Из книги «Звучаль Веснианки»
Стенька Разин — сердце народное
Сарынь на кичку
Ядрёный лапоть
Пошел шататься по берегам.
Сарынь на кичку.
Казань — Саратов.
В дружину дружную
На перекличку
На лихо лишнее врагам.
Сарынь на кичку.
Боченок с брагой
Мы разопьём
У трех костров.
И на приволье волжском вагой
Зарядим в грусть
У островов.
Сарынь на кичку.
Ядреный лапоть —
Чеши затылок у перса-пса.
Зачнем снизовья
Хватать царапать
И шкуру драть
Парчу с купца.
Сарынь на кичку.
Кистень за пояс
В башке зудит
Разгул до дна
Свисти — глуши
Зевай — раздайся
Слепая стерва — не попадайся.
Ввввв-а.
Знайте бояре-купцы
Прислужники царские:
Что мы за народ молодцы
Головы сложим гуслярские.
Знайте что жизнь нам дана
А любимая Волга — престольница
Наша воля пьянее вина —
Спасай понизовая вольница.
Опоясывай
От Казани — до Персии.
Будет день — я откроет ворота
Каждый — для вольных гостей
Чтобы в жизни любая забота
Была равной для равных затей.
Будет день — и закружатся кружно
В хороводах навеки друзья —
И сплетутся все руки задружно
Бедняки — и купцы — и князья.
Будет день — все в семью соберутся
Под единым заветным окном
И тогда эти песни прольются
В сердце каждого крепким вином.
Будет день.
А пока наша доля сермяжная
Разобижена палачами.
Берегись ты отродие княжное
Обожравшее нас калачами.
И пока наша доля-раздольница
Чует слезное горе кабацкое —
Ты бунтуй понизовая вольница
За житье наше братское.
Ну рраз еще — сарынь на кичку —
Я знаю чае свой роковой —
За атаманскую привычку
На плаху лягу головой.
И пускай — я
В день июньский
Да солнечно ясный
Из молодецкого стана
На площади красной
Москвы палачи
Зарубили Степана.
И не стало Великих очей.
Говорят — что грачи
Кричали тринадцать ночей:
Степан Разин — Народное сердце—
Эй Степан — эй Степан — эй Степан.
Будет день —
С колоколен московских
Нам возвестив звонко пробьют:
Это там —
На горах жигулевских
Стеньке Разину память вспоют.
Будет день —
И весенний и дивный
О веселье победном — бурлацком
Перекликнется клич переливный
О пришествии братском.
Будет день —
Станут люди — все други
И сольется святая сокольница.
Дружно вспомнятся Разина струги
И понизовая вольница.
А сегодня — когда молодецкая
Наша жизнь океанским крылом
Разлилась просто — чудо — простецкая
Мы летим на великий Пролом.
И сегодня — в полете волнений
Вспоминая Степана привычку—
Станем праздновать тризну гонений
Распевая:
Сарынь эй на кичку.
Станем сердцем заклятвенным биться
За весеннюю долю —
Если пить — никогда не напиться
За народную волю.
Дни настали огневейные —
Расступитесь небеса —
Пойте песни солнцелейные —
Раздувайте паруса.
Мир раздолен и чудесен
День для счастья Дня.
Больше Песен — Песен — Песен
Сердца и Огня.
Надо гуще дружбы — братства
На едину сторону
Всю казну и все богатства
Мы разделим поровну.
Станем помнить солнце — Стеньку
Мы от кости Стеньки кость —
И пока горяч — кистень куй
Чтоб звенела молодость.
Раскудряво кудри вьются
Молодецкою порой —
Песни сами лропоются
Только шире рот открой.
Ухх и настало же времячко
Строить судьбинушку сущую —
Захвачу завтра бревен беремячко
Да построю избу ядренущую —
Выберу место в горах — что повыше
Чтобы веселому — здоровому стать
Нары поставлю прямо на крыше
И буду под небом спать.
И вообще надо круто раздолиться.
Волга — долгая
А жизнь коротка.
И каждый в ком Разин задорится
У.кого трудовая рука —
Разом поймет батрака —
Куда с радости кинется —
Стала на веки — века
Именинница.
Весело. Вольно. И молодо.
Все Мир Новый рожаем.
С солнца червонное золото
Падает урожаем.
Звеним. Торжествуем. Беспечны.
Будто дети — великие дети
У которых сердца человечны
А глаза на весеннем расцвете.
Станем жить. Создавать. Вспоминая.
Эту песню мою бирюзовую —
В дни чудесного волжского мая
Долго Разина — быль понизовую.
Все равно жизнь — малина
А струги — лебединая стая.
Разливайся Волга — судьбина
Парусами густая.
Прожито все — что назначено.
Добыто все — головой.
Дело навеки раскачено.
Эй — заводи рулевой.
Затомило предвестье
Потянуло ко дну.
Все угнали да с песнями
Зимовать на Дону.
Эх ты мать.
Зимовать на беду — на Дону
Борис Кушнер
Митинг Дворцов
Бил барабан.
Был барабанщиком конный с гранитной глыбы.
Бой копыт Фальконета заставил лаже пыль Марсова поля звенеть.
Герольды — трубач с дворцовой колоны, рубака с Мариинской Площади и третий — в медалях грудь — трехсотпудовой медной рудою на квартирной булыжной груде стал.
там,
Где медовые дали Азии, Сибирью зияя, за решеткой окна в Европу теплятся.
Гулко герольды сзывают:
— На митинг, на митинг, на митинг…
Шли.
Над братской оградой, рада не рада, дворцов затаенная рада метнулась в знамя невероятной речи.
Зимний двуглавый с пачкой орлов обезглавленных, красный от крови, которой цари мокли, пришел на порог братский и тупо бросил единственный в мире барок.
Нервный Инженерный Замок с надменностью мальтийца лез искаженной рожей через лысые липы Летнего Сада-
Ласковым бархатом лени барской ползучие высились арки над темнеющей ракой отверженной Аркадии.
Истовым крестом — набожный красавец — крестился Аничков. Ничком пробирался на площадь. Под мышкою с домовым богом, побирался.
Понуро привел панургово театров стадо Глинка.
Желтела, белела Александринка, слоновыя челюсти колон оскалив.
Голубой калиф, мечтала мечеть в небо руками.
Тонко…
Цирк Модерн в сторонке.
У ног Цитадель, как серый камень.
Биржа делегатами прислала Ростры, корабельных корпусов чреватые кесаревым сечением.
Легатами Мраморного стояли рамы пилястров тускнеющих.
Какой-то молью изъеденный с Мойки.
И стройный Смольного Девиц Растрелли.
Четырех перспектив бессменный председатель, глава ватаги гигантов, небрежно играя игрою курантов, в стрельчатый локон волосы выся, доклад грохочет голосом выси:
Товарищи! Города горло сжато. Не смеют рынков хоры туманов охры рвать в рыданьях о старом. На ветошь татарам наветов продали ненужных оранжереи. Пальбою сдавленные по панели хиреют хвостов удавы. Куда вы? Куда вы'? Былому точка выбита в пулеметной очереди. Впереди, ради наших сынов хвастливой радости, еще ли дикие оргии штыки расправили?
Правы ли те, которые правили? Или оравы поведут города?
Не хватит четырех дум мудрости опровергнуть злоречие грудам на грудь припавших трупов.
Правы ли те, которые правду в муках сердцем окровавленным выродили? Или те, чьих брюх выродившаяся трусость над миром породисто пушками по родинам бухает?
Война поперхнулась. Бой — обалдел. Не беда, что мир не у дел. Тает печаль без вести повешенных. На цыпочках завтра к набату. Всех на цепи приведет парад расплаты. Сбросив трехцветные латы, смерть первая взойдет на баррикаду.
Вы, товарищи, древнейшая в городе нация. Вы целовали уста и черным и красным любовницам столицы. Поймите — ведь небо не синяя ассигнация, не разменная по курсу золота зорь. Небо не только людям полезно. Небо — вещь и хочет, забившись в щель бездны, бояться глупых выстрелов. Быть может оно, роняя глазницы звезд, с солнцем, вытекшим от зноя революций, в зените не выстоит и грянет под ноги людям, не сберегшим зеницы ока.
Товарищи! сегодня дворцам речь. Слов много выкрикнем в ухо эху. Анналов не надо. Кандалы каналов сложим на аналое бессонной ночи. Горят площадей чадные плошки. Мглятся лица пощечиной. Лощины улиц юлят. Гулко лощит трескотня переулки. Ручища орут мятежа.
Тяжкой поступью, по ступицу увязая в гнев сердца, пятная оторопь прохожих, проходят на попятный осужденные. Пятый день торопливо скрипит бегущий такелаж восстания под пятой Авроры. Горы прошлого в страхе прахом раз'аханы. Сколько таких непрошеных погибло на эшафоте. Последний еще и убрать не успели. Лежит он мертвый где-то на Невском, на Кирочной, очной ставкой грозя ночи покою.
А люди из Смольного смогут ли? Тоже не больно. В фейерверки укутались. Западу молятся крамольно.
Вот бароны головы монархов, верки обороны в западни хохлят.
Затмилась лозами пальма. Возами вечные лозунги на свалку. И даже последний туда отвезли — в подпалинах, в нагольном тулупе — Стокгольм.
Пока гордый табун декретов без узды вымолачивает степь за Днепром, и Доном, — на Эльбе и Темзе, на Сене и нервных берегах Гудзона, в зоне все еще буйно помешанных, люди рушат города и бегут озорные, набрав каменьев, проломить другому глупому голову. Там, говорят, голова дешевле, чем в Чарджуе гнилая дыня. Головы дешевы, да камни дороги. Дорогие товарищи! неужели допустим, чтоб благородный мрамор, столетний гранит, серый и красный, как сердце граната — тела наши — были растасканы убийцам на гранаты.
Хорошо ночью над городом, товарищи. Глухо как дворняжка спросоня, взвизгивает Викжель, языком железа лизнув окраину.