Теперь надо кое-что объяснить. Да, шел 1972-й год. Страна вползала в эпоху, которую впоследствии назовут «махровым застоем». Вся жизнь была жестко регламентирована: это можно, а это нельзя. Можно (или правильнее сказать – нужно) было изучать труды классиков марксизма-ленинизма, регулярно посещать партийные, комсомольские и профсоюзные собрания, сдавать нормы ГТО, участвовать в «коммунистических субботниках» и «праздничных демонстрациях трудящихся». Нельзя было даже мысленно усомниться в преимуществах социалистического строя, слушать Би-Би-Си или «Голос Америки», читать Солженицына, посещать церковь, иметь на руках любую валюту, кроме рублей, рассказывать антисоветские анекдоты, «несанкционированно» общаться с иностранцами… Можно было участвовать в «социалистическом соревновании» и петь утвержденные цензурой песни. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Нельзя было противопоставлять себя коллективу, иметь собственные суждения и выделяться из общей массы. Все население часами стояло в очередях за продовольственными пайками (курица, сгущенное молоко, пакет гречки, банка растворимого кофе), но если ты пытался на своем огороде выращивать картошку, огурцы и помидоры, тебя могли привлечь за частное предпринимательство. Это был социализм по Оруэллу. Все жили в большом лагере, обнесенном колючей проволокой, и при этом громко кричали, как славно им живется.
Социализм казался вечным. Советский Союз казался нерушимым. Откровенное вранье и двойные стандарты в журналистской работе казались неизбежными.
И вот я стал участником полярной экспедиции. Словно порыв свежего ветра ворвался в форточку. Дни наполнились неведомым прежде содержанием. Во льдах не было идеологии. Зато была бездна романтики. Я с головой погрузился в книги по истории освоения Арктики. Какие героические судьбы открылись! Какие приключения и подвиги! Полюс, словно сильный магнит, всегда притягивал к себе людей, кружил им головы, заставлял совершать поступки порой безрассудные. Только ради того, чтобы ступить на него. Только чтобы увидеть эту воображаемую, ничем не отмеченную точку. Только чтобы сказать: « Я сделал это!»
Мы заболели Полюсом, и болезнь эта, как очень скоро выяснилось, оказалась смертельной. Вылечиться можно было, только взойдя на символическую вершину земли.
С той поры каждую весну я отправлялся в высокие широты. И на лыжах – в составе экспедиции, и на самолетах – как специальный корреспондент газеты. Я побывал почти на всех крупных арктических островах, нос к носу встречался с белыми медведями, жил с полярниками на льду дрейфующих научных станций, десятки часов провел в небе над Северным Ледовитым океаном. И все это было лишь подготовкой к нашему походу на Полюс.
Пройдет восемь лет, прежде чем мечта исполнится. Целых восемь лет… Следовало подготовить уникальное снаряжение, разработать систему радиосвязи, подобрать надежную команду… Следовало много и всесторонне тренироваться. А главное – надо было пробить казавшуюся безумной идею сквозь номенклатурные, чиновничьи барьеры. Требовалось заручиться поддержкой сначала ЦК комсомола (наша газета была органом ЦК и все сколь-нибудь заметные акции совершались исключительно с его согласия), затем – санкцией КГБ (путешествие к полюсу означало выход за пределы государственной границы, а это мог разрешить только всесильный комитет), наконец, требовалось решение самой главной инстанции – ЦК КПСС. Я без преувеличений говорю: самые непроходимые торосы наша экспедиция тогда сокрушала не на севере, а в Москве.
Но какая желанная, какая высокая была цель!
Все эти годы пролетели для нас как бы на одном дыхании. У каждого, конечно, была своя работа, свои заботы. Дима преподавал математику, Юра занимался наукой, Толя служил в секретной воинской части, Вася работал на заводе, Вадим лечил пациентов, Володя проектировал гидростанции, другой Володя изобретал новые сорта водки, я писал и редактировал статьи для газеты… Но зато вечера и ночи были наши. Вечерами мы собирались на тренировки в спорткомплексе издательства «Правда», допоздна обсуждали свои планы, раздавали друг другу поручения, мы были единым целым все эти годы – все праздники, все дни рождения проводили вместе. И казалось, так будет вечно.
Я особенно сдружился с Васей Шишкаревым. Сама история его появления в нашей команде заслуживает того, чтобы о ней рассказать.
Когда мы еще впервые пробовали лыжами дрейфующий лед, Василий жил в маленьком поселке Лепсы, это Талды-Курганская область, глухой Казахстан. В 1972-м он написал в «Комсомолку» письмо: «Узнал о том, что готовится экспедиция к полюсу и прошу включить меня в ее состав. Работаю электромехаником, совершил несколько самостоятельных путешествий на лыжах, велосипеде и пешком».
Таких писем в то время мы получали много. Дима вежливо, как и всем остальным, ответил, дескать состав экспедиции уже укомплектован да и живете вы от Москвы далековато. Желаем, мол, успехов в вашем нелегком электрическом труде…
Однако, в отличие от других людей, «стучавшихся» в экспедицию, Василий, получив отказ, не угомонился. Два следующих года от него регулярно приходили письма. «Пришлите план ваших тренировок», – просил он в одном. «Приступил к самостоятельным занятиям», – сообщал в другом. Этот парень поставил перед собой практически недостижимую цель: доказать нам свою абсолютную необходимость. В трескучий мороз Вася один пересек по льду озеро Балхаш – этот его 200-километровый маршрут сразу заставил Диму по другому взглянуть на далекого электромеханика. Две зимы подряд он ночевал вне дома: поставил во дворе палатку, сам сшил спальный мешок и вот так, на диво всему поселку, терпеливо снося насмешки соседей и ворчание матери, приучал себя к холоду.
В 76-м он объявился в Москве. «Я, – говорит, – устроился рабочим в управление дорожного хозяйства и благоустройства, там дают временную прописку и комнату в общежитии». Стал посещать наши тренировки. Мы сразу прониклись к нему уважением: скромный и немногословный, он был надежен, как никто. Вася больше ни разу не говорил о своем желании непременно попасть в маршрутную группу, но когда утверждался состав экспедиции для похода на полюс, как-то само собой получилось так, что участие Шишкарева ни у кого сомнений не вызывало. Он доказал.
Вообще, Васька казался мне человеком незаурядным. Он весь состоял из стальных мышц. Просто столкнуться с ним на тренировке во время нашего традиционного «футбольчика», означало неминуемо получить синяк, такой он был весь железный. Лицо сухощавое, острые скулы и узкие глаза делают его немножко восточным. Писал стихи – обычно такие же резкие и угловатые, как он сам. А случалось и лирические:
Все. Вперед не пробиться.
Дальше хаос из льдин.
А над нами вдруг птицы –
Классический клин.
Не видал бы – не верил,
Спорил, в пух разнося:
От Арктического на север
Улетает косяк.
Мыс Арктический – это крайняя земная точка, дальше до самого полюса – только льды и льды.
С малознакомыми людьми Василий держался замкнуто, с друзьями любил спорить и насмерть отстаивать свою точку зрения, которая, как правило, не имела ничего общего с мнениями остальных, какими бы авторитетными эти мнения не были.
При всех своих многочисленных достоинствах он обладал еще одним, очень важным: всегда безотказно приходил на помощь, о чем бы его ни попросили. Каюсь, я иной раз злоупотреблял добротой Василия: сломается дома телевизор, утюг, стиральная машина или настольная лампа – всегда к нему: «Вася, помоги». Он никогда не отказывал.
В марте 1979 года полярная экспедиция, наконец, отправилась на полюс. Впервые в мире на лыжах. Все бюрократические барьеры были преодолены, оставался сущий «пустяк» – полторы тысячи километров ледяной пустыни, гряды торосов, черные полыньи, жуткие холода и – полюс наш.
Я отвечал за работу штаба экспедиции. Семь человек шли на лыжах, базовые радисты трудились на дрейфующих станциях «Северный полюс», в мои же обязанности входило все это увязывать – ход лыжников, вахты базовых групп, парашютные сбросы продовольствия и горючего (они осуществлялись раз в две недели), взаимодействие с авиацией и еще многое-многое другое…
Те 76 дней были лучшими днями нашей жизни.
Мои друзья шли по льдам, базовые радисты, не смыкая глаз, сторожили эфир, я же мотался между Москвой, полярным аэродромом в Якутии и дрейфующими станциями. И все мы еще острее ощущали себя единым целым.
Сумасшедшая, безумная, бессонная, сладкая весна 79-го года.
Как бы это объяснить, чтобы стало понятно? Там тогда многое свелось – и магия полюса, и верность цели, и настоящая мужская дружба, и острота ощущений от смертельной опасности, и то, что мы были первыми… Все сплелось, будоражило, кипела кровь. Я мог не спать тогда много суток подряд и – ничего, ни усталости, ни раздражения. В каждый номер газеты следовало писать репортаж или очерк. Составлять десятки радиограмм каждый день. Готовить заседания штаба. Разгребать череду больших и малых проблем. Отчеты в «инстанции». Командировки на север…
Я не знаю, что такое наркотик, но, наверное, мы были прочно нанизаны на ту иглу.
Однако чем ближе становился полюс, тем тревожнее делалось на душе. Не скажу о других, а я панически боялся окончания экспедиции. Я остро сознавал: с достижением цели прервется нечто очень важное, очень сокровенное, такое, чего ни у кого больше нет. Я отгонял от себя эти мысли, но они не давали спокойно спать.
И вот свершилось.
31 мая в два часа сорок пять минут по московскому времени семь лыжников ступили на «земную макушку». Три часа спустя, получив условный сигнал, мы вылетели с ледового аэродрома, сооруженного между дрейфующей станцией СП-23 и полюсом. В самолетах были базовые радисты, члены штаба и пресса. В десять утра я увидел под крылом оранжевую палатку.
Наш первый самолет сел примерно в километре от лагеря маршрутной группы, где нашлась подходящая для посадки ровная льдина величиной с три футбольных поля. Было пасмурно, шел редкий снег. Я взобрался на фюзеляж «Аннушки» и вдали, за невысокой грядой торосов, разглядел семь маленьких фигурок – они шли в нашу сторону. Мы тоже пошли им навстречу.