Когда-то мы поманили их за собой в светлое будущее, сделали их подобными себе, а потом вероломно бросили. Не мы ли привели их к той пропасти, которая сейчас разверзлась перед Хамидом?
- Давай думать, - сказал я и налил себе чай.
- Давай, - с явным облегчением согласился он.
Мы решили, что если станет горячо, Хамид позвонит дежурному по посольству, представится, как мулла Сафед и передаст для меня условную фразу. Он будет ждать меня в одном из трех оговоренных нами пунктов: у аптеки в районе Шахре-нау, у входа на хлебозавод, у дукана в старом микрорайоне - он сам нарисовал схему и пометил на ней все три места.
- Ты успеешь доехать за пятнадцать минут?
Я прикинул расстояние до всех пунктов:
- Вроде бы, да. Если, конечно, позволят обстоятельства.
- Ты должен успеть, - упрямо повторил он.
Он смотрел мне прямо в глаза - пристально и с вызовом. Я вспомнил наши предыдущие встречи в Москве и Кабуле, их было немного, но мне всегда нравилось беседовать с этим человеком - он обладал аналитическим умом и самостоятельным характером. Год назад он женился на дочери одного из самых могущественных деятелей режима, но теперь этот деятель успел скрыться в Индии, а беременная жена была здесь, в Кабуле. Он надеялся только на меня. Я был его якорем.
- Когда ты подъедешь, - сказал он, - то, возможно, не сможешь меня узнать сразу. Я изменю внешность. Ты не спеши. Но и не задерживайся надолго, это может стоить нам жизни.
- Хорошо, - кивнул я. - А что дальше? Погружу тебя в багажник, и куда мы поедем? В посольство? К таджикской границе? В Пакистан?
- Я не знаю. Думай, Володя.
…Он так и не позвонил. Моджахеды вошли в Кабул с разных сторон и тут же яростно сцепились между собой, начался невообразимый хаос, следы Хамида затерялись.
Но я забежал вперед. 22 апреля мы с Питером наняли машину и отправились на ней к северу от столицы в городок Джабаль-ус-Сарадж, где со своим штабом располагался Ахмад Шах Масуд. Нам предстояло проехать около восьмидесяти километров по территории, которая, как слоеный пирог, контролировалась различными исламскими группировками. Чтобы избежать неприятностей, Питер где-то достал мандаты, подписанные гульбеддиновскими и масудовскими командирами, мы их показывали на постах, заранее, по внешнему виду, определяя, кто в данный момент направляет на нас автоматы. Я в этих бумажках значился, как Рей – журналист из Польши. Надо сказать, даже «непримиримые» в тот день были настроены к чужакам довольно благожелательно. Победа в джихаде близка. Чего уж там зверствовать! Я умилился, увидев, что в стволы их автоматов воткнуты алые тюльпаны – этими цветами были тогда покрыты все склоны гор. «Духи»-то, оказывается, не лишены сентиментальности.
По дороге навстречу нам шли толпы партизан, расхристанных, веселых, опьяненных предвкушением скорой победы. В обнимку с ними топали солдаты в мышиной форме правительственных войск.Все! Армии больше нет. Дорога на Кабул абсолютно свободна. Город не брали только потому, что между партизанами разгорелся спор: как справедливо разделить этот лакомый пирог и что делать дальше? Кто будет президентом, премьером, министром обороны?
В штабе Масуда, расположенном на склоне холма, где когда-то стоял наш полк, охранявший вход в ущелье Саланг, царила радостная суета. Бойцы Ахмад Шаха были обряжены в свеженький с иголочки натовский камуфляж, вооружены до зубов новым стрелковым оружием. Со всех сторон лагерь окружали их танки. Вот это войско! Я весь день не переставал удивляться. У них были свои вертолеты и пилоты, обученные когда-то в СССР. С одним из масудовских летчиков Мохаммадом Амином я разговорился. Еще сюрприз: оказывается, его отец все эти годы служил заместителем командующего ВВС в Кабуле. Вот почему мы бы никогда не победили в этой войне.
Узнав, что я из России, ко мне подходили другие моджахеды, приветливо здоровались и на хорошем русском языке, подпуская иной раз родной матерок, расспрашивали, как дела в Москве? Все эти люди обучались когда-то у нас: в институтах, военных училищах и даже на курсах КГБ. Вот Фарид – он начальник контрразведки у Масуда. Почти год овладевал этим специфическим ремеслом в Москве. Называл мне фамилии знакомых лубянских начальников, просил передать им приветы… По территории лагеря свободно, как у себя дома, расхаживали известный хадовский генерал и крупные чины из генерального штаба. Они были здесь своими в доску.