Вернувшись в закуток архивариуса, Джим налил себе еще чаю и задумался. По какому следу он идет? Получалось, что он просто-напросто занимается ерундой. Дневники Вилада Нордау – это баловство. Сиюминутный интерес, никак не относящийся к делу, ради которого он прибыл в Оршен. Они косвенно связаны с Винсентом Старом – настолько косвенно, что это больше похоже на желание прицепиться хоть к чему-нибудь, но никаким образом не продвинут его в расследовании убийства Дианы.
Он приехал в родной город, чтобы отмыть имя отца и отомстить за смерть сестры, а вместо этого валяет дурака. Да, назначение Стара на место Ника выглядит подозрительно, но это никак не связано со смертью Дианы.
Никак.
А вчерашняя выходка и вовсе выбивается за пределы разумного. Что на него нашло? Мечтая о карьере судьи, он ведь прекрасно понимал, что место Ника однажды займет кто-нибудь другой, а его очередь подойдет не скоро. Да, биография Стара далека от идеальной, но ведь он был мальчишкой в то время, когда на улицах Оршена резвилась Красная Гильотина.
А теперь, когда письмо Джима дойдет до редакции «Столичного Вестника», репутация несчастного будет испорчена навсегда.
Беккету внезапно захотелось попасть в Пустые Зеркала и загадать желание заново. Ибо подаренная ими зацепка привела его в такие дебри, что теперь он не знает, куда ему идти дальше.
А потом вспомнил, что измерение желаний сделало с Клайдом, и успокоился. Пожалуй, ему повезло. Хотелось скорее извиниться перед Норой и узнать, зачем она ночует в доме удовольствий и внушает всему миру, что она элитная проститутка, хотя ею уже не является. Это ведь тоже наверняка связано с Зеркалами, которые исполнили ее желание как-то не так.
У него теперь есть деньги. Точнее, будут деньги. Много денег. И он может… что он может сделать для тех двоих, что помогли ему?
Додумать Джим не успел: Норман принес три пухлые тетрадки.
– Ты ничего не найдешь здесь. – Положив их перед Джимом, старик заразительно зевнул. – Не буду спорить, что в начале пути этот полоумный был великим ученым, но… ты же понимаешь: если бы в его дневниках было что-нибудь стоящее, они бы не лежали в открытом доступе.
Джим вздохнул, успешно подавил ответный зевок и сделал глоток из чашки. Гул в общем зале нарастал: посетители пользовались отсутствием смотрителя и оживленно обсуждали полученные знания. Вот она – сила солнца. В такие дни, особенно после затяжной слякоти, люди оживают. Осенняя меланхолия отступает, и ее место занимает душевный подъем, заставляющий жаждать деятельности. Творить добро и получать знания.
Если так подумать, его вчерашние глупости и сегодняшние озарения легко можно объяснить кардинальной сменой погоды.
– Мне интересно, – ответил Джим. – Не так много в нашем городе рождалось великих людей, а к старости не всякий сохраняет острый ум. Вот вам, пожалуй, тоже стоит заняться дневниками.
– Хочешь сказать, что надо писать мемуары, пока я не превратился в полоумного идиота? – усмехнулся Жало.
Джим потянулся к первой тетрадке. На развороте обложки было написано: «Завтра наступит не для всех».
– Завтра наступит не для всех, – произнес Джим. – Кто знает, что принесет новый день. Может быть, стоит сделать что-то здесь и сейчас?
– Мудрые слова, молодой человек, – кивнул Норман. – Я надеюсь, что чтение дневников поможет вам. Хотя бы тем, что вы отринете мысль, будто они имеют какой-то смысл.
Оставшись один, Джим допил успевший остыть чай и принялся за чтение. Фраза на форзаце отпечаталась в сознании, и было немного трудно вникать в содержание остального. А остальное действительно казалось бессвязным бредом. Просто размышления старого человека, который считает собственный опыт уникальным. Поучительный тон не раздражал Джима, а вот смысл стремительно ускользал. Пространные рассуждения о бренности жизни сменялись сентиментальными воспоминаниями Вилада о своей молодости, когда кровь в его жилах была горяча и он умел влюбляться. Сначала Джиму показалось, будто молодой Нордау был тем еще повесой, но, добравшись до конца первого дневника, он понял, что каждый раз несчастный одинокий старик вспоминал одну и ту же женщину. Некую Джейн Рунке, которая впоследствии стала Джейн Нордау, его женой.
На форзаце второй тетрадки было написано: «Вчерашнего дня не существует». И Джим был согласен с этим утверждением. Ведь нельзя вернуться в то, что уже минуло, и все исправить. Как бы ты этого ни хотел… Пожалуй, даже Пустые Зеркала не справятся с подобным желанием, и оно так и останется пузыреголовой фигурой, разгуливающей по миру спигелов. К сожалению, кроме данной мудрости, во второй тетрадке не оказалось ничего интересного. Очевидно, Вилад к этому времени окончательно начал сдавать. Если в первом дневнике сопливые страдания по умершей раньше него жене казались просто страхом одиночества, то здесь воспоминания о молодости перемежались с хвастливым бахвальством о старых успехах. Теперь Джим прекрасно понимал, почему дневники Нордау были в открытом доступе: в них не было ничего по делу. Суть открытий не раскрывалась ни на толику, а вот пространных рассуждений о сути мира и громких фраз хватало.
Берясь за третью тетрадку, Беккет уже ни на что не надеялся. И это стало правильным решением. Единственной интересной вещью, написанной там, оказалась фраза на форзаце: «Ты живешь в одном мгновении».
Интересной, красивой, но также бесполезной. А все остальное… Третий дневник явно писался некогда великим человеком в глубочайшем расстройстве разума, потому что некоторые слова разобрать было совершенно невозможно, а к концу они и вовсе превратились в странные символы. Пораженный наступающим безумием старик не понимал, что пишет на каком-то ином языке, который понятен только ему.
На последней странице третьего дневника не было ничего, кроме нарисованного круга. Нордау обвел этот круг несколько раз, а потом поставил точку-кляксу на окружности и… наверное, умер, раз не нашлось четвертого дневника, в котором уж точно никто ничего и не понял бы.
Впрочем, круг Джима заинтересовал. Или он сошел с ума вслед за давно почившим оракулом? Он проходил глазами по окружности, натыкался на точку-кляксу и начинал сначала. Снова и снова.
Снова.
И снова.
Снова.
И снова…
И снова…
Гул за стенкой стих, и теперь Джим слышал только необычное дребезжание. Знакомый звук, которого не могло здесь быть, потому что крики спигелов, напоминающие скрежет ножа по стеклу, не раздаются в этом мире. Или Джим ошибается?
Он проводил взглядом по окружности, нарисованной в дневнике Нордау, и она напомнила ему желание, живущее в Пустых Зеркалах. Несбыточное, жалкое, бесплодное и не заполненное ничем, кроме самого себя.
Вот она – истина.
Большинство наших желаний не имеет смысла, потому что они – пустотелы. В них нет ничего, кроме инстинкта. Ничего, кроме самого желания. Мы не знаем, как воплотить его, но не можем перестать думать о нем.
Сбывается только то, что заполняется субстанцией, которую в реальном мире, в мире, где живут люди, а не спигелы, называют коротким словом «цель».
А здесь, где вместо Истинного Бога властвует Двуликий, есть только пустота душ, которые не в силах превратить желание в цель.
Они пусты.
Все – пустое.
Потому что завтра наступит не для всех.
Потому что вчерашнего дня не существует.
Потому что мы живем в одном мгновении.
Скрежет ножа по стеклу становился все громче, заполняя пустую оболочку, которой стал Джим, смыслом. Каким? Он не знал. Но знал, что скоро, очень скоро все изменится.
К клокотанию спигела добавились другие звуки. Они были чем-то похожи на голоса, глухие – далекие, возбужденные.
Разобрать, о чем они говорят, было совершенно невозможно, да Джим и не пытался. Он снова и снова смотрел в точку-кляксу на теле окружности, и ему виделся в ней самый великий смысл.
Но понять, в чем он заключается, он не успел. Потому что чьи-то руки резко дернули его, заставляя упасть со стула, а потом куда-то потащили. Мир вокруг завертелся, закружился, превратившись в круговерть огней, ночной прохлады посреди солнечного дня и гомон сотен голосов.
На миг Джиму показалось, что среди них он слышит голос Норы – хрипловатый и обеспокоенный. Даже открыл рот, чтобы попробовать извиниться перед ней. Но не сумел. Сознание покинуло его прежде, чем он смог сказать хоть что-нибудь.
Темнота заполнила его, и не осталось ничего.
Ничего, кроме круга и кляксы, которые сейчас больше всего напоминали змею, кусающую собственный хвост…
Глава 4. Пас
Диана смеялась. Сначала тоненько хихикала, а потом и вовсе захохотала так, что не смеяться вместе с ней было совершенно невозможно.
– Джимми, хватит спать! – Она бесцеремонно забралась на его кровать и начала тормошить за плечи. – Смотри, какая красота! Я нарисовала ей улыбку, и теперь Лили счастлива! Это же правильно, что она счастлива, правда?
Джим открыл глаза и обнаружил себя в «Старом очаге». Комната выстыла. И не просто выстыла – все поверхности были покрыты инеем, а в углу возле платяного шкафа и вовсе лежал сугроб. На фоне этого ледяного безобразия облаченная в легкое летнее платье Диана выглядела неуместно.
– Видишь? – Старая пыльная кукла уткнулась своим нарисованным личиком ему в нос, отчего невероятно сильно захотелось чихнуть. – Я ведь буду точно такой же, правда?
Джим собрался было строго сдвинуть брови и заявить, что Диане не стоит ходить в такой холод в легком платье. И конечно, как Лили она не будет. Потому что она не кукла, а красивая девочка. Но нос зачесался особенно сильно, и вместо строгого выговора Джим громко чихнул.
И проснулся по-настоящему.
Никакого инея, конечно, не было, однако лежать полураздетым в комнате, где с вечера не разжигали камин, было действительно прохладно.
Джим потер глаза и попытался вспомнить хоть что-нибудь. Последним воспоминанием была страница из дневника Нордау. Круг с кляксой. А что было дальше? Он ушел из архива, не попрощавшись с Норманом? Куда он пошел? Надираться до беспамятства? Прислушавшись к ощущениям, Джим заключил, что алкоголя вчера не пил – даже намека на похмелье не было. Тогда почему в голове пусто?