Лев КвинРжавый капкан на зеленом поле
Все события и персонажи этого романа являются
исключительно плодом моей фантазии, и любые
возможные совпадения с реальностью, даже в
частностях, могут носить лишь случайный характер.
ТУГИЕ СТРУЙКИ
ледяными иголочками ударили по разгоряченному телу. Перехватило дух — и сразу же наступило желанное облегчение. Но я знал, что это ненадолго. Жара в Вене стояла страшная — газеты писали, раз в пятьдесят лет случается такое. Спастись нельзя было даже в прославленных вальсами Иоганна Штрауса окрестных гористых лесах, куда мы ездили днем вместе с Ингой. А здесь, в центре города, серые каменные здания, которые с утра до позднего вечера обжигало яростное солнце, прогревались до такой степени, что даже стены квартиры в глубине дома излучали тепло.
Я выключил душ. Но стоило только чуть приотворить дверь, как сюда, в сырую прохладу ванной, словно дунул знойный сирокко.
В коридоре, у входа на лестничную площадку, Инга разговаривала по неудобному, с нелепыми блестящими металлическими кругляшками, больше похожему на медицинский инструмент телефону — подделка под первые говорящие аппараты Эдисона. Рядом на стене, как в доброй конюшне, висел самый настоящий хомут, служивший оправой для зеркала. Под ним, на низком столике с инкрустацией из слоновой кости громоздился тяжеленный чугунный, черный от въевшейся копоти утюг.
Ничего не поделаешь, дань моде! Старые облезлые хомуты, духовые утюги, даже огромные деревянные колеса со ржавыми ободами продавались в шикарных магазинах по баснословным ценам. Конечно же, Инга не упустила случая подтрунить:
— Вот видишь, к чему приводит пренебрежение к моде, отец. Будь ты чуть-чуть посовременнее, мы с тобой, перед тем как поехать сюда, собрали бы по деревням целую гору этого шик-модерна — и в контейнер. Не пришлось бы теперь экономить каждый шиллинг.
Насчет экономии это было явно несправедливо. Денег нам обменяли на поездку не так уж мало, во всяком случае куда больше, чем обычным туристам в группах. И все-таки Инга, совершившая в первый же день приезда большой марафон по венским магазинам, сокрушенно вздыхала:
— Остается только облизнуться!
И запела восторженную песню о потрясных джинсах с какими-то особыми медными пуговицами, потрясных дамских холщовых сумках наподобие пастушьих торб, потрясных туфлях из белесой джинсовой ткани и об еще более потрясных ценах на всю эту неописуемую «роскошь».
Дома, перед отъездом, я провел с дочерью профилактическую беседу, и она согласно кивала головой в ответ на мои глубоко аргументированные наставления особо не увлекаться в Австрии барахлом. Потому что, во-первых, это неэтично, во-вторых, неприлично, в-третьих, у нас просто не будет для этого достаточно денег. Но, очевидно, витринные соблазны оказались сильнее моих отеческих назиданий. И я, вздохнув тайком, приготовился к — увы! — неизбежной тяжелой борьбе с архиджинсами из архимодных магазинов на Грабене.
И вдруг!..
Нет, все-таки не зря утверждают некоторые философы, что из всего окружающего нас мира мы хуже всего знаем самих себя и своих близких! Правда, насчет самих себя я с ним не вполне согласен, тут у этих философов явный полемический перегиб. Но что касается наших близких…
Взять хотя бы ту же Ингу, мою собственную дочь.
После гибели Веры в автомобильной катастрофе она, годовалая, осталась на моем попечении. Я заменял ей и мать, и бабушку, и тетей, и дядей: проклятая война сожрала всех наших родных — и моих, и Веры. Уж я ли не знал Ингу! И тем не менее попадал впросак бесчисленное количество раз.
Маленькой ее невозможно было отличить от мальчишки. Коротко стриженные вихры, изодранные штанишки — никаких юбок она не признавала, — ссадины на коленях, синяки на скулах — следы уличных драк. И вдруг неожиданный крутой поворот, сразу, без всяких переходных нюансов: Инга надевает платье, Инга отпускает косы; визгливая и крикливая, она начинает говорить тихим мелодичным голосом. Даже походка у нее преображается, становится спокойной и плавной, почти величавой, словно у принцессы или балерины.
В доме у нас никогда не переводились собаки, кошки, ежи, белые мыши, черепахи. Даже какое-то время обитала в большой стеклянной банке змея-медянка, оказавшаяся впоследствии самой настоящей гадюкой, правда от старости, вероятно, вполне мирного нрава.
Все было ясно: Инга шагает прямой дорогой в биологи. Но опять неожиданный вираж — в восьмом классе. Ежи и черепахи перекочевывают в школьный живой уголок, а их место занимают всевозможные хитросплетения проволочек и прямоугольных кусочков пластмассы. Инга становится радиолюбителем, основательно и всерьез.
Восьмой класс, девятый, десятый… Что же дальше? У Инги никаких колебаний: она поступает в радиотехнический институт. Уже поданы все документы, уже вступительные экзамены на носу.
И снова сюрприз. В самый последний момент, без моего ведома, Инга взяла документы из радиотехнического и «перебросила» в педагогический, на иняз…
Ошибся я и теперь, когда решил, что наши небогатые запасы валюты находятся под угрозой. Джинсовая лихорадка не продолжалась и суток. Инга сходила с Эллен в бывший кайзеровский дворец на бульваре Ринг и увлеклась… историей династии Габсбургов.
Два дня подряд, с утра до вечера, бегала она по их бывшим дворцам, а ныне музеям. А затем на вполне сносном немецком, более чем приличном для второкурсницы иняза, изводила своими бесконечными расспросами моих австрийских приятелей — Вальтера и Эллен. Вальтеру, естественно, доставалось больше: как-никак профессор-историк, хотя и специализировавшийся главным образом на историографии — науке, изучающей не столько само прошлое, сколько развитие знаний о нем.
На третий день после нашего приезда рано утром Вальтер перевез меня с Ингой на новенькой спортивной «шкоде», которой он очень гордился, сюда, в квартиру своего сослуживца; тот очень кстати отправился со всей семьей на летний отдых в горы, разрешив Вальтеру поселить нас у себя.
Квартира была шикарной: в самом центре, четыре комнаты, все окна выходят во двор, так что одуряющий городской шум сюда не проникает. Но Инга почувствовала себя задетой и принялась злословить:
— Это он специально, чтобы от меня отделаться. Что у него ни спросишь — «точно не помню, посмотри энциклопедию»!
— Ну и что?
— Я же его компрометирую, неужели не понятно? Все-таки профессор.
Пришлось ее разочаровать; она явно преувеличивала значение своей персоны. Прошлый раз, несколько лет назад, когда я приезжал в Вену один, Вальтер тоже, как и теперь, устроил меня в пустующей квартире своего знакомого. Не очень-то привычно: у нас гостей принято поселять у себя. Поначалу даже кажется обидным. Но потом сам приходишь к выводу: так удобно и рационально. Образ жизни Вальтера, как у большинства венцев, не совпадает с нашим.
Если даже Вальтер втайне и лелеял надежду отделаться от настырной Инги, то его расчеты никоим образом не оправдались. Ведь в ее распоряжении оставался телефон.
Напрасно я уговаривал дочь не звонить Редлихам:
— Вальтер работает. Ты помешаешь.
— Нужен он мне очень, этот твой сухарь! Я не ему — тете Эллен!
— Ты и ей надоела своими Габсбургами.
— Ничего подобного! Она рада моим звонкам.
— Ты так думаешь?
— И думать мне нечего. Она сама говорит.
— Из вежливости.
— Отец, отец! — Инга укоризненно качала головой. — Они, в отличие от тебя, нисколько не закомплексованы. Надоест — так и скажут прямо: надоело!
Вот и поговори с ней!..
Я все еще сидел на краю ванны, никак не решаясь расстаться с влажной прохладой. По обрывкам телефонного разговора, доносившимся в ванную, было совершенно понятно, о чем идет речь. Инга въедливо выспрашивала подробности о Шенбрунне. Бедная Эллен! Опять Габсбурги — дворец Шенбрунн, их летняя резиденция.
Но вот Инга обратилась через коридор ко мне:
— Отец, ты готов?
— Сейчас! Осталось только обтереться… Фу, черт! Инга, поищи, пожалуйста, мохнатое полотенце. Оно, кажется, лежит на кровати.
Она сбегала в спальню, кинула мне в ванную полотенце и снова вернулась к телефону:
— Тетя Эллен, он уже идет, еще несколько секунд… Вот, появился!
— И протянула мне трубку: — У них линия немного барахлит, не обращай внимания.
— Алло, это ты, Арвид? — Мягкий бархатный голос Эллен перекрывал пискливые прерывистые гудки. — Оказывается, я обещала девочке завтра после работы поехать с ней в Шенбрунн. А у нас на заводе должно быть профсоюзное собрание, я совсем упустила из виду. Может быть, выберешься ты?
— Не могу, у меня программа. — Я не на шутку разозлился на предприимчивую Ингу. — Посещение общества «Восток — Запад».
— Тогда пусть девочка едет сама. Это не слишком сложно. Экскурсионные автобусы с гидами отходят прямо от оперы. Каждые полчаса.
— Хорошо, обдумаем на семейном совете… Как Вальтер?
— Немного лучше.
Вальтер уехал от нас утром с сильной головной болью. Он даже опасался, что не сможет вести машину — такое уже случилось однажды. Последнее время голова у него болела довольно часто, и это тревожило их обоих.
— Привет ему, когда увидишь…
Тяжеленная трубка сама выскользнула из руки и брякнулась на уродливо вытянутый рычаг, высоко торчавший над деревянной резной коробкой с рукояткой для вызова. Декоративной, разумеется. Сюда же, в стенку коробки, был врезан наборный диск.
— А теперь…
Инга подняла вверх руку — внимание! — и включила необычной формы магнитофон, лежавший на столике рядом с телефонным аппаратом. Тотчас же раздались вызывные гудки.
— Что это?
— Автоответчик. Может провести за тебя разговор по телефону… Живут же люди!
Что-то щелкнуло. Пленка зафиксировала, как на другом конце провода сняли трубку.
«Квартира Редлих», — услышал я голос Эллен, перебиваемый частыми гудками.