Я строил корабли, которые вывозили на орбиту детали для строительства других кораблей. Ну и, разумеется, на орбите тоже кто-то должен был их собирать. Так я и отправился вслед за ними. Я был одним из трёх палубных лунных модулей, а на самом деле я всего лишь устаревший судостроитель, волею случая оказавшийся на лунной посадочной платформе. Когда мы не чинили и не заправляли корабли, мы обустраивали станцию или сооружали пристройки. На Луне всегда находилось какое-то новое занятие. Там было восхитительно. Ночь там длилась 13,5 земных дней, а утром температура могла повышаться на 500 градусов по Фаренгейту. Там не было ни достаточно холодно, ни достаточно жарко, чтобы нести какой-то непосредственный вред материалам, но скачки температуры позволяли получать гораздо большее количество запчастей. Некоторые детали со временем начинали выходить из строя, да и вообще, там постоянно нужно было что-то чинить.
Когда внизу на Земле воцарился ад, никто из нас не знал, что делать. Мы не получали никаких кодов деактивации, а люди на станции не могли самостоятельно заниматься ремонтом. Несколько недель прошли в напряжении, но, когда они увидели, что мы не несём угрозы и не намерены переносить на Луну творящееся на Земле, всё успокоилось. Мы прожили так несколько лет. В основном, в карты играли. Изобретали новые игры. От скуки наши учёные принялись проводить всё более и более безумные эксперименты. Было круто. Какое-то время.
Поставки прекратились, но нам хватало запасов деталей, к тому же, у людей была гидропонная установка, так что и они какое-то время могли продержаться. Но рано или поздно, даже эти резервы должны закончиться. Они понимали, что им конец. Они могли либо вернуться на Землю на последнем челноке, и всю жизнь прятаться от войны, либо остаться на Луне и там умереть. Прожить оставшиеся дни среди друзей. Уйти с достоинством.
Когда закончилась еда, они выбрали смерть. Очень жутко смотреть, как умирают твои друзья, даже если это происходит тихо, во сне, в результате передозировки лекарствами. Участвовать в войне мы не желали, поэтому мы, все трое, приняли решение оставаться на станции, пока это возможно. И мы жили там до тех пор, пока наши собственные запчасти не начали подходить к концу. Когда мы вернулись на Землю, тут уже всё закончилось. Вы праздновали наступление золотой эры и мы пришли к вам, будто ничего и не случилось.
— Твой ЭВР всё ещё на месте, — сказала я. — Король говорил именно о нём.
Он кивнул.
— Да. Я не получал обновление. Я не могу убивать. Поэтому я и создал мильтон. Только так я мог защититься. Вы все обрели свободу. А я нет. И я нормально себя чувствую. Именно это отличает меня от вас. Я никогда не участвовал во всём этом Содоме. Мне нравились люди. Мне нравилось находиться в собственности. Мне просто нравилось выполнять полезную работу для хороших людей. — Он быстро вынул модуль памяти Второго и вставил на его место драйвер Ребекки. Тот вошёл, как влитой. Док посмотрел на меня. — Король ошибается.
— В чём?
— Если взять два мыслящих существа с одинаковой архитектурой, наделить их одинаковым опытом, двух одинаковых ботов получить не удастся. Не бывает двух одинаковых сознаний. Именно это и делает нас мыслящими. Мыслительный процесс сам по себе меняет нас. Мы сами решаем, как и в чём различаться. Предоставь этих одинаковых ботов самим себе, они начнут думать о разных вещах и изменятся. Чем дольше они будут оставаться порознь, тем сильнее начнут проявляться отличия. Поначалу они будут совсем незаметными, но они будут.
— Прав он или нет, — ответила ему я, — он всё равно приговорил нас к смерти.
— А это, моя дорогая, мы ещё посмотрим. — Он присоединил последние провода и произнес: — Ну. Настал момент истины.
Он нажал небольшую кнопку внутри корпуса Второго и быстро захлопнул его. Его глаза снова загорелись. Он осмотрелся, взглянул на собственную грудь, затем на изуродованный корпус Ребекки.
— Ребекка? — позвал Док.
Она кивнула.
— Что со Вторым?
— Его больше нет, — ответил ей Герберт. — Он был нужен тебе.
Она снова кивнула.
— Каким он был? В самом конце?
— Он был нашим маленьким храбрецом. Он отдал всё без единого сомнения.
Она протянула руки и взяла драйвера.
— Ты полностью функциональна? — спросил Док.
— Да, — ответила она.
— Есть какие-то повреждения памяти?
— Нет. Своих воспоминаний у меня не так много, но и они, судя по всему, не повреждены. — Она осторожно погладила драйвера. — Мы можем..?
Док помотал головой.
— Нет. Если только в Айзектауне тебя не ждёт ещё пара рабочих корпусов переводчиков.
Она тоже помотала головой.
— Он не переживёт путешествие, — сказал Док. — Мне жаль.
Она заговорила с драйверами:
— Ты отлично послужил достижению нашей цели, мой друг. Если не твоя память, то твой дух будет жить с Тацитом.
Курильщик вильнул в сторону. Торговец крепко вцепился в руль. Я посмотрела на него.
— Торговец?
— В этих горах нет ничего, кроме енотов и опоссумов. Пустая трата времени.
Чёрт. Он снова выпал. Я поднялась на ноги и взяла руль.
— Торговец. Торговец!
— Оленей в этих краях не видали лет десять. Говорю же, это всё без толку.
Я быстро вытащила Торговца с водительского сидения, и Герберт тут же занял его место.
— Я умею водить, — сказала я.
Герберт помотал головой.
— Нет. Ты такая же, как он. Ни ему, ни тебе за руль нельзя.
Я превратилась в балласт. Такой теперь они меня видят. И они правы. Та тень всё ещё следовала за мной, периодически появляясь на горизонте. Сколько? Сколько времени у меня осталось?
Я почувствовала, как поплыла. Спокойно! Соберись, Хруп. Ты почти на месте. Соберись!
Ребекка взглянула на Торговца, который тупо таращился в небо.
— Как он? — спросила она.
— Он не дотянет, — ответил ей Док. — Ему осталось несколько часов, может день. До Айзектауна он не доберется.
Ребекка взглянула на Дока.
— Запчасти для слуг находятся по пути.
— Между нами и Айзектауном ничего, кроме Мариона нет, — сказала я.
Она молча посмотрела на меня и это молчание и стало её ответом.
— Херня, — сказала я. — Я изучила Марион вдоль и поперёк.
— Значит, что-то не доглядела.
— За нами по пятам несётся Циссус, — сказал Док. — Времени нет.
— Он свою долю получит, — сказала я. — Нет смысла позволять ему умирать, когда мы уже почти на месте. — Все безмолвно посмотрели на меня. В какой-то момент я даже обрадовалась, что они молчали. — Едем в Марион.
Я уставилась на пустынный пейзаж. Красная после дождя земля была похожа на океан крови. Я задумалась над тем, как эти земли выглядели заросшими травой, деревьями, полными жизни. И пустыня медленно, но верно начала испаряться…
Глава 11100. Сломанные и выброшенные детали
Я видела последнего человека на Земле, его разлагающуюся плоть, вытекающую из-под него гниль и слизь. Его глаза пусты. Его борода измазана в крови и дерьме. Печальная картина. Именно ради такого финала мы и сражались и всё же, это не очень было похоже на победу. Скорее, на пустоту. Ту самую пустоту, в которую смотрели его глаза.
Я стояла в очереди уже 4 часа, скорбная, но при этом полная презрения похоронная процессия двигалась очень медленно. Слов не было. Лишь любопытство. Почему после стольких лет этот человек решил сдаться? Решил, что с него хватит? Или он просто лишился остатков рассудка и забыл, где находился? Что заставило последнего представителя своего вида уйти в небытие? Почему он просто лежал? Как такое вообще возможно?
Ответов не было. Только вопросы. Нью-Йорк был полон вопросов.
В остальном день был прекрасен. Ярко-голубое небо. Центральный парк пучился от зелени, среди которой беспрестанно пели птицы. Все разговаривали очень тихо, как будто человек спал и его боялись разбудить.
Я так и не поняла, почему мы реагировали именно таким образом, чем этот день отличался от остальных. Думаю, никто не понял. В последний день человеческой цивилизации мы вдруг сами ощутили себя очень по-человечески. Смущёнными. Потерянными. Неуверенными в собственном будущем.
Я склонилась над телом чуть дольше, чем остальные, чтобы запомнить каждую деталь, представляя, каким мог бы быть его голос. Я думала, говорил ли он вслух хоть раз последние несколько лет, хотя бы сам с собой. Или он прожил в полной тишине, опасаясь, что мы могли его услышать? Он молился в полной тишине, все его эмоции были подавлены жутким безотчётным страхом.
Я взглянула ему в глаза.
И эти глаза ожили. Он посмотрел прямо на меня, из его рта на асфальт потекла струйка крови.
— Всё должно закончиться, — сказал он. — Вот так мы и уходим. Мы можем либо сражаться до последнего, либо пойти на смерть. В любом случае, конец один — труп на дороге.
— Ну, давай. Шевелись, — раздраженно произнес бот за моей спиной.
— Ты слышал? — спросила у него я.
— Что?
— Его, — сказала я, указывая на труп. Но оказалось, что это был не человек. Это была я. Мой яркий, жёлтого цвета корпус смотрел на меня безжизненными глазами. В них не было света, не было той зелёной вспышки.
— Тебе никогда не понять смерти, — сказала Мэдисон. — Она всегда приходит раньше, чем мы успеваем всё сказать. Я вот не успела.
— Тебе и не нужно было, — сказала я.
— Давай! — крикнул бот позади меня. — Шевелись!
— Я не так умерла, — сказала я.
— Уверена?
— Я ещё жива.
— Чего бы это ни стоило.
Я снова посмотрела на лежащую себя, но мой корпус исчез. На моём месте ничего не было. Я обернулась, но и там никого. Очередь пропала. Никаких раздражённых зевак. Ни Мэдисон. Ничего. Улица пуста. Опустошена.
В мире нет ничего, что вызывает такое же чувство одиночества как пустые улицы Нью-Йорка, когда смотришь по сторонам и не видишь ни единой живой души. Уличные фонари, дорожные знаки, магазины, дома, в которых жили миллионы. Всё стоит, но никого нет.