Ржавая Хонда (сборник) — страница 4 из 40

Заполье. Ромны

1. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Кожей от санитаров воняло так, что щипало в глазах и першило в горле. Уж и не знаю, чем они там свою одёжку обрабатывают.

Наглые, развязные, уверенные в себе и друг в друге.

На бритых головах – чёрные береты с черепами. Черепок махонький, серебряный, с ноготь величиной, но злой какой-то: ухмыляется и будто в душу заглядывает. У старшего – черепок золотой. Не притрагиваясь, видно: не дутая вещь – настоящее литьё.

Не по себе мне рядом с ними. Дрожь пробирает, как подумаешь, сколько народу эта компания загубила. Монстров они закапывают или нет, никто не проверит. А вот то, что после их ухода в селухе вой стоит, с каким не всякий землетряс провожают, – научный факт.

Поначалу, как увидел с кем в дорогу иду, даже обрадовался. Рота санитаров найдёт на Рыжего управу. А потом опять разобрало – виданное ли дело: только из Заполья человек вернулся, как его опять к депу на темечко отправляют. Несправедливым мне это показалось. И что Тамилкой дали потешиться, не утешает. Я ведь жить с ней хочу, а не тешиться.

Впрочем, грех жаловаться: знатно мы с ней поамурили, отвёл душу.

Хуже, что роту отправляют не со мной вдогонку Рыжему, а в Шостку на разведку – глянуть, что там и как. Уж больно подозрительно у хохлов. Человека всегда должно быть двое. Так ещё с доупаднических времён повелось. Он и она. Мужчина и женщина. А если одни только мужики или, скажем, только бабы, тут санитарному отряду и есть самая работа. Рост и ширина плеч хохлов не смущают, поскольку миролюбиво настроенные эсэсовцы идут исключительно в гуманитарно-познавательных целях: обмен опытом в обнаружении, преследовании и ликвидации нелюдей. Тема, которая во все времена находила самый горячий отклик и сторонников у всех народов. Впрочем, кажется, с питерцами у санитаров что-то не срослось. В учебке по истории что-то такое рассказывали. Не помню… Да плевать мне.

А вот, что по следам Пека отправили только одно звено, не плевать. Как подумаю об этом, сухо в горле становится. Не справиться пятерым санитарам с ковровцем. He-а, никак…

Эх. Недооценило начальство сноровку дикаря. А толково объяснить у меня почему-то не получилось. Только рот раскрываю, чтоб поведать о его бойцовских качествах, в какой-то ступор впадаю. Прямо наваждение какое-то. И лучемёт лейтенанта вряд ли напугает Рыжего. Лучемёт – это такая штука: если достал, то стреляй. А как стрелять, если приказано доставить живым? Жёстко приказано: без живого Рыжего не возвращаться!

А всё потому, что идея Рыжего добраться до Начала Тьмы начальству сильно не понравилась. Крамолу они в этом желании разглядели. Потому и велели: найти и вернуть! Что, конечно же, озадачивает. Плохо я себе представляю: как это Рыжий кого-то послушает. И зачем он им нужен, живой-то? Спросить что-то хотят?

Зато повезло, что в Поле не гонят. Оказывается, за Рубежом у связистов есть станция с известным номером. Как я понял – общественной пользы никакой, туда и не ходил никто: пустыня. Но сейчас пригодилась. Главное, она на ТОЙ стороне. А значит, ударим в тыл: неожиданно и насовсем. Как во всех умных книгах про войну написано…

Переходили чётко и слаженно, пятёрками.

Я был во втором звене. Понравилось, как они работают. Лепестки едва приоткрылись, как первый кувырком выкатился в зал. За ним второй, третий… Когда я вышел, они уже покинули станцию и вместе с первым звеном осматривали прилегающую территорию.

Никудышная территория: знакомый лабиринт каменного бруствера до самого горизонта. Пустое небо, пыль, камень, песок. В километре к западу два торнадо прогуливаются: будто шланги коричневые – волнами идут, изгибаются. Тревожно, конечно. Не без этого.

Зато пеленгатор проснулся, оправдывая расчёт начальства на контакт с беглецами. Жаль только, что масштаб пока неясен. До Рыжего может быть и тридцать километров, и сто тридцать. Проверять будем опытным путём…

Пока осматривались, подтянулись остальные звенья. Убедившись в отсутствии явной угрозы, рота построилась в колонну по три и ленивой трусцой двинулась к горам, тёмными глыбами маячившим на востоке. Когда они добегут до предгорий, им предстоит угадать, в какую сторону поворачивать, чтобы добраться до Шостки. Отважные ребята. Я-то побегу по маяку и к известной цели. А эти… через пустыню в полную неизвестность.

– Данила! – окликает лейтенант Чебрец.

Оказывается, моё звено уже построилось и готово к марш-броску.

Я в последний раз смотрю вслед уходящим героям и спешу занять место замыкающего.

Митрофан Чебрец башней возвышается над остальными бойцами: высокий, жилистый… он бежит третьим. Между нами два человека, но мне кажется, вижу только его широкую спину. Пеленгатор у лейтенанта. Кажется странным, что за пеленгом следит не кросс-лидер, а Митрофан из середины колонны. Но это не моё подразделение. Не мне думать, не мне и командовать.

Темп выбрали скорый, но часто переходили на шаг, и рюкзак, полный провизии и воды, не доставлял особых мучений.

Какое-то время даже казалось, что я вновь на учениях, бегу со своим взводом, и через часик-другой нас всех накормит заботливая тётя Глаша, повар калужской дружины. А вот Тамилка готовить не умеет, хоть и старается. Что удивительно – нам обоим от этого обидно. Я досадую, что не могу искренне похвалить её за старания. А она на себя злится – что угробила продукты, время, силы… а оно «никакое»: пресное и противное. Неужто дело в продуктах? Срок годности истёк или неправильное хранение? Ведь Глафира Никитична продукты со складов дружины берёт, а Тамилка с рынка приносит. Когда вернусь, нужно будет попросить на кухне пакеты сушёных овощей. Интересно, вкус появится?

Лейтенант отлаивает «шагом». Раскалённый воздух пылью царапает глотку, вытираю пилоткой потное лицо, оглядываюсь: шпиль станции Перехода скрыт изломанным горизонтом, торнадо не наблюдается. Однако пыль мы подняли изрядную. Тем, кто впереди, – легче: у них воздух чище. Зато я к дому ближе. А значит, путь назад короче. «Назад…» Качаю головой и чувствую горечь. Погоня только началась, и где, в каком месте мы повернём обратно, даже депу неизвестно. Если Рыжий уломает купца двинуть к Лембергу, считай, повезло: там сразу несколько зарегистрированных станций Перехода. Возвращение будет скорым и лёгким. Допрос в карантине – не в счёт: перетерпеть, а там, глядишь, и Сальтан обещание исполнит, квартиру даст. Или даже сруб…

Но если они двинут на юг, то и преследование затянется, и обратный переход не покажется ласковым: понятное дело, сколько пешачил туда, столько мотать обратно. Невесёлая, прямо скажем, перспектива. На леталках оно, конечно, проще. Но вот вопрос: как отнесутся мои новые приятели к необычным способностям Каина? Принять услугу от монстра санитары не могут. Им это уставом запрещено. Но если они прижмут Каина, то Рыжий в стороне стоять не будет. Значит, и Рыжего в чирву? Ну разве что вшестером… А почему это я Ивана и себя не посчитал?

«Бегом», – голосит лейтенант.

И ещё вопрос: а как они, собственно, собираются Рыжего возвращать? Лейтенант – парень ушлый, не без фанатизма: у него приказ, и, пока последний боец в землю не ляжет, он будет приказ исполнять. Но и у Рыжего не всё в порядке с головой: ему сельский сход поручил дракона отыскать. Того самого, что не даёт солнцу с неба спуститься. И лейтенант СС Рыжему не указ… и торнадо Рыжему не указ, и секты… ему вообще никто не указ. И мы все ему только обуза. Как он жаловался под ураганным дождём, что из-за нас ему нужно под навесом отсиживаться, вместо того чтобы по болоту весело шагать?

И когда встретятся эти два фанатика, на кого поставить, кого поддержать?

Лучше, конечно, вернуться… факт. Посему ставить нужно на санитаров. Но их всего пятеро. Не справятся они с Рыжим. Даже если мы с Иваном пособим, неизвестно, что получится. Тем более приказ ясный: только живым! Рыжего живым от намеченной им цели повернуть? Наверное, проще реку в прыжке остановить.

Вспоминаю, как в детстве река на меня рванула. Мама спасла: одной рукой в дерево вцепилась, другой меня держала. Когда люди на лодке прибыли, битый час не могли меня от неё оторвать. Спорили, что проще: руку ей отрубить или меня из куртки вытащить. Потом кто-то сообразил, что рубить-то придётся на моей спине. Так и осталась там моя лепиха, за которую мать треть отбоя меня из-под воды поддерживала…

Детские воспоминания сбивают с ритма, спотыкаюсь, а Митрофан, слыша за спиной мою иноходь, тут же даёт команду «шагом».

Я благодарен ему за эту короткую передышку, но проснувшийся ужас не отпускает: ледяной рукой оглаживая затылок, запуская стылые пальцы глубоко в сердце.

«Бегом», – командует лейтенант.

Куда он так спешит? Чужая, незнакомая местность. Об этих краях ничего не известно. Здесь не то чтобы бежать, ползти смертельно опасно.

Отпускаю соседа чуть дальше положенных трёх метров и послушно набираю скорость… спереди доносится истерический крик. Вопль, полный отчаяния и боли. Кричит кросс-лидер. Следом заходится криком ведомый.

Колонна рассыпается. Санитар, который бежал перед лейтенантом, визжит, как поросёнок на живодёрне. Все остановились: голова первого, пуская чёрные струйки дыма, исчезала в сиреневом грунте. Что показалось особенно жутким: эмблема на берете потемнела от копоти, а потом растеклась в серебристую кляксу и всосалась в пыль. Второй санитар погрузился по грудь и уже молчал. Чебрец ухватил его за шиворот и удивительно легко перебросил на безопасное место. Через мгновение становится понятна лёгкость, с которой он это сделал: от санитара остались только рука, плечо, шея, голова… и чёрный берет с глазастым черепом.

Крови не было. Изнаночная сторона груды мяса покрылась румяной корочкой, издавала приятный шашлычный запах, но не кровила.

Все сгрудились над останками, обильно потея и тяжело дыша.

Я отыскал неподалеку сухостой и выломал палку. Мои «опыты» лишь подтвердили очевидное: гладкая сиреневая поверхность охотно «заглатывала» любой предмет, которому не повезло к ней прикоснуться. Через час мы скормили сиреневой напасти всё, что пыталось расти в радиусе полкилометра. Попутно нашли ещё два опасных участка.

По счастью, сиреневая почва была ясно различима на фоне серо-коричневого грунта. Помимо цвета, опасные участки выделялись гладкой поверхностью, на которой не было ни бугорка, ни травинки.

Чебрец в сторонке долго советовался с рацией: то ли предупреждал основную группу, ушедшую к горам, то ли просил у них подкрепление, в связи с убылью личного состава.

Или и то и другое.

Когда лейтенант дал команду продолжить движение, я ногой спихнул останки санитара в сиреневую смерть. Эсэсовцы внимательно следили за кремацией, но едва я подумал, что это очень удобно: не нужно ни копать, ни закапывать, – как они все разом глянули на меня.

И тут-то я понял, что совершил непоправимую ошибку.

Мне показалось, что сейчас они забросят меня в самый центр этого сиреневого кошмара. Но они опомнились. Лейтенант, тот самый, что со злым золотом на берете, негромко скомандовал: «Завулон вперёд, Холодняк замыкающим», – и мы продолжили свой бег. Теперь было понятно, почему пеленгатор в середине колонны, а не в её голове. А ещё я радовался, что бегу последним. Если кто-то из санитаров окажется у меня за спиной, придётся всё время оглядываться или бежать боком, приставными шагами.

2. МУТНЫЙ ПЕК

Раскачивание тускло-серого шара завораживало.

Чёрный, натянутый в тугую струну трос поднимался к высокому потолку башни и терялся в сумерках глухих мрачных стен.

Пека клонило в сон. Гипнотические возвратно-поступательные движения маятника производили на него совсем не те впечатления, на которые рассчитывал жрец науки.

– Этот эффект можно объяснить только вращением планеты. Пока маятник совершает полный цикл между крайними положениями, планета успевает повернуться. Угол очень мал, но по мере роста числа колебаний эти углы складываются и достигают значений доступных наблюдению. За два отбоя маятник отклоняется…

«Неужели он собирается держать нас здесь два отбоя?» – с отчаянием подумал Пек, скосив глаза на Рыжего. Дикарь стоял прямо и, приоткрыв рот, следил за шаром. Он был готов ждать «доступности наблюдения» не два, а двадцать два отбоя: терпеливо, внимательно, настороженно.

Пек покачал головой: «Поразительная тяга к знаниям! Никогда бы не подумал, что крестьяне столь живо интересуются устройством мира и парадоксами геодезии».

Рыжий, уловив внимание Пека, повернулся к нему:

– Здорово, правда? – и тут же обратился за разъяснениями к жрецу: – Но если Земля вращается, Солнце должно двигаться? Почему не заходит Солнце?

Пек вздохнул. Непосредственность, с которой дикарь воспринимал события и окружающий мир, вызывала зависть. «На месте Рыжего, – подумал купец, – я бы сбежал минувшим отбоем. Как увидел Данилу с санитарами, так бы и сбежал. Вместе с инкубами. Каин со страху едва не обделался. Разумеется, первый претендент на санацию. Потому и не решаемся двигаться дальше: как они увидят наши облёты невидимого, так всё и откроется. А если эсэсовцы узнают, из какого теста сделаны девушки, то и их… и меня… Даже Иван, хотя, казалось бы, что ему, – и тот напрягся… да и сейчас напрягается. Видать, тоже есть счёт к эсэсовцам… впрочем, у кого его нет?»

«У Рыжего, – сам себе ответил купец. – Рыжий никому счетов не предъявляет. Живёт проблемами текущего отбоя в тепле первобытной дикости».

Пек припомнил интерес, с которым Рыжий забросал санитаров вопросами. А те, разумеется, с ответами не тянули. «Вот уж кто уверен в своей правоте. Прямо показатель какой-то. О масштабе негодяя можно судить по категоричности его ответов». На душе сделалось гадко. «Неужели эти мерзавцы настроят Рыжего на свой, эсэсовский лад? – подумал Пек. – Неужели он станет таким же, как они?»

– Помимо собственного вращения, Земля движется по круговой орбите вокруг Солнца, – невозмутимо бубнил жрец. – И если период обращения планеты вокруг светила совпадет с суточным вращением, то Солнце на небесной сфере будет казаться неподвижным.

«Интересно, что дикарь понял из сказанного?» – снисходительно усмехнулся купец, но, присмотревшись к Рыжему, понял, что «дикарь» понял всё. Рыжий с ужасом смотрел себе под ноги, будто заметил стремительное движение внезапно ожившей незыблемой твердыни.

«Нужно вмешаться, пока жрец окончательно не заморочил парня своими суевериями», – решил Пек и доброжелательно улыбнулся:

– Ещё одно доказательство бытия Божьего? Какова вероятность, что период обращения планеты вокруг светила и период вращения планеты вокруг своей оси совпадут настолько, что Солнце замрёт на небе неподвижно? А ведь ещё должно исполниться условие, чтобы ось вращения Земли была строго перпендикулярна плоскости её движения вокруг звезды. Иначе Солнце хоть немного, но плавало бы по небу!

– На самом деле, прецессия Солнца доказана, – спокойно возразил жрец. – Яркость светила не позволяет вести прямые наблюдения за его смещением, но изучение тени даёт ясное представление об этом явлении. Пойдемте со мной, я покажу.

Пека не обрадовало предложение выйти из сумрачной прохлады в ослепительный зной, но, к его облегчению, жрец повёл через южные ворота и двигался строго в тени башни.

Жреца звали Сергей, и Пеку он чем-то напоминал погибшего Булыгу: такой же маленький, тихий, неприметный. Рассеянный взгляд, кроткое, чуть удивлённое выражение лица, редкие волосы… тем поразительней казался его интеллект, позволивший построить непротиворечивую картину мира исключительно на собственных рассуждениях и опытах.

Через несколько минут они оказались у самой границы тени. Площадку, где заканчивалась тень башни, когда-то плотно утрамбовали и гладко зачистили. Два десятка металлических шариков были выложены овалом, в который упирался угол тени, образованный стеной башни и её кровлей.

– Я это место называю обсерваторией, – тихо сказал Сергей. – Тень совершает эллиптическую прецессию с периодичностью в девяносто отбоев. Мне кажется логичным предположить, что это и есть время, за которое планета обращается вокруг Солнца. Тогда и вокруг своей оси планета делает полный оборот за это же время. Мне оставалось только соотнести это время со скоростью вращения плоскости качаний маятника, чтобы получить значение широты, на которой мы находимся, и сравнить её с положением Солнца.

Жрец сделал паузу, чтобы слушатели могли поразмыслить над сказанным.

Пек не очень хорошо понимал, к чему жрец ведёт. Но обстоятельность, с которой Сергей обосновывал каждый шаг своих рассуждений, впечатляла.

– Не понимаю, – сказал Рыжий. – Много непонятных слов. Если ты соотнёс то, что требовало соотношения, почему просто не скажешь, что получилось?

– Получился пятьдесят один градус. Это угол к горизонту, под которым мы наблюдаем Солнце, – ответил Сергей. – Если мы получили одинаковое значение широты места, в котором находимся, двумя разными способами, значит, оба расчёта верны. Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца.

– Прецессию можно объяснить и менее фантастическими допущениями, – сказал Пек.

– Ты можешь пояснить смещение маятника в предположении, что Земля неподвижна? – удивился жрец.

– Запросто! – Пек пренебрежительно усмехнулся. – Представим себе, что в центре магмы продолжает вращение массивное ядро. Поскольку его движение затруднено плоскостью, на которой удерживается система Земля – Солнце, ядро совершает биения, наподобие гигантского эксцентрика. Вот эти биения и улавливает ваш маятник. В последнее время вращение ядра стабилизируется, и этим объясняется сокращение числа землетрясов, а реки всё реже «прыгают». Пройдёт ещё какое-то время, биения ядра прекратятся, и маятник будет раскачиваться строго в заданной плоскости. Сколько времени ты наблюдаешь за своим железом?

– Это свинец, – дрогнувшим голосом поправил жрец. – А если бы я сказал, что в качестве грузила мы использовали железо, ты бы вспомнил о магнитном поле планеты?

– Обязательно! – кивнул купец. – Но ты не ответил…

– Три сотни отбоев. В настоящее время мы проходим четвёртый цикл прецессии. Отклонений пока не обнаружили.

– Но в книгах написано, что один оборот вокруг своей оси планета совершала за один отбой, – напомнил Пек. – А у тебя – девяносто.

– Верно, – не стал спорить жрец. – А также написано, что полный оборот вокруг Солнца Земля совершала за триста шестьдесят пять отбоев.

– Ты не находишь это странным? – Пек чувствовал облегчение, а потому не скрывал насмешки. – Может, всё-таки ядро?

– Есть и более странные вещи, купец, – лицо жреца оставалось безучастным. – В книгах написано, что радиус Земли – больше шести тысяч километров. Но на самом деле – только три.

– Чего «три»? – не понял Рыжий.

– Три тысячи километров, – терпеливо пояснил жрец. – А должно быть шесть!

– И как ты это определил? – недоверчиво спросил Пек.

– По тени. Измерил длину тени вертикального пятиметрового шеста здесь, в Ромнах. С этим шестом дошёл до Миргорода, установил его вертикально там и снова измерил длину тени. Она увеличилась на десять сантиметров. Расстояние между Ромнами и Миргородом девяносто километров…

– И получилось три тысячи? Ты уверен в расчётах? И почему думаешь, что Ромны и Миргород на одном меридиане?

– Я с этим шестом дошёл до большой воды, – тихо сказал жрец, – я видел границу тумана. Двигались строго на юг. Прошли восемьсот километров. С этого расстояния Солнце наблюдалось под углом тридцать шесть градусов к горизонту. Все измерения подтверждают величину радиуса в три тысячи километров. Отклонения остаются в границах погрешности оценки расстояния.

– И как вы измеряли пройденное расстояние? – Пек вдруг почувствовал злость.

От былой сонной одури не осталось и следа. Теперь от непрошеного вторжения в привычное миропонимание у него всё сильнее болела голова.

– Шли тремя группами. У всех – пятиметровые шесты. Первая группа устанавливает свой шест, вторая и третья группы уходят на расстояние, с которого шест имеет угловой размер пяти сантиметров, если смотреть на линейку с расстояния в один метр. Значит, ушли на расстояние сто метров. Вторая группа устанавливает второй шест, третья группа уходит на такое же расстояние, только теперь ориентируется по двум шестам, чтобы первый шест «прятался» за вторым. Когда установлен третий шест, первая группа снимается с места и обходит вторую и третью группы. Проходит свою сотню метров и устанавливает первый шест. Десять «перекладок» шеста – километр, сто – десять километров. Тысяча – сто километров. Ориентацию не сбивают ни рельеф, ни сиреневые топи. Когда проходили воду, ориентировались по горизонтальному створу из двух шестов. По возвращении все измерения повторили. Ошибки нет.

– А как выбрали стартовое направление?

– Вот наше стартовое направление, – на губах Сергея мелькнула грустная улыбка, он рукой указал на тень башни. – Вот так и ориентировались, по тени зернохранилища.

– Зернохранилища?! – воскликнул Рыжий. – Ты хочешь сказать, что в этой башне хранилось зерно?

– Мы сделали такие выводы по остаткам зерна и механизмам, которые приводили это зерно в движение…

Но Рыжий его уже не слышал. Потрясённый, он повернулся лицом к башне и широко развёл в стороны руки:

– Депут меня подери! Сколько нужно людей, чтобы они могли наполнить зерном такой амбар? Какие площади посевов!!! И сколько нужно народу, чтобы сожрать это зерно до следующего урожая?

Пек почувствовал укол ревности. До сих пор только ему удавалось удивлять дикаря.

– Ваш Край достаточно богат, чтобы оплатить расходы на такую экспедицию? – неприязненно спросил он жреца.

– Экспедицию оплатил Институт, – с достоинством ответил Сергей. – У нас много военно-прикладных разработок, за счёт которых кормимся и можем позволить себе масштабные геодезические исследования.

– Военно-прикладные? – оживился Рыжий. – Например?

– Я не вправе обсуждать с вами эти вопросы. Обратитесь к городничему. Он вам расскажет, что посчитает возможным.

Пек представил, как этот тщедушный малый с усталым голосом и прозрачными глазами, шагая по своей тени, тащит палку в три своих роста… Теперь жрец вызывал уважение и даже опаску.

– Кстати, о зернохранилище, – виноватым голосом продолжил Сергей. Судя по всему, ему было неловко за свой отказ обсуждать «военно-прикладные разработки». – По времени падения с башни свинцовых шаров мы определили величину ускорения свободного падения. Она гораздо меньше привычных девять и восемь!

– Девять и восемь чего? – встрепенулся Рыжий, но купец, предчувствуя недоброе, не позволил Сергею ответить.

– Это очевидно, – сказал Пек. – Ускорение свободного падения – характеристика гравитационного поля планеты. Если Земля разбилась о Дно Мира в лепёшку, то изменилась её форма и распределение массы. Сегодня сила тяжести гораздо меньше, чем она была до Упадка. Это тривиально!

– Наши наблюдения приводят к нетривиальным выводам, – тихо сказал Сергей.

– Надеюсь, ты вправе их с нами обсудить? – не сдержался Пек.

Но жрец оказался равнодушным к колкостям:

– В экспедиции мы сделали множество промежуточных измерений. Радиус окружности, по которой мы двигались, был постоянным.

– Ого! – сказал Пек.

– И что это значит? – спросил Рыжий.

– Это значит, – вместо жреца ответил Пек, – что планета, на которой мы живём, – шар, а не половинка эллипсоида, которым она должна была стать после столкновения с Дном Мира.

– По ускорению свободного падения и радиусу этого шара нам не составило труда вычислить массу планеты. Она составляет три четверти земной…

Но Рыжего больше волновала лоция предстоящего маршрута, а не споры относительно формы и массы Земли.

– Ты сказал, что дошёл до тумана, – напомнил он жрецу. – Это что такое?

– По мере движения на юг лучистая энергия, поступающая от звезды, уменьшается. Значит, где-то проходит граница точки росы: когда температура воздуха достаточно низка, чтобы водяные пары конденсировались и уплотнялись.

– Теории! – не выдержал купец.

– Я эту «теорию» видел собственными глазами, – с достоинством ответил жрец. – Свою экспедицию мы завершили на крутом обрыве, с которого открывался удивительный вид: до самого горизонта долина была затянута плотными облаками. Когда мы начали спуск, то попали в густой туман. Внизу нас ждала солёная вода и необычное для реки волнение. Я думаю, что это море. Вскоре мы повернули назад, поскольку не были готовы к такому испытанию. Кроме того, плохая видимость делала измерения невозможными.

– Надо думать, – кивнул Пек.

Когда Рыжий позвал его смотреть на «летающий шар», он и представить не мог, насколько далеко можно продвинуться в исследовании мира с помощью палки, свинца и верёвки. Результаты ромненских исследований оглушали. Но если они справедливы, почему эту планету до сих пор называют Землёй? Об этом открытии лучше помалкивать. А ещё лучше – поскорее забыть.

– Я слышал, вы направляетесь к началу Тьмы? – неожиданно спросил жрец.

– Допустим, – осторожно сказал купец.

– Ваша леталка позволит пересечь море. Если вы доберётесь до широт, где Солнце касается горизонта, прецессию светила можно будет легко наблюдать. Во-первых, солнечные лучи будут проходить по более длинному пути в атмосфере. Во-вторых, если пройти ещё дальше, будет виден не весь солнечный диск, а только его край. На Солнце можно будет смотреть без опаски за зрение.

– Если Земля вращается, – хмыкнул Пек.

– Она вращается, – уверенно заявил жрец. – Не сомневайся!

– Ты всем гостям города рассказываешь о своих открытиях?

– Нет, – вздохнул Сергей. – Не всем. Работы много, и времени жалко.

– А на нас, значит, тратить время не жалко?

– Интерес у меня, – сказал Сергей. – Хочу напроситься к вам в проводники. Со мной вы доберётесь до тумана быстро и без приключений.

– Приключений?

– Есть несколько специфических мест, где мы теряли людей: зелёная тень, фиолетовая тля, зыбь…

– Но тебе-то зачем?

– Вы же не остановитесь перед туманом? Я думаю, когда температура упадёт ещё ниже, избыток пара выпадет осадками и небо очистится. Мы сможем увидеть нечто необычное. В тех широтах должны быть видны звёзды. Чтобы убедиться во вращении Земли, достаточно будет понаблюдать за ними.

– Звёзды! – Купцу показалось, что Рыжий сейчас захлопает в ладоши. – Мы увидим звёзды! Побегу скажу Каину. Про звёзды в его книге написано. Он сам рассказывал…

3. РЫЖИЙ ХОНДА

– А теперь в синий треугольник! – У Мары изумлённо-радостное лицо.

Елена заливается звонким смехом. Такие лица можно увидеть у детишек, когда им вместо рисовой каши дают кукурузные хлопья. Хлопья везут из Владимира, как ценное лакомство. Доупадническое, конечно. Кто же теперь с такой переработкой возиться будет? Съедаем быстрее, чем растёт, а растёт быстрее, чем сажаем.

Принимаю у присматривающего за балаганом парня следующий нож. Парня зовут Мирик. И такое впечатление, что он с детства напуган: круглые глаза, порывистые движения, плечи развернуты от меня, будто всё время готов к бегству.

Елена раскручивает колесо. Когда разноцветные фигуры сливаются в мутную размытую окружность, она с визгом отскакивает от барабана, а я бросаю нож. Мирик опускает рычаг тормоза, и задолго до полной остановки мишени видно, что нож по самую рукоять сидит в центре синего треугольника. Смех и одобрительные вопли отдыхающей публики. Весело!

Вдоль обода бегут разноцветные фигуры: круг, квадрат, треугольник… В половине из них уже сидят ножи – моя работа. Вокруг толчея, потеха, смех. В сторонке мрачно кучкуются санитары – смешные ребята, почему-то уверены, что следующим отбоем я поверну с ними обратно.

Мирик протягивает мне очередное лезвие, но сквозь толпу к нам пробивается коротышка с длинными нечёсаными волосами.

– Довольно! – кричит коротышка.

В толпе улюлюкают и свистят.

Хорошо у них здесь! Ярко и красочно. Аттракционы эти… как-то по уму скроено. Надо будет в Коврове такое же веселье замутить.

Что и говорить: неправильно мы живём. Хорошо как-то купец сказал: зачем костьми ложиться под природу, если есть возможность её оседлать?

– Хватит! – сипит коротышка, отпихивая от меня Мирика. – Или пусть бросает за твой счёт.

Тот краснеет и делает несколько шагов назад.

– В чём дело, Зиновий? – кричат коротышке из толпы. – Следующего простака разведёшь, а Рыжий пусть ещё покидает.

Зиновий в ярости бросается на толпу, а та в шутливом испуге расступается перед ним.

Мне не всё понятно из этого обмена репликами, но, что бросать мне больше не дадут – сообразил.

– Выигрыш давай! – требовательно наступает на Мирика Мара.

Елена приветливо машет нам рукой, шагая по свободному от публики коридору между мишенями и мной. Санитары не меняют своего положения, сумрачно и с осуждением наблюдая за происходящим. Парень отсчитывает Маре фантики и с явным облегчением проходит мимо Елены к своему барабану. Смотрю, как он с заметным усилием вынимает ножи из мишеней.

– Теперь мы можем покататься на депутовых шарах! – радостно смеётся Мара, прижимаясь ко мне с правой стороны.

– А корзинки там трёхместные! – горячо шепчет в ухо Елена слева.

Выбираемся из толпы и движемся к огромному шару, насаженному на широкую трубу, вертикально уходящую в землю. Шар рвётся ввысь, это видно по натянутым верёвкам, которые опутывают шар сеткой. Верёвки дрожат и пританцовывают, не давая шару возможности подняться. Неподалеку в небе реют два таких же шара, удерживаемые верёвками. Шары подняты на приличную высоту – в половину башни Сергея.

«Глупо, – думаю про себя, – если вся фишка в широте обзора, то лучше забраться на крышу амбара». Потом понимаю, что подъём на башню и неминуемый спуск оттуда – будут стоить немало сил и пота. А тут – садишься и поднимаешься! Хорошо!

Мара отсчитывает фантики потрёпанному мужичонке в кепке, он кивает на стоящую рядом корзину. Мы заходим внутрь и усаживаемся на скамеечку. Присматриваюсь к верёвкам, которыми оплетена корзина, и резко вскакиваю:

– Стервятники?!

Мужичонка в кепке вздрагивает и втягивает голову в плечи.

Осторожно глажу ворсистые верёвки:

– На кого ловили, друг?

Но человек в кепке не спешит радоваться предложенной дружбе – деловито отбрасывает стопорный рычаг, горловина шара съезжает с трубы, нас дёргает, и под жизнерадостный визг девушек мы быстро поднимаемся в небо. Санитары остаются внизу: мрачной чёрной кляксой посреди разудало-цветастого праздника.

– Милый, прошу тебя, будь с ними осторожней, – говорит Елена, перехватив мой взгляд.

– Это плохие люди, – поддерживает подругу Мара. – Сталкиваться не приходилось, но слышала о них много ужасного и невозможного. Даже если половина историй о них придумана, нам следует быть начеку.

Мне приятна их забота. Приятно, что они сидят рядом. С наслаждением вдыхаю запахи их тел, откидываюсь чуть назад, чтобы их волосы одновременно лежали на моём лице. Шар всё ещё поднимается. Посидели – чуть, но кажется, что уже вровень с башней Сергея.

Делаю вид, что рассматриваю ширящийся горизонт, но на самом деле ловлю редкие минуты счастья, когда на своём месте, и всё путём…

Какой же Каин придурок! Когда купец показывал, как менять девушкам батарейки, закатил глаза и хлопнулся в обморок. Теперь сторонится, не замечает их, не разговаривает…

Да и купец хорош! Сперва запугал местью хохлов, потом вспомнил о батарейках, а под конец начал уговаривать вернуть женщин в Шостку, потому что нехорошо и несправедливо.

Ясное дело – псих! Что хорошо сегодня – не будет плохим завтра, а «справедливо» – это когда мне хорошо. Сейчас, к примеру, не вижу повода для грусти. А главная приятность – редкое сочетание интересов: моим спутникам нужны склады, мне и Сергею – начало Тьмы, девушкам нужен я… ну или мне так кажется, что им нужен я, но разве это имеет значение? Пока мне так кажется – полный порядок и трижды по три раза «хорошо»!

Правда, есть ещё санитары – этим зачем-то нужно вернуться со мной в Московию. Но, несмотря на опасения девушек и предостережения мужской части нашей команды, ни опасности, ни вреда я от этих людей не вижу. Они думают, что следующим отбоем я поверну с ними в обратный ход. А я не спорю. Не вижу причин портить им настроение сегодня, если завтра всё равно будет по-моему или никак.

Странные они: «чистота крови», «безупречные гены», «необходимые меры для процветания расы»…

Хорошо ещё, что это безумие не разделяют мои товарищи. И Каин за выживание человечества. И купец. А Данила с Иваном даже жизни свои посвятили этому самому процветанию. Девушки по доброй воле людей пачками выращивают, исключительно ради человечества. Но что-то незаметно, чтобы мои приятели в целях всеобщего благополучия испытывали потребность кого-то до смерти замучить.

И ещё неизвестно, где раса лучше процветает. Скажем, в Московии я не увидел такого порядка, как в Шостке… жаль, конечно, что московиты вряд ли в восторге от нашего мимолётного знакомства. И девушек хохлам я никогда не верну.

Нежно прижимаю к себе женщин, они отвечают поцелуями, каждая со своей стороны.

«Господь, о котором рассказывал Каин, создал человека с двумя руками, – рассуждаю лениво, в такт покачиваниям корзины депутовского шара. – Значит, и женщин у мужчины должно быть две, чтобы каждую можно было обнять. Как это мы там, в Коврове, не додумались до таких простых вещей?!»

Вот только батарейки… Мара сказала, что батареек хватит ещё на две-три сотни отбоев. Но при заряде на десять тысяч остаток не кажется щедрым. Пожалуй, сегодня батарейки для девушек будут важнее начала Тьмы. Пек сказал, что батарейки нужно искать на доупаднических складах. Выходит, теперь я уподоблюсь Каину, который этими складами просто бредит.

Забавно наблюдать, как жизнь нас катает, будто камешки в водовороте: совсем недавно насмехался над Каином за его пристрастие к лабазам. А теперь, похоже, сам примусь за поиски древних хранилищ…

– Милый, – толкает в бок Мара. – Выходим.

Оглядываюсь: в самом деле, земля уже недалеко, и мой молчаливый друг в кепке изо всех сил крутит колесо, наматывая на него канат.

– А можно ещё разок? – капризничаю, как дитё малое. – Давайте ещё раз поднимемся?

Так сладко пригрелись бока, так упоительно грезить в тиши и спокойствии… никогда такого наслаждения не получал. Но барышни неумолимы:

– Твоего выигрыша хватит, чтоб ещё побросать кольца на рога стегариков, – надувает губки Елена. – Они такие милые…

– А я хотела попробовать сахарной ваты, – топает ножкой Мира.

Решительно встаю и, не дожидаясь окончательного приземления, выпрыгиваю из корзины. Когда девушки прибывают к посадочной площадке, обеим подаю руки и, глупо улыбаясь, тону в их крепких объятиях.

4. КАИН ГУДЛАЙ

– Кукуруза. Скажи: кукуруза.

Долговязый эсэсовец по имени Митрофан держит за шиворот смуглого мальчугана. Тот молчит, сопит и потеет, время от времени сверкая бельмами, будто подглядывает: закончилось издевательство или ещё нет.

Отец мальчика сидит за соседним столом, но ни он, ни его приятели не решаются что-то сказать или сделать. Данила с Иваном тоже неподалеку, глаза прячут в тарелку. Только Рыжий во все глаза смотрит на Митрофана, никак не поймёт, что тут у нас делается.

– А что это ты делаешь, Митрофан? – спрашивает Рыжий.

– Кукуруза! – с рыданиями выдавливает из себя малолетний претендент на санацию.

Эсэсовец неохотно отпускает мальчишку и вытирает ладонь о полу своей куртки. Мальчуган бросается к отцу и прячется за него. На месте папаши я бы немедленно поднялся и ушёл, но, видимо, тот настолько испуган, что боится сдвинуться с места.

– Работаю, Рыжий, – охотно отвечает Митрофан. – Отделяю зёрна от плевел. Грязная работа, но кому-то ведь надо?

– Зачем? – не унимается Рыжий.

Вот олух! Разве можно о таком санитаров спрашивать? Только Рыжему всё равно. Ему интересно. Вчера выспрашивал у них, почему население не радуется самоотверженной работе эсэсовцев, сегодня интересуется тонкостями селекции в полевых условиях.

И ведь чувствую, знаю: добром его любознательность не кончится. Кому-то за его вопросы придётся ответить.

Судя по всему – санитарам. Вот как надоест им с Рыжим возиться, так и спросят его про «кукурузу»… Дела. Не будет им Рыжий отвечать. Скорее, бошки порубает. Всем троим. А фигли ему? И не таким рубал. Эсэсовцы к парализованному ужасом населению привыкли. С ним и справляются. И то не всегда. А вот Рыжий – «всегда». И с кем угодно. Как же его тогда Данила подловил? Не понимаю. Или дикарь был так шокирован тканью-непробивайкой? Похоже, по-другому не объяснить…

– Всё очень просто, Рыжий, – снисходит до пояснений эсэсовец. – Мир должен принадлежать только людям. Мутантам, химерам и прочим депутам Господь дал разум только в порядке нашего испытания. Эти твари могут служить человеку, но не могут стоять рядом с человеком. Это навоз, которым мы, санитары, удобряем почву. Понимаешь?

– Нет, – чистосердечно признаётся Рыжий. – По «кукурузе» можно отличить человека от навоза?

– Учиться тебе надо, – покровительственно ухмыляется Митрофан. – Нет, конечно, олух. Разумеется, не только по «кукурузе». «Кукуруза» – это первый звоночек.

– «Звоночек»? – настаивает Рыжий. – А как прозвенит, что будет? Расскажите, парни.

Приятели Митрофана: Завулон и Грек – выныривают из тарелок и перестают жевать. Звуки в харчевне иссякают, прекратившись вдруг и сразу. В наступившей тишине слышно, как шкварчит мясо на кухне.

Митрофан обводит сытым взглядом притихший зал, вытирает ладонью губы и громко, как на сходке, отвечает:

– Санитарная Служба, Рыжий, создавалась, чтобы следить за чистотой человеческой расы. Чтобы выпалывать сорняки и репеи в незамутнённой примесью людской поросли. Чтобы каждый человек был уверен в соседе. Чтобы общество кормило только себя, а не паразитов, прикидывающихся людьми. И за это, мой дикий друг, каждый из нас, каждый санитар, готов неустанно и неусыпно трудиться. А если будет нужно, и жизнь отдать в борьбе за чистоту расы.

– Ого! – сказал Рыжий. – Жизнь отдать… Чью?

– Свою! – снисходительно усмехнулся Митрофан. Харчевня будто оттаяла. Правильные вопросы задавал Рыжий. Можно было перевести дух. – А ты как думал? В непримиримой схватке с Природой всякое случается. Бывает, что и наши товарищи гибнут. Вот только пусть знают враги! – Он усилил голос, и зал опять присмирел. – Что всюду по Краю закон один: сухую ветвь – к отсечению и в огонь. А за смерть санитара вся наша братва придёт. И будем приходить, пока всю нелюдь не уничтожим!

– Ого! – повторил Рыжий. – Но почему не сотрудничество?

– Никаких сделок! – заявил Митрофан. – С врагами будем говорить только на языке мечей и лучемётов. Мутантов и тварей, прикидывающихся людьми, в расход без очереди. Химер тоже в расход, но по мере наличия времени и сил.

Вижу, как пустеют столы. Сообразительность населения радует. Жаль только, что компания за соседним столом, та самая, где отец и мальчишка, почему-то не уходит. Вот дураки… и вдруг я с предельной ясностью понимаю, что больше всего на свете хочу уйти, убежать, исчезнуть из этой забегаловки, в которой Рыжий с минуты на минуту поднимет руку на СС. Чувствую себя дрожащей тварью. Во весь голос хочу крикнуть: «Оставьте его! Он же не понимает, он – дикий. Он пришёл издалека…»

– Убьёте? – зачем-то уточняет «дикий».

– Обязательно! – уверенно отвечает Митрофан. – И смерть твари будет страшной и лютой. Уж мы постараемся. Все должны видеть беспощадность, с которой человечество избавляется от паразитов.

Его приятели переглядываются и дружелюбно гогочут над несмышлёным селянином, который не понимает простых и ясных вещей. Не понимает, что только жестокость и беспощадный террор могут держать население в страхе, покорности и повиновении. Когда «моя хата с краю», и бешеная радость, что жгут не его.

– Но ведь это неразумно, – замечает Рыжий. У меня от его рассудительности темнеет в глазах и замирает сердце. – Возьмём, к примеру, крокодила. Совсем не человек. Но если прикормить стаю, договориться с ними, то они отпугнут от поселения головастиков. Какое ни есть – облегчение. Нельзя воевать со всеми…

– Ну ты сравнил, – отмахивается Митрофан. – Ваши бабы с крокодилами, надо думать, не спят? Значит, крокодилья кровь не смешивается с человеческой кровью. Чистоте расы ничего не угрожает. А теперь представь, что крокодил прикидывается человеком. Оставляет среди людей своё потомство. А потом его сын встречается с твоей дочерью. Ты будешь счастлив от таких внуков? Улавливаешь?

Но Рыжий не «улавливал»:

– Если мои потомки смогут, как крокодил, часами плыть под водой и сутками обходиться без пищи… это же хорошо?

– Но они не будут людьми!

– Из-за того, что более приспособлены к Природе, чем предки?

– Тогда и химеры – хорошо. Они-то к природе приспособлены!

– С химерами у нас соревнование. Выживет тот, кто более приспособлен. Но со своими потомками мы же не соревнуемся? Мы с ними сотрудничаем, «болеем» за них и хотим, чтобы у них было всё сладко. Так или нет? И если наши внуки сильнее нас, значит, человек приспосабливается быстрее химер? Значит, у них перед химерами ещё большее преимущество, чем у нас. Зачем же таких людей убивать?

– Потому что они не люди! – Завулон бьёт кулаком по столу. – Если «не такой», значит, враг! А врагов мы убиваем.

– Как же понять, что «враг», если договариваться не пробовали?

Как-то неуважительно это у него прозвучало. Неуважительно и дерзко.

Дурак Данила, что санитаров привёл. Трижды дурак, если думал, что Рыжий с палачами из одного котелка хлебать станет. Только кажется мне, что Данила это уже и сам понял: вон как над столом горбится, голову в плечи втягивает. Иван тоже хорош: отвернулся. Не хочет видеть, как Рыжий эсэсовцев на фарш пустит.

– С кем договариваться? – с угрозой в голосе уточняет Митрофан.

– С «не такими». Если с ними не разговаривать, то как понять: «свой» или «чужой»? Кто решает: человек или нелюдь?

– Я решаю! – жёстко ответил Митрофан. – Эмблему Службы хорошо видишь, гражданин? Любой носитель этой эмблемы вправе решать: человек перед ним или нелюдь.

– Эмблема? – улыбнулся Рыжий. – На шапочке?

И вдруг он расхохотался. Никогда прежде не слышал, чтобы Рыжий смеялся. Улыбался – это да, особенно рядом с инкубами. Рядом с ними он всегда улыбается. Но смеха от него ещё ни разу не слышал.

Смеялся Рыжий заразительно. И будто солнечные зайчики от его рыжей ботвы по столам забегали. Все заулыбались. Даже эсэсовцы. И у отца мальчишки за соседним столом морщины на лице разгладились…

Рыжий в его сторону руку протягивает:

– Эй, парень! – зовёт мальца. – Ну-ка поди сюда.

А тот возьми и подойди. Мне почему-то сразу не до смеха стало.

Срывает Рыжий с головы Митрофана берет и пацану на голову надевает.

– А теперь попроси дядю сказать «кукуруза»!

Смех, конечно, тут же прикончился. Но тише не стало. Мальчишка – молодец, берет с башки скинул – и ходу. Только не к отцу, хорош «защитничек»! К дверям бросился. И не он один. Народу вроде бы немного оставалось, почти все к этому времени потихоньку слиняли – от беды подальше. Но те, что оставались, давку в дверях устроили.

– Подними! – глухо рычит Митрофан и кивает Рыжему на берет.

Рыжий не стал спорить: поднял и нацепил берет себе на голову.

– Тогда я тебя спрошу. Митрофан, скажи «кукуруза».

Эсэсовцы замерли от его наглости.

Судя по всему, Рыжий у нас заделался важной птицей: санитары не спешили браться за оружие. Пыхтели, дулись и пыжились, но переходить к решительным действиям не торопились.

– В чём дело? – брал на характер Рыжий. – Я сделал всё, как ты сказал: у кого шапочка с медалькой, тот и спрашивает. Почему молчишь?

Да. Никто не знает, где начинается последняя капля.

Санитары вскакивают со стульев, а я противоходом ныряю под стол. Там мне безопаснее всего показалось. И был я уверен, что, пока с другой стороны стола вылезу, Рыжий с эсэсовцами уже разделается.

Просчитался я. И очень удивился этому.

Спустя полминуты, когда я выкарабкался из-под стола, санитары ещё «держались». И это было настолько удивительно, что даже Иван повернул голову. Интересно ему стало, как это санитары от дикаря отбиваются.

Только заслуги эсэсовцев в стойкости не было никакой. Если бы дикарь хотел их убить, они бы со стульев не успели подняться.

Рыжий их не убивал. Он их уничтожал: свирепо и страшно… всё по инструкции.

Пальцы, уши, носы… брызги крови были повсюду. Он наносил им десятки мелких порезов, у одного кожа с лица сползла как перчатка, а когда он пытался её поддержать, дикарь ударил ему лезвием по запястью. Долго так продолжаться не могло. Первым упал тот, что потерял лицо. Потом опустился второй. Кто из них Завулон, а кто – Грек, разобрать было невозможно.

Вскоре и Митрофан, хрипя и харкая кровью, опрокинулся навзничь…

К этому мгновению в зале оставались только порезанные эсэсовцы и боевая часть нашего отряда. Иван искал пятый угол у дальней стены, а Данила зачем-то ближе подтянулся. Точно помочь хотел. Вопрос только: кому?

Дикарь прошёлся между ранеными, короткими взмахами подрубливая им локти. Учитывая, что у санитаров могли быть метательные ножи, – нелишняя мера предосторожности.

Покончив с мясницкими делами, Рыжий присел на корточки возле Митрофана и безмятежно вернулся к прерванной теме:

– Скажи «кукуруза».

Санитар не стал скулить:

– Теперь ты точно труп, – в тишине пустого зала его шёпот звучал как приговор. – Наши тебя отыщут и убьют. А в Коврово, к твоей родне, большой отряд отправили. Так что твоё кодло уже ждёт тебя на том свете.

Рыжий покачал головой:

– Если твой отряд держит оружие так же, как и ты, то его остатки сейчас гниют в загоне для корма. Договор у нас с крокодилами. Я говорил. А вас троих я пощадил специально, чтоб твоей братве было легче меня искать. Мы идём на юг, Митрофан. И я сделаю всё, чтобы твои бойцы не потеряли мой след. Буду ждать. С нетерпением.

– Почему?

Вопрос был едва слышен из-за стонов раненых, которые, поняв, что добивать не будут, не сдерживали боль.

Но Рыжий услышал. И посчитал нужным ответить:

– Потому что служба ваша – и есть главные нелюди. Не веришь? Скажи «кукуруза».

– Да пошёл ты…

Это был неправильный ответ.

Рыжий всадил ему в плечо лезвие. Митрофан завыл.

– Скажи «кукуруза», тварь!

– Кукуруза!

– А так? – Другим клинком Рыжий раскроил эсэсовцу лицо. Багровый рубец лёг наискось через губы. – Скажи: «кукуруза»!

Наверное, он усилил давление на клинок, который был в плече, или повернул его, потому что санитар попытался ответить:

– У-у-уса…

Рыжий выдернул лезвие из тела эсэсовца, вытер ножи о его куртку и усмехнулся:

– Другое дело! Я же тебя сразу распознал, нелюдь. Чего было упираться?

Он сбросил с головы берет, старательно вытер об него ноги и пошёл к дверям.

Я поначалу двинулся следом, но притормозил, заметив, что Данила направился не к выходу за всеми, а к санитарам. Тогда я нагнулся и завозился с откалыванием эсэсовской эмблемы с берета. Сделал вид, что на золото позарился, а сам на Данилу поглядываю.

Должен признать, с гасиловом дружинник справился ловко. Завулону и Греку перерезал глотки в момент, а рядом с Митрофаном замешкался. Вот только не сумел я разглядеть, что он с тела Митрофана снял, зато увидел, куда вещицу припрятал. А большего мне и не нужно, остальное – дело времени и обстоятельств.

Почувствовав у себя на спине недобрый взгляд Данилы, опускаю руку и чуть приоткрываю пальцы, чтоб золото блеснуло. Не оглядываясь, спешу вперёд, поближе к Рыжему. А Данила пусть думает, что поймал меня на горячем. А чтоб ещё больше поверил в мою несвежую совесть, суечусь, пошевеливаю ножками, да так, что даже разговор у дверей успеваю подслушать:

– Зачем было мучить? – нудил Иван. – Надо было просто убить.

– Тогда почему ТЫ не убил? – холодно ответил Рыжий. – Разумеется, «надо было». И давно…

5. ДАНИЛА ХОЛОДНЯК

Это уже входит в привычку. Мы опять сквозим со свистом. Да и как нам не драпать, если дикарь порубил в лапшу санитаров и разнёс кабак вдребезги?! В наших краях и за меньшие художества сажают в изолятор с безвозвратным Переходом к депу на рога.

Не удивлюсь, если Рыжий вообще ни разу в жизни не уходил спокойно, сердечно попрощавшись с хозяевами. Из Калуги он тоже сбежал. И все, кто рядом с ним, вынуждены перенимать его дурные склонности и привычки. Иногда ловлю себя на мысли, что уже думаю как он и говорю его словами…

Так что городовых мы дожидаться не стали. Вот как вернулись с этого разгуляева, так Каин леталку и поднял. Молча, ни у кого не спрашивая.

Купец за своей лошадкой побежал, а мы полетели. Шалавы, похоже, даже не проснулись. Везёт же людям! Как бы и мне так устроиться?

Впрочем, устроился я с большими удобствами: полулежу в раскладном кресле в кормовом кокпите, совмещая приятное с бесполезным: загораю и веду наблюдение за пустыней. Что в этом наблюдении мало пользы, любому понятно: уж если начнут догонять – то догонят обязательно. Мы-то прибавить скорость не сможем. И укрытиями, чтоб спрятаться, ландшафт не балует. Лабиринт из траншей и оврагов заметно обмельчал. Мне по грудь будет, а Митрофану, царствие ему небесное, наверное, по пояс…

Что самое обидное: санитары с Рыжим о возвращении договорились! Загадка какая-то! Ребус. Настораживает. Я же рядом стоял, всё слышал. При мне Чебрец приказал Рыжему собираться, так и сказал: «После отбоя в обратный ход». А Рыжий не возражал. Улыбнулся даже. А потом с шалавами на майдан развлечений подался. Плохо его там, видно, развлекли. Вернулся в дурном настроении… скотина!

Почему он передумал?

А мне теперь что делать? Три часа назад был уверен, что через пять-шесть отбоев увижу Тамилку и забуду это приключение, как дурной сон. А теперь Каин на юг правит. И плыву я всё дальше и дальше от Тамилки… Может, перестрелять их всех?

Волна предвкушения кровью давит глаза изнутри. Какой же я молодец, что в кабаке не растерялся: и санитаров добил, и лучемётом разжился…

Правильно, что добил. Нельзя было их живыми оставлять: и по уму, и по сердцу. Это Рыжему всё равно, а нам с Иваном, чтоб домой вернуться, внятная история нужна, только так! Теперь-то любой скажет, что санитаров прирезал Рыжий. Сомнения в достоверности этого факта могут быть только у Каина. А Каин будет молчать. Ему заступник в Калуге нужен. А что из заступников только я и есть, он соображает чётко, объяснять не нужно. Вдобавок черепок золотой с берета лейтенанта снял. Вот лузер! Что он теперь с ним будет делать? Ни один ювелир Края не примет. Золотых дел мастеру теперь выгоднее Каина санитарам сдать, чем в святотатстве мараться. Да и под меня прогиб: что может быть лучше свидетеля, который по гроб жизни обязан?

А вот если бы эсэсовцы выжили, обязательно бы настучали, что я за них не вступился. Такие обвинения, как ни крути, по нашим законам смерти подобны. Зато теперь, если избавиться от всех, можно вернуться к старой идее – сочинить красивую легенду, которая устроила бы и дружину, и ментов, и санитаров.

И ходить мне в героях до последнего отбоя. Да и после не скоро забудут.

Рыжего убить теперь не проблема, с лучемётом-то, хе! Давно хотелось, но как быть с приказом? Велено жёстко: только живым! Или идти рядом, пока не представится возможность вернуть. Наверное, поэтому Чебрец не применил огнестрел. Впрочем, кажется, поначалу бой в пользу санитаров складывался, а потом, когда Рыжий разошёлся, не было у Митрофана времени, чтоб оружие достать. Дурак он! Нашёл кому приказывать. Чебрец приказал, а Рыжий про себя посмеялся: и над приказом, и над лейтенантом.

Не так надо было действовать. Не так!

У каждого санитара в бауле дурманяще-отравляющие припрятаны. Чего проще – сонную дурь в воду, тело на плечо – и на обратный курс. Легко и непринуждённо, без хлопот, трудового пота и поломанной мебели. Впрочем, нет. Дикарь же не спорил – согласился. Поэтому санитары на хитрости и не пускались. Были уверены, что он просто двинет обратно. Да что там! Я ведь тоже был в этом уверен! И что характерно: не удивился его согласию.

Потому что с самого начала всё шло как по маслу. Пустыня, сожрав половину звена, угомонилась: сиреневую смерть не прятала, химер не подсылала. Видели несколько облаков сектов на горизонте, полюбовались сражением зарослей крапивы с густой чёрной «сетью» за какую-то падаль. Порадовались, что монстрам не до нас, да и прошли себе мимо. Один раз тряхнуло – слабо, на ногах устояли. Дважды попали под град – темп движения не замедлили… песни для посиделок с девицами, но ветеранов такими историями не удивишь.

Пеленгатор уверенно привёл в Ромны, тут-то я со своими дружками и встретился. И вновь всё гладко, как по паркету: обрадовался мне Рыжий! Обниматься лез, санитаров по плечам хлопал. И шалавы мне улыбались, и купец… даже Каин, и тот изображал радость. Кисленькую, конечно, но радость! Наверное, у них настроение улучшилось, что я сменил лохмотья на свежий комбез. Как человек пришёл, с друзьями…

Только Иван был недоволен. Не дулся, конечно, но и не прыгал от восторга. Темнит, мент, депуты мне на голову. Темнит! Свою игру строит.

И в кабаке по глазам было видно, что не собирался санитарам помогать. А когда я к ним сунулся, напрягся, будто остановить хотел. Не, точно темнит.

Но тогда зачем в Московию отправил? Слухи о связистах ходят разные. Не такие страшненькие, как про санитаров, но около того. Что ему стоило отправить меня на «левый» адрес? И сидеть мне там до второго Упадка. Или до третьего. Не, точно что-то не так. Мутно…

Присматриваюсь к северу: и вправду «мутно» – серое пятнышко пыли белесым колобком катится за нами. С минуту напрягаю зрение, потом хлопаю себя по лбу: не, ну видели недоумка? За кушаком лучемёт с оптическим прицелом, а я зенки терзаю.

Достаю оружие и через оптику разглядываю преследователей. Верховые. Двое. А за ними ещё три гружёных лошадки. Первый всадник очень похож на Пека. Через минуту понимаю, что это и есть Пек…

Зачем?

Зачем торговец прихватил кого-то из местных и откуда у него лошадки с товаром? На какие, так сказать, шиши? Или Мутный нашёл брата по цеху, и купцы скентовались на предмет совместной торговли? С кем? Из глуши в пустыню…

Леталка круто берёт влево, пытаюсь ухватиться за поручень и едва не роняю лучемёт за борт. Прячу оружие за пояс и откидываюсь в кресле. Новая задачка, есть о чём подумать. Чем больше народу хочет идти на юг, тем труднее повернуть на север. Чтобы понимать этот простой и ясный факт, совсем необязательно мыслить системно.

Получается, что жить купцам остаётся только до подхода на расстояние прицельного огня. Вот, как буду уверен, что уложу их двумя залпами, так и расстреляю.

У меня на руках останутся Каин, Рыжий, Купченко и две шалавы.

Каин хочет вернуться в лавку. Ему нужна отмазка от санитаров и амнистия от Дружины. В сложившихся условиях – приемлемая цена за моё счастье и благополучие. Каин мне нужен. Не только как рулевой леталки, но и как важный свидетель, который подтвердит каждое моё слово… а как подтвердит, через сотню-другую отбоев можно будет и в расход пустить. Кому интересна смерть безродного лавочника?

Чего хочет мент, я бы не взялся угадывать, но, если ляжем на обратный курс, ему некуда будет деться: меня убивать он не станет, а буром против всех не в его характере.

Так. Кто там ещё остался… шалавы? Ну, мнение этих меня вообще не интересует. Если им что-то не понравится, разрешу сойти с леталки прямо на месте разворота.

Это что же получается? Всё, что мне нужно, – это каким-то образом вырубить Рыжего и не допустить возвращения купца. Ко второму приступлю через минуту, а чтобы реализовать первое, нужно всего лишь отыскать вещи санитаров. Какое-то зелье у них наверняка припрятано, не могли они выйти без него…

Депут подери! Я таки идиот!

Чувствую, что краснею. Растираю ладонями лицо и шею. Всё-таки прав Сальтан: у меня что-то не в порядке с головой. Я только что едва не дурканул свой пропуск домой. Санитары вещички побросали в общаге. А привёл нас туда купец. Значит, побежав за лошадкой, купец рванул к месту постоя эсэсовцев. Но если он был там, то обязательно прихватил вещички.

Есть у него такая нездоровая фишка – ковыряться в чужих шмотках.

Оглаживаю грозное оружие за кушаком и не могу сдержать довольной улыбки: ещё немного и поверю в Бога Каина – если бы Господу было угодно это путешествие, стал бы он вооружать меня лучемётом и сонной дурью?

Всего-то делов – намешать Рыжему в воду снотворного, а когда он уснёт, показать всем лучемёт и кто в доме хозяин. Для демонстрации решительности намерений пущу в расход одну из шалав. Елену, наверное. К ней дикарь ровнее дышит. Купца с его товарищем отправлю дальше: пусть себе скачут куда скакали. Каин будет только рад повернуть, а с Иваном буду играть в начальника, чьи приказы могут обсуждаться исключительно в порядке трупизации недовольных.

И ведь как просто!

А воевода в моём уме сомневается…

Могу я мыслить системно! Могу!

И безупречный план мой – тому подтверждение.

Резкая остановка леталки впечатывает меня вместе с креслом в стенку кокпита. Отдираюсь от стены, делаю шаг на сундук и приподнимаюсь над крышей: спереди долетают возбуждённые голоса, но я не вижу причины остановки.

Спускаюсь на палубу и, перегнувшись через перила, осматриваю грунт: серая пыль с травой и редким гравием. Прыгаю и осторожно обхожу леталку по правому борту.

– Данила, стой! – предостерегает меня голос Рыжего. – Стой и не двигайся!

6. ИВАН КУПЧЕНКО

Рыжий уже с час присматривался к одинокому высохшему дереву, мимо которого мы должны были вот-вот пролететь. За это время выжженный солнцем «цветок» пустыни настолько слился с ландшафтом, став его неотъемлемой частью, что без него я бы не взялся описывать окружающую нас местность.

Камень, рвы, овраги… редкие оазисы кустов, о которые разбиваются волны пыли, поднимаемые порывистым ветром. Небо чистое, если не считать чёрную монету стервятника над нами. Но на стервятника дикарь ни разу не глянул, я специально подсматривал. А вот фиолетовая паутина скрюченных веток без листьев привлекла его внимание с самого появления на горизонте.

Когда до сухостоя оставалось с полкилометра, Рыжий напряжённым голосом приказал Каину остановиться.

Тот, увлечённый своими мыслями, продолжил движение, и Рыжий его ударил:

– Стой, я сказал!

Каин резко затормозил и, потирая ушибленное плечо, с возмущением повернулся к дикарю:

– Ты мне чуть руку не сломал!

– А бить-то зачем? – заступился я за рулевого.

– Если бы мы пролетели ещё десяток метров, руки нам бы уже точно не понадобились, – спокойно ответил Рыжий. – И ноги тоже.

Его спокойный тон привёл нас обоих в чувство. В самом деле, как-то забылось, что кругом смерть, а мы – лишь непрошеные гости в чужом краю.

– Данила, стой! – крикнул Рыжий куда-то за борт. – Стой и не двигайся!

Судя по всему, дружиннику хватило ума послушаться. Во всяком случае, дикарь вновь обратился к фиолетовому дереву, поворачивая и покачивая головой, будто разглядывая растение то одним глазом, то другим, прислушиваясь и принюхиваясь.

– Это конец, братцы, – несколько минут спустя жизнерадостно воскликнул Рыжий. – Эти твари или сожрут всех, или нужно бросать жребий.

– О чём ты говоришь? – устало спросил Каин.

– Фиолетовая тля, – уверенно заявил Рыжий. – У нас её называют синей мушкой. Если присмотритесь, видно, что дерево будто в чешуе, только это не чешуя. Это рой. Нас заметили. Они атакуют, как только начнём удаляться. Подойти можно вплотную. И даже постоять рядом. Но шаг в сторону – и кирдык. Попали, в общем… – Он смущённо шмыгнул носом. – Извините, недоглядел. В наших краях она по-другому выглядит.

– Так, может, здесь она и охотится по-другому? – дрожащим голосом спросил Каин.

– Может, – согласился Рыжий, – может, здесь у неё терпения меньше. И начнёт атаку не по мере удаления, а по громкости урчания в желудке… вот прямо сейчас и начнёт.

Каин втянул голову в плечи и с испугом посмотрел на дерево.

– А что там со жребием? – донёсся голос Данилы.

– Если один из нас побежит назад, рой двинется за ним. Когда пролетят мимо, можно будет попробовать унести ноги.

– За нами купец скачет, – крикнул Данила, всё ещё не показываясь из-за борта. – У него три гружёные лошади. Товар забросим в буксир, пустим назад лошадку и двинемся дальше.

Я вылезаю на крышу крепости и присматриваюсь: действительно, в облаке пыли за нами скачут несколько всадников. Но как, депут подери, Данила разглядел три лошади с грузом, но без наездников? И как он на таком расстоянии опознал купца?

На леталке бинокля нет, а рюкзак дружинника остался в общаге… после побоища в корчме в Ромнах нельзя было оставаться ни минуты. Только купец рискнул. Не смог лошадь бросить…

Чувствую рядом движение. Так и есть: Рыжий рядом. Мимолётный обмен взглядами, и я понимаю, что у него к дружиннику те же вопросы, что и у меня. Вот только я знаю ответ, а что об этом думает Рыжий?

Получается, Данила отобрал у санитаров лучемёт с оптикой? Возможно, конечно: он последним из корчмы выходил. Лучемёты санитары выдают только своим лейтенантам, но разве Чебрец мог отдать дружиннику оружие? Ох… значит, Холодняк прикончил эсэсовцев? Всех? Ну да, если резал глотки, то всем. Дела… Ненависть? Месть? А я-то его сторонился. За негодяя держал…

Стоять и дальше на крыше показалось глупым. Прыгаю в кормовой кокпит. В этих широтах начинаешь ценить солнце: в тени уже прохладно. Следом за мной с крыши спускается Рыжий. Через минуту к нам присоединяется Каин. Тесновато, конечно. Данила по грунту переходит на нашу сторону, но залезть на борт не решается. Тут и троим не развернуться. Рыжий опирается о перила, Каин присаживается на сундук, а я с удовольствием откидываюсь в кресле. Солнышко… и спине удобно. Нужно признать, дружинник удачно выбирает места несения вахты.

– А если Каин пустит леталку по прямой, а нам всем укрыться в крепости? – предлагает с земли Данила.

Мы смотрим на него сверху вниз, будто в чём-то обвиняем. Кажется, дружинник чувствует это: беспомощно шевелит руками и несколько раз оглядывается в сторону приближающихся всадников.

– Ты забыл об антифандре, – возражает ему Каин. – Только представь, если при потере лётных свойств буксир окажется над сиреневой топью…

Ему необязательно заканчивать предложение. Меня пробивает озноб. Что и говорить, неприятная перспектива.

Мне приходит в голову, что в таком скученном состоянии мы представляем прекрасные мишени. И если Данила достанет из-за кушака лучемёт, то легко с нами разделается. Потом расстреляет всадников и без морочнёвого головняка вернётся в Калугу, к жене и Дружине.

А начальству споёт о цепких лапах чужой природы, из которых едва удалось вырваться…

– Тогда давайте отправим назад леталку, а сами…

Данила заткнулся, досрочно осознав очередную глупость.

Не узнаю дружинника. Чего он суетится? Или пытается скрыть радость от убийства санитаров?

– А как ты разглядел купца, Данила? – небрежно справляется Рыжий. – И лошадок верно сосчитал… Я только сейчас вижу, что это купец, и могу отличить гружёную лошадь от всадника. У тебя подзорная труба или бинокль? Почему прятал?

На лице Данилы явственно читается облегчение. Он тянется к кушаку, а я, проклиная любознательность дикаря, из положения полулёжа прыгаю на Данилу через перила буксира.

Не ожидавший моего натиска дружинник, вместо того чтобы выхватить лучемёт, выставляет вперёд руки и делает шаг назад. Будь моя скорость чуть меньше, ему бы, пожалуй, удалось грохнуть меня о землю. Но он не успел. Мы оба валимся на грунт, и я оказываюсь сверху. Выдёргиваю у него из-за пояса оружие и, откатываясь в сторону, отсоединяю прицел.

Данила, кряхтя и охая, поднимается сперва на колени, потом в полный рост.

– Ты, наверное, сбрендил, мент? – цедит дружинник. – Ничего себе содружество земуправ!

Показываю всем оптический прицел, упрятав оружие под курткой. С буксира на нас смотрят Каин с Рыжим. У одного белое лицо, у другого в глазах привычный интерес и любознательность.

– А ведь я видел такое! – неожиданно восклицает Рыжий. – Да! Точно! Это подзорная труба.

Он легко прыгает с буксира и берёт у меня из рук оптику.

Данила снимает плащ и шумно вытряхивает его в нашу сторону. Мне понятна его демонстрация, но Рыжий на облако пыли не обращает внимания.

– Когда из Серпухова вышел, набрёл на каземат, полный ящиков с такими штуковинами, – продолжает Рыжий. И по мере его рассказа слабеют взмахи плащом Данилы, а я задерживаю дыхание. – Только они прилажены к тяжёлым ручкам. Непонятно, кто до такого додумался? Зачем рукоять подзорной трубы делать тяжелее самой трубы? Я гляделку отсоединил, а ручку выбросил. И ножей там немерено…

Он повернулся к Каину:

– Я принёс тебе такой нож, ты назвал его «режиком». Там ещё до депа всяких штуковин в ящиках лежит… Да что с тобой, Каин? Опять испугался?

Перевожу взгляд на дружинника. Такое впечатление, что он тоже сейчас хлопнется в обморок. Кажется, я выгляжу не лучше, потому что Рыжий смотрит на нас обоих.

Нет. Он смотрит нам за спину.

– Опять что-то не поделили, молодые люди? – дружелюбно спрашивает купец.

После сообщения Рыжего мне не хватает сил удивиться, что не услышал копыт подходящего каравана. Оборачиваюсь и сразу понимаю, что не мог их услышать: лошадей обули в какие-то тряпки и вели в поводу.

– А это зачем? – немедленно интересуется Рыжий диковинными обмотками на копытах.

Впервые мне хочется его ударить.

Задыхаясь и брызгая слюной, рвануть за ворот и крикнуть ему в лицо, что серпуховская находка важнее всех его драконов и ржавых хонд вместе взятых. Важнее обувки лошадей и нашего дурацкого путешествия к началу Тьмы.

Если бы эти идиоты в Калуге проявили чуть больше расторопности и ума, истребление химер Края к этому отбою уже заканчивалось бы…

– Чтоб не тревожить фиолетовую моль, – тихим, измученным голосом отвечает Рыжему спутник купца. – Хорошо, что вы остановились, сотней метров дальше начинаются проблемы.

Да! Всему своё время и место. Дискуссию об арсенале лучше отложить. Непростая тема. Деликатная. Хочу, чтобы они продолжали говорить о лошадях, о копытах, о проблемах шарообразности Земли… о чём угодно! Лишь бы не об удивительной находке Рыжего.

Но Пек смотрит внимательно и настороженно. Его не обмануть. Видит, зараза, что произошло что-то необыкновенное.

– Так что у вас случилось? – холодно повторяет вопрос купец.

Я смотрю на Данилу. Данила на меня. Слишком мало времени. Мы не можем сообразить, что нам отвечать и что делать. Мелькает дурацкая мысль: «Теперь понятно, почему санитары не использовали лучевое оружие против Рыжего!»

– Да вот, – отзывается Каин с буксира. – Рыжий под Серпуховым арсенал нашёл. Приходим в себя от этой новости.

– Арсенал?! – тянет Пек, и я с удовольствием наблюдаю, как вытягивается его лицо.

– А что такое «арсенал»? – радуется новому слову Рыжий. – Это что-то полезное, да?

– Ну-ка пойдём со мной, сынок, – ласково говорит ему купец, показывая знаками Каину, чтобы тот опустил буксир на землю. – Я расскажу тебе про арсенал…

7. РЫЖИЙ ХОНДА

Я всегда просыпаюсь раньше всех.

Подъём у нас в седьмом часу. Я поднимаюсь в пятом. Разведка местности, погода, признаки движения по нашим сле-дам. Окружающую среду пробую на цвет, слух и запах: осматриваюсь, принюхиваюсь и, бывает, пробую на вкус склоны с подветренной стороны.

Очень, знаете ли, помогает уклонению от бед и неприятностей, выпутываться из которых стоит много дороже раннего пробуждения.

К стоянке возвращаюсь к восьмому часу. К этому времени обычно все уже на ногах, в котелке пузырится варево, а в углях под ним тихо потрескивает картошка, лук или початки кукурузы.

Сегодня всё по-другому. Ни приглушённого гомона людей, ни дымка, ни запаха пищи… словом, что в лагерь лучше не соваться, стало понятно издалека. Нарубив охапку сухих, а потому безопасных веток ближайшего кустарника, взобрался на сопку повыше. Из веток скрутил подобие укрытия, выдвинул до упора наружную трубу гляделки и приступил к наблюдениям.

Наружную трубу они называют блендой, исключительной полезности изобретение: случайный просверк отражённого солнца не выдаст положение наблюдателя.

Тщательно осмотрев оба входа леталки и пространство перед ней, прихожу к выводу, что Природа к тишине и запустению отношения не имеет. Борта буксира радовали чистотой. Очаг, сложенный перед отбоем, в порядке, дрова, приготовленные на утро, лежали на месте. Но самое главное: лошадки под навесом стояли тихо, лениво помахивая хвостами.

Звери бы начали с лошадок. Те позвали бы хозяина. А Сергей своих лошадок в обиду не даст. Это он только с виду приторможенный. За своё имущество учёный любому зверю горло перегрызёт. Так что при таком развитии событий беспорядок был бы гарантирован. А тут – тишина и спокойствие.

Значит, дело рук человеческих. И не чужих, кто-то из своих постарался. Это по стервятникам понятно. Были бы чужие, чёрных монет в небе над буксиром было бы больше.

Но если кто-то из своих, то в засаде или Иван, или Данила. Больше некому.

Кто-то из них лежит сейчас в точности как я и наблюдает за входами на буксир. А как только я появлюсь, самым правильным для них будет стрелялкой прижечь мне ноги. Такое мне вряд ли понравится.

Вряд ли? Мне такое точно не понравится, и поэтому пора приниматься за работу.

Сползаю с холма в ложбину и прячу гляделку в карман. Разламываю дубинку и пускаю «зайчиков» с клинков в направлении стервятников.

Я думаю, что в засаде Данила. Сотворил что-то с командой, отобрал у Ивана лучемёт и залёг, поджидая моего возвращения с обхода. То, что древнее оружие попало к Ивану, предположил купец после моего подробного рассказа, что произошло за минуту до его прибытия. Пек думает, что Данила хотел всех перестрелять, а Иван не только ловко выхватил у дружинника оружие, но и сумел незаметно отсоединить прицел, чтобы оптикой отвлечь нас от стрелялки. Возможно, конечно. Хитрый он.

Чего не скажешь о Даниле.

Каин свою линию гнуть не будет, кишка тонка. Купец и Сергей хотят увидеть звёзды. Мара и Елена не в счёт. Пек посоветовал им беречь энергию, и барышни после моих долгих уговоров уснули. Программа заставляет их время от времени переворачиваться, так что пролежней и других неаппетитных последствий анабиоза можно не опасаться. Про анабиоз мне рассказал купец. Хорошее слово. Умное…

О! Получается. Одна из «монет» разорвала равносторонний треугольник и, беспорядочно кувыркаясь, падает в мою сторону.

…А ещё купец рассказал про арсенал, в котором хранятся инструменты для убийства: режики, плазмострелы, лучемёты, нейросети. Оружие до зарезу нужно московитам для окончательного решения вопроса химер и прочих мешающих им жить созданий. В том-то и загвоздка. Я видел этих людей: сидел с ними за одним столом, сражался и с ними, и против них… нету в них смысла. Нет чувства меры. Нет желания принять и раствориться.

Не хочу таких вести к арсеналу. Этим только дай оружие: сперва снесут под корень Природу, потом друг друга, а если кто уцелеет – себя.

…Бахрома спустившегося с небес стервятника беспокойно колышется, видно, как «головы» каплями ползают по верёвкам. Достаточно. Не для себя же стараюсь! Вскакиваю, прячу ножи и угрожающе размахиваю дубинкой. Нет. Я не думаю, что тварь на меня упадёт. Но живость и здоровье нужно продемонстрировать обязательно. Дело в том, что стервятники тяжелы на подъём. Поднимаются всегда по спирали: долго и с большим разворотом. Думаю, поэтому химера предпочитает осмотреться перед взлётом. И если обнаружит неподвижное мясо, обязательно нападёт. На этом и строился мой расчёт.

Лежащий человек – надёжная приманка.

Стервятник, беспокойно катая головы по сети, отваливает в сторону. Внимательно слежу за его полётом и раздумываю, что идея вернуться к арсеналу кажется заманчивой. Не из уважения к странным проблемам московитов, конечно. Нет, дело в другом. Батарейки, по словам купца, если где-то и есть помимо Шостки, то только в моём каземате. А без батареек девушкам не жить…

Попытки хапнуть оружие через карман замечательного кафтана ни к чему не привели. Крышку ящика нащупываю, но открыть не могу, а сам ящик через карман не пролазит: чересчур большой и неподъёмный. Купец сказал, что есть и большие рукава. И один из них совсем недавно был по эту сторону Рубежа, но умер вместе с озером. Так что повернули мы не к Ромнам и, конечно же, не к Шостке. Повернули мы на восток, в надежде отыскать в Рубеже сносный проход. Сергей был очень разочарован. Этот парень собирался идти с нами к звёздам…

Стервятник качнулся и пошёл на снижение. Кого-то всё-таки заметил. Но выстрелов ещё нет. Похоже, что меня и в самом деле стережёт Данила. Купченко всю дорогу интересовался Природой. Этот бы сразу обратил внимание на спуск химеры. Он бы уже стрелял.

А Данила – дурак, которому невдомёк, что вдали от цивилизации охотник не перестаёт быть дичью, даже когда ест.

Чтобы оставаться незамеченным, дружинник наверняка лежит неподвижно… спрятался, значит. Вот только сверху видно всё – и стервятник атакует в полной уверенности, что добыча «созрела». Но даже если Данила поднимет голову, он вряд ли что-то заподозрит: химера по мере спуска принимает окраску неба и всегда планирует со стороны солнца.

Солнце… неужели Сергей прав? И насчёт размеров Земли и её формы? Но тогда загадочная Америка существует? Во льду, во тьме… Думаю, непросто им выживать в таких условиях. Но мы же приспособились? Если есть фандр, который дымится от ударов, почему не быть фандру, который светится?

Очень хочется перебраться через туман и увидеть звёзды. А ещё Сергей с Пеком договорились до того, что на ночной стороне планеты может быть снег и лёд. Лёд – это когда вода замерзает, и по ней можно ходить ногами. Только в тех краях должно быть очень холодно. В половине тюков, которые привёз купец, лежат тёплые вещи. В остальных – уголь, разобранная печь и какие-то приборы, которые помогут Сергею понять, на какой планете мы живём.

Интересно, конечно. Вот, только как представлю половину планеты во мраке и холоде, так и пропадает всякое желание туда идти. Тем более батарейки девушкам важнее. И купец с этим согласен. И Сергей согласился подождать. В конце концов, если повезёт и проход обнаружим быстро, то под Серпуховом будем через десять отбоев. Разве это срок?

Лишь бы мимо хохлов проскользнуть и к Серпухову тихо подойти.

Это отдельный вопрос. Важный. Как Данила нас отыскал? Купец думает, что Купченко меченый. Он слышал об устройствах, которые издалека в любую погоду указывают верное направление на маяк. Их называют пеленгаторами. А маяки – это передатчики.

Вот такой передатчик где-то в одежде Ивана.

Как раз сегодня собирался попросить его выбросить опасное устройство…

Что-то блеснуло.

Я на ногах.

Точно! Стервятник камнем падает вниз, а навстречу ему летят оранжевые молнии.

Бегу что есть сил. Один холм, второй… на третьей сопке извивается и кричит от боли спелёнатый канатами человек. Чтобы добраться до него, мне понадобилось не больше минуты, но и за это время чудовище сумело основательно потрепать дружинника.

Не колеблясь, рублю стервятнику «головы» и режу жгуты, стискивающие Даниле ноги и шею. Жёлтая кровь химеры заливает дружиннику лицо, ему больно, он хрипит и дёргается.

Убедившись, что Даниле больше ничего не угрожает, я присмотрелся к грунту и вскоре увидел блестящую рукоять с ложем, с которого Иван два отбоя назад снял гляделку.

Выходит, купец был прав.

А вот я лоханулся. Точно такую железку я выбросил под Серпуховом.

Направив оружие на валун в ста шагах от себя, придавил пальцем кнопку, торчащую в верхней части рукояти под стволом.

Ничего не произошло. Как и тогда, на правом берегу Тарусы.

– Эта штука работает? – спросил я дружинника.

Но он неприятно оскалился и пробормотал что-то об убогости моей крестьянской жизни. Это, конечно, нельзя было считать ответом. Я приблизил к его лицу лезвие, которым только что резал канаты.

– На левой стороне, под большим пальцем, рычаг, приподними его, – сказал Данила. – Это предохранитель. Наверное, случайно опустился, когда я лучемёт выронил.

Я отыскал рычаг и ещё раз придавил кнопку указательным пальцем. Из руки будто вырвалось пламя. А валун почернел, съёжился и осел. От него повалил густой пар.

– Стрелять лучше, чем говорить? – спросил я, напоминая дружиннику о нашей калужской беседе.

Но ему было не до воспоминаний:

– Развяжи, – прохрипел он. – Больно.

– Фиолетовую тлю этим оружием ты бы уничтожил одним выстрелом.

– Тогда лучемёт попал бы в общак.

– Серёгину лошадку отдать на съедение химерам было лучше?

Я положил оружие на грунт и подошёл к дружиннику.

К моему сожалению, Данила не был ни изуродован, ни искалечен. Везёт же парню! А может, он успел выстрелами убить стервятника, и тот спеленал свою жертву на последнем дыхании.

– Развяжи.

– Зачем? – спросил я. – Зачем всё портить? Если я тебя развяжу, а ты неосторожно дёрнешься… или мне покажется, что ты дёрнулся, я тебя убью. Оно нам надо?

– Больно.

– А что с теми? – Я кивнул в сторону буксира. – Им не было больно?

– Сонное зелье, – тихо сказал дружинник. У него на лбу выступили вены. – Я в воду подмешал. А как проснулся, всем наручники нацепил. Тебя одного отрава не взяла.

– В воду? – удивился я. – Вот чудак! Ты видел, чтобы я пил воду?

Он на минуту задумался. Потом неохотно признал:

– Нет. Не видел. Развяжи меня. С твоими людьми ничего не будет. До обеда проснутся. Крепкий здоровый сон.

Я подрубил несколько ячеек сети на груди и на шее дружинника, чтобы ему было легче дышать.

– А что потом?

– В смысле?

– Если бы я уснул, что собирался потом делать?

– Я думал освободить Каина, чтобы он отвёз нас всех к Переходу. В Московии ты бы провёл нас к арсеналу. Потом – свободен. Развяжи!

– Не буду я тебя развязывать, Данила, – объясняю ему, как дитю малому. – Больше всего мне хочется перерезать тебе горло и идти готовить обед. Чтобы, когда остальные проснутся, не терять времени на стряпню и не перекладывать задачу, как с тобой лучше поступить, на товарищей.

– Ты не можешь меня зарезать! – заволновался дружинник.

– Это почему?

– Потому что я связан. Нельзя резать горло связанному.

– А сыпать отраву в питьё, значит, можно? И караулить меня с лучемётом, пока я для всех разведываю местность, можно? Не знаю, что теперь с тобой делать. Отпускать нельзя, ты слишком много о нас знаешь. Оставлять связанным – жестоко.

Брать с собой – глупо: ни поспать, ни покушать – только ждать твоей очередной выходки.

– Я домой хочу, – сказал Данила. – Отпусти меня, и я уйду. Можешь ничего не давать, только воду…

– Разве что ту самую, которую ты отравил, – перебил я его. – Пока сделаем так: ноги у тебя свободны, до лагеря дойдёшь сам. К буксиру не подходи, сиди в сторонке. Будешь нужен, позовём.

Я повернулся и зашагал к леталке. Мне было всё равно, пойдёт дружинник за мной или нет. Самым разумным было его убить. Но что-то мешало мне это сделать. Значит, я и в самом деле слишком долго пробыл среди цивилизованных людей.

На буксире первым делом убедился, что «мои люди» действительно просто спят. Несколько минут пытался снять с них наручники. Не получилось.

Пришлось возвращаться к Даниле, и он выторговал ещё несколько разрезанных верёвок в обмен на подробные пояснения, как снять браслеты. Поначалу казалось сложным, но последнюю пару, которая была на Иване, я снял довольно уверенно.

Потом развёл огонь и подготовил продукты к жаркому. Для похлёбки нужна вода, а выяснять у дружинника, что отравлено, а что нет, не хотелось. Мысли постоянно крутились вокруг его случайной фразы: «С твоими людьми ничего не будет». С моими? С моими людьми? До этих слов мне как-то не приходило в голову, что я стал вожаком. Мне доверяют, со мной советуются и ждут моих распоряжений.

Необычно это и тревожно.

Сколько себя помню: всегда был один.

Одному спокойней: отвечаешь только за себя, и, по большому счёту, всё равно, где спишь и что ешь. Но тут у нас получается целая экспедиция, не хуже той, о которой рассказывал Сергей… И по всему выходит, что я в ответе за каждого.

Когда угли прогорели, а печёная картошка начала остывать, на запах жаркого приплёлся Данила и пожаловался на голод. Я кивнул на дальний конец площадки лагеря, а когда он там неловко уселся, привалившись плечом к валуну, положил перед ним поднос с несколькими картофелинами и приличным куском говядины.

– И как я буду кушать? – капризно спросил дружинник, намекая на впившиеся в его тело путы.

– Не «как», а «когда», – уточнил я. – Вот как все проснутся, так и приступишь.

Наверное, ему удалось что-то разглядеть в моём взгляде, потому что он заткнулся и опустил голову.

* * *

– Это очень простая задача, – тихо, почти шёпотом говорит Сергей. – Данилу нужно испытать на лояльность.

– И как это сделать? – добродушно пробасил купец.

Они были довольны обедом, а потому уже не так злились, как в первые минуты после пробуждения. Я не знал, что такое «лояльность», но мне нравилось их слушать. Нравилось, что значение многих слов можно узнать по смыслу предложения, в котором это слово использовалось. Поэтому я просто слушал и не перебивал.

– Предлагаю нацепить на него наручники, а рядом «забыть» разряженный лучемёт. Наши городовые умеют освобождаться от наручников за считаные секунды. Полагаю, этим умением обладают и ваши дружинники, верно?

Вопрос был адресован Ивану. Тот не раздумывал:

– Конечно. Все замки однотипны, но у каждого оперативника свои приёмы пуска запирающего устройства. Даниле можно облегчить задачу, если нацепить на него его собственные браслеты. Свои наручники дружинник открывает в любой позиции, даже если его подвесить за ноги.

– Замечательно, – подытожил Сергей. – Значит, если дружинник по-прежнему строит злые планы, он освободится от наручников, схватит лучемёт, и Рыжий на законных основаниях отрубит ему голову.

– Но если он схватит огнестрел, то нам кранты! – воскликнул Каин.

На него зашикали. Данила сидел в дальнем конце поляны и слышать разговор не мог. Но рисковать никому не хотелось.

– Огнестрел будет разряжен, – терпеливо пояснил Сергей.

– Дружинник не возьмёт разряженный лучемёт, – с сожалением сказал Иван. – Если высыпать батареи, индикатор зарядки погаснет. В этом случае оружие годится только как дубинка или камень, чтобы бросить.

– Батарейки? – встрепенулся я. – Высыпать батарейки? Покажи!

Иван ухмыльнулся, взял лучемёт за ствол и сдвинул пластину в нижней части рукояти. Ему на ладонь посыпались мелкие чёрные горошины, – точь-в-точь как те, которые мне нужно заменить у девушек.

Я посмотрел на Пека. Тот многозначительно кивнул и улыбнулся.

– Видишь, – продолжал Иван, не догадываясь, что своими словами опять повернул экспедицию к югу. – Вот это окошечко на рукояти стало тёмным.

– Не страшно! – не сдавался Сергей. – Значит, оружие оставим заряженным, а рядом будет стоять Рыжий. Как только…

– Ничего не получится! – заскулил Каин. – Если Рыжий будет стоять рядом, Данила не рискнёт хвататься за лучемёт.

Мне стало неприятно:

– Что ты всё время трясёшься, Каин? Если жизнь предлагает умереть быстро и весело, считай, повезло. Всё равно ведь умрёшь. А вдруг придётся умирать долго и в слезах?

Но мой кучерявый приятель с круглыми глазами знал ответ и на этот вопрос:

– Между возможностью умереть и смертью я живу. Моя жизнь мне кажется более ценной, чем разница между весёлой и грустной смертью.

– Хорошо сказано! – одобрительно хлопнул в ладоши купец.

– Чтобы умничать, большого ума не нужно, – всё ещё недовольным тоном сказал я. – Пусть лучше скажет, что нам нужно делать.

– Связать его нужно в любом случае, – наставительно заметил Сергей. – Почему дружинник не связан?

– Потому что его спеленал стервятник, – пояснил я. – И если бы я не разрезал путы, подсыхающие канаты разрезали бы дружинника на части.

– Это нам на пользу, – поддержал Иван. – Хорошо, что руки не связаны. С затёкшими руками Данила не рискнёт освобождаться от браслетов и хвататься за оружие. А что, если всё сделать так, как предложил Сергей, но поверх наручников набросить дружиннику на запястья шнурок? Увидев лучемёт, Данила мигом освободится от браслетов и бросится к оружию. Но взять его не сможет, потому что руки останутся связанными.

– Неплохо, – одобрил Сергей. – Мы в точности будем знать намерения Данилы и сможем принять адекватное решение.

«Адекватное!» – с восторгом повторил я про себя. День оказался богат открытиями. А начинался «так себе». Плохо он начинался… мне не понравилось.

Потом они минут десять сыто судачили о коварстве человеческой натуры, а я раздумывал, что в личных вещах санитаров наверняка лежат запасные батарейки, и поэтому энергии хватит не только Маре, но и Елене. Это значит, что мы прямо отсюда можем поворачивать на юг, к началу Тьмы. Но если можем, почему сидим?

Я кивнул Ивану, чтобы он зарядил стрелялку. А когда он это сделал, небрежно засунул оружие в карман так, чтобы рукоять оставалась снаружи, и вместе с Иваном и купцом пошёл к Даниле.

Тот сперва задёргался, но, когда увидел, что я достаю из кармана его куртки наручники, спокойно позволил застегнуть браслеты у себя за спиной. Купец с Иваном что-то гневно ему выговаривали, то и дело пихая его в грудь, так что незаметно накинуть петли шнурка на запястья дружинника не составило труда.

Когда всё было готово, вернулись к костру. Иван с Пеком уселись на свои места, а я остался стоять справа от дружинника, старательно изображая беспечного идиота с лучемётом, торчащим из левого кармана. Он видел рукоять оружия. Видел малиновый огонёк на рукояти, понимал, что стрелялка заряжена и готова к бою. Всё, что ему оставалось: освободиться от наручников и попытаться схватить лучемёт. Иван не раз завидовал удаче Данилы. Что ж. Сейчас посмотрим на это счастье.

Я прекрасно помнил, чем закончилась моя последняя рукопашная с дружинником. Я был уверен, что об этой схватке он помнит не хуже меня. Ещё один довод, чтобы ему рискнуть.

Обвинительная речь Пека носила исключительно отвлекающий характер. Имело значение только то, как Данила поведёт себя в этой ситуации. На свою беду, он начал действовать.

Это было видно по напряжённому лицу, с которым дружинник пытался сбросить браслеты. Прошла минута… вторая…

Вопреки уверенности Ивана, дружинник не мог снять свои наручники.

Мне это показалось забавным. Даже смешным. Думаю, что-то изменилось в моём лице, потому что вдруг все заулыбались. Сморщенный страхом Каин, и тот улыбался. Дружинник, уже не таясь, пыхтел и дёргался телом, пытаясь освободить руки. Он подпрыгивал, будто судорожные движения туловища могли помочь ему в этой, как оказалось, непростой задаче.

Сергей засмеялся, и моя команда подхватила его смех. Они хохотали во всё горло. Было и в самом деле весело. Вот только мне не понравилось, что Пек вынул руки из карманов бешмета. Играть оружием с подстраховкой купца казалось безопасней.

– Ну и дурак же ты, Данила! – задыхаясь от смеха, выдавил из себя Иван.

Теперь я не сомневался в том, что нужно делать дальше. Батарейки отнесу девушкам, и лучемёт станет бесполезной железкой. Скормлю вещи эсэсовцев сиреневой топи, и Данила ничего больше не сможет сделать. Пусть идёт с нами…

А в следующее мгновение дружинник ударил меня плечом и схватил оружие. Скорее всего, длина шнурка оказалась недостаточно короткой. А может, он сообразил, что на запястьях шнурок, и, освободившись от браслетов, потянул руки в одном направлении…

Только это уже не имело значения: я отступил в сторону и смотрел на лучемёт, направленный мне в живот, а из груди дружинника торчала длинная рукоять ножа. Лезвие вошло точно в сердце, и Данила не успел даже опустить предохранитель.

У дружинника подогнулись ноги, и он упал. Я перевёл взгляд на белого Каина с огромными вполлица глазами. Он всё ещё сжимал левую половинку дубинки и был, как всегда, испуган и растерян, а я почему-то подумал, что из такого положения ему ни за что в меня не попасть.

А ещё удивился, что не испытываю желания благодарить его за спасение своей жизни.

По всему получается, квиты…

РАССКАЗЫ