Как ни странно, никаких возвышенных мыслей, положенных случаю, в голову не приходило. Он не вспоминал ни мать, ни отца. Не думал о наставниках или братьях по Партии. Просто хотелось, чтобы всё скорее кончилось. На верхней палубе дирижабля Роман увидел несколько человеческих фигур. Люди стояли и спокойно следили за его приближением.
Роман усмехнулся их беспечности и вдруг понял, что скорость планера стремительно падает. Вот когда он почувствовал злость. Вот когда пришла ненависть.
Он закричал. Люто, до хрипа…
Его провели как мальчишку. Он ведь и сам мог догадаться. Если эти двое сумели отбросить в сторону две тысячи тонн, что им стоит затормозить планер?
Машина клюнула носом и завалилась на крыло. Ей не хватало скорости, чтоб опираться о воздух.
Роман осторожно работал элеронами, стараясь удержать планер от штопора. Но всё было тщетно: земля и небо поменялись местами раз, другой, потом планер опрокинулся, и вращение стало беспорядочным…
Крепкие, сильные руки тормошили, вытряхивая из беспамятства.
Роман открыл глаза: смуглое небритое лицо, чёрные вьющиеся волосы. Крючковатый нос и бездонные тёмно-карие глаза…
Человек о чём-то спросил, потом повернулся и крикнул в сторону. Ему ответил женский голос. Мужское лицо исчезло, и Роман увидел Вилорику.
– Ты цел, герой?
Роман пошевелил плечами и ногами. Вытянул шею: фонарь кокпита сорван, нос планера разбит. По всей видимости, машина лежала на брюхе, потому что задницу жгло даже сквозь трусы со свинцовой ниткой: чувствительная кожа сообщала о радиационной опасности.
– Кораноид не похож на заложника, – криво пошутил Роман, не делая попытки освободиться от ремней.
– Заложника? – удивилась Вил. – Что за фантазии?
– Мы думали, что дирижабль угнан.
– Нет, – покачала головой Вил. – Не угнан. А мусульманина зовут Хасан.
– Значит, это всё Халифат придумал?
– Это международный проект, – уклонилась от прямого ответа Вилорика.
– Тогда почему мы о нём ничего не знаем?
– Потому что вас дешевле спасти, чем объяснить, как это сделать.
– Дешевле? Только о деньгах думаете. Сколько тебе заплатили, продажная тварь?
Он хотел её разозлить и обидеть.
Но Вил ответила спокойно:
– О деньгах мы тоже думаем. Сколько заплатить твоему начальству, чтобы Франкфурт не сгорел в ядерном огне?
Она издевалась над тактикой Партии!
– Если бы атомные заряды не стояли в каждом городе, мутанты были бы неуправляемы! Только страх перед возмездием склоняет их к сотрудничеству.
– Другими словами, к населению вы относитесь как к заложникам? За двести лет своего режима других методов управления не придумали?
Роман трясущимися руками ощупывал замки ремней. Он хотел вылезти из планера, чтоб задавить гадину, которая осмелилась…
– Сволочи! Уроды!
– Мог бы этим уродам спасибо сказать, – холодно заметила Вил. – Ты хотел их убить, уничтожить город… для них ты каратель. эсэсовец, а они тебе жизнь спасли: придержали планер в падении.
– Мразь! В годовщину праздника…
– Весь мир скорбит, вы одни празднуете. Бесславная смерть тридцати миллионов человек – это повод для праздника?
– Бесславная? Если бы мои предки не остановили фашизм, мы по сию пору ишачили бы за тарелку похлёбки, за глоток воздуха!
– А сегодня мы ишачим за что-то другое?
– Это не одно и то же!
– Почему же? В обоих случаях – ваша работа.
– Мы не хотели взрывать станцию! Мы не хотели войны!
– А вас кто-то спрашивал? Когда это партийные фюреры интересовались мнением населения? Они играли с огнём. И доигрались. И с войной, и со станцией.
Роман никак не мог освободиться от ремней. Замки заклинило. Он был вне себя. Гадина назвала его, коммуниста, эсэсовцем! Нужен был нож…
Вновь появилось тёмное небритое лицо. Хасан? Все они одинаковые…
Кораноид что-то прошептал Вилорике.
– Высокий радиационный фон, – сообщила Вил. – Хасан разрежет ремни и отведёт тебя на дирижабль.
– В качестве кого? – хрипло спросил Роман. – Если вы сдадитесь и под моим командованием вернётесь, обещаю ходатайствовать, чтобы вам сохранили жизнь.
У неё округлились глаза:
– Вернётесь? Человек, у нас реальная возможность предотвратить катастрофу. За секунду до взрыва мы поднимем крышку реактора. Воздух смешается с водородом, получится гремучий газ. Объёмный взрыв вынесет активную массу из реактора и развеет по ветру… Вашим властям останется только подогнать несколько землечерпалок и забросать речным гноем ёмкость реактора. Уж эту малость им хватит ума сообразить?
Роман не успел ответить. Вил отошла в сторону. В кабину просунулся Хасан с огромным кривым ножом. Не раздумывая, Роман воткнул указательный палец ему в глаз, а когда кораноид отшатнулся, выхватил у него из руки нож.
Хасан завыл, обхватил лицо ладонями. Из-под пальцев показались капли крови.
Роман быстро освободился от ремней, но дальше дело не пошло. Его вдавило в кресло. Сплющило. Он задыхался. Он не мог пошевелиться.
А потом что-то случилось с глазами: тени, блики, рябь…
…Смуглое небритое лицо, чёрные вьющиеся волосы.
Крючковатый нос и бездонные тёмно-карие глаза.
Роман выставил вперёд руки. Нож куда-то исчез, и ремни вновь были целыми, но даже в этом безнадёжном положении можно было держать оборону.
Хасан о чём-то спросил, потом повернулся и что-то крикнул в сторону. Ему ответил женский голос. Хасан пожал плечами и спрыгнул с крыла, исчез.
– Хасан! – закричал Роман, – Как ты это сделал, Хасан? Я же высадил тебе глаз!
Он забился в ремнях, в надежде выпутаться. Безуспешно.
В проём кокпита заглянула Вилорика:
– Ты помнишь?
– Помню что? – И вдруг он понял: – Ты изменила прошлое? Не позволила искалечить Хасана?
Вил смотрела на него со спокойным интересом.
– Да вы – урод, товарищ инструктор! – насмешливо сказала она. – Вы помните элементы несостоявшейся реальности! И что же мне теперь с вами делать?
Роман молчал. Рушилась привычная картина мира. По всему выходило, что советский военно-промышленный комплекс – не самый военный комплекс в мире.
«Преимущество противника очевидно, – озадаченно думал Роман, – вот эта девчушка с ангельским личиком играючи обвела нас вокруг пальца…»
– С собой, по понятным причинам, не зову, – сказала Вил, не дождавшись ответа. – Но мы можем встретиться в новой реальности. Скажем, у монумента во Франкфурте. Завтра, в это же время. Идёт?
Роман скосил глаза на свой хромированный «Урал» и молча кивнул.
– Вот и хорошо, – обрадовалась Вилорика. – Тогда до встречи, инструктор. Сегодня вы умрёте, но завтра скажете спасибо…
Она знакомым жестом тряхнула головой и скрылась из глаз.
Посидев неподвижно минут десять, он присмотрелся к механизму ремней безопасности. Нет, нож был не нужен – небольшое усилие руками, и Роман выбрался из кабины. Дирижабль бледным облачком висел над восточным горизонтом. О том, чтобы его догнать, не могло быть и речи. Но смириться с поражением Роману не приходило в голову.
«Проигрывает тот, кто признаёт поражение, – подумал Роман. – Партия не признаёт поражений. А потому никогда не проигрывает!»
Он вынул из-под сиденья сумку с НЗ и компасом, сделал приличный глоток воды из фляги, сверился с трофейной картой и бодро зашагал по радиоактивной пустыне.
Через сотню шагов Роман поморщился – ступни немилосердно жгло.
«Будто на углях, – недовольно подумал инструктор. – Босиком…»
НЕВОЛЬНИКИ ТРАВЫ
Мне нравится, когда её вызывают. Тесное платье без единой складочки плотно прилегает к спине, тёмные волосы маслено отсвечивают неоном и сиберикой. Всё, что ниже поясницы, скрыто завалами книг и тетрадей зубрилы Аркадика. В моей прежней школе Аркадик давно бы зарёкся приносить с собой столько макулатуры, но здесь я новичок и, прежде чем заявлять права, предпочитаю присматриваться и прислушиваться.
Класс особо продвинутых в интернате для особо одарённых… ботаны из ботанов, если в трёх словах. Как меня в эту богему угораздило – лучше не спрашивайте. А если шибко интересно, справьтесь в моём родном отделении милиции. Самому рассказывать в лом.
А вот Ленку со спины разглядывать в удовольствие. Спереди, конечно, тоже есть на что посмотреть, только спереди глядеть не разбежишься. Та ещё штучка! Голубые глаза, вишнёвые губы. Подбородок выдаёт упрямство и породу. Ещё бы, голицынских кровей! Это я у неё в ЖЖ вычитал. Может, и врёт, но складно. Чего не скажешь об уроке. Судя по всему, ответа на вопрос мучилки Лена не знает.
– Вчера допоздна лабораторку по гидравлике делали, Вера Михайловна, – доносится её жалобный голосок.
И что бы она дальше ни сказала, чувствую, знаю, если налаживать мосты, то сейчас, немедля, сию минуту. Признание, что на другие предметы школяр тратит больше времени, чем предусмотрено программой, действует на препода как пинок на добермана.
Шумно выдохнув, начинаю подъём. Коленями цепляю столешницу парты, а когда выпрямляюсь, бьюсь головой о полку с наглядным пособием. Звон чашечек Петри с любовно разложенными образцами штаммов и культур вынуждает Веру Михайловну сделать несколько торопливых шагов мне навстречу. Она спотыкается о чей-то портфель, едва не падает.
Класс сдержанным гулом встречает неловкость преподавателя.
У нас бы гоготали не таясь, в голос, до дребезга стекла в прохудившихся рамах.
– Мы говорили о направляющей силе эволюции, – напоминает Вера Михайловна. – Ты хочешь что-то сказать, Антон?
Оглядываю притихший класс.
Похоже, они никогда не были в цирке. Пришло время восполнить этот пробел.
– Трава, – отвечаю глухо, с напускной неохотой.
На самом деле, задача решена: Ленка тихонько опускается на место и оборачивается ко мне. Она раскусила мою игру. В её глазах – признательность и удивление. Спешу закрепить успех:
– Если отбросить предрассудки антропоцентризма, то вынуждающей силой эволюции человека является трава.