«Это я, тетя Эллен».
«А, Инге, — Эллен называла мою дочь на немецкий манер. — Рада тебя слышать».
«Рада слышать»… Я взглянул на Ингу. Она озорно высунула язык: мол, что я говорила? Кто из нас прав?
«Я перезвоню, что-то мешает».
«Бесполезно, Инге. Это неотвратимо, как рок. Само собой возникает время от времени где-то на линии и ничего нельзя сделать. А потом опять само по себе исчезает… Ты хотела о чем-нибудь меня спросить, детка?»
«Когда мы с вами встретимся завтра, тетя Эллен?»
«Надеюсь, как обычно, вечером, детка».
В голосе Эллен звучало легкое удивление, и мне стало стыдно за навязчивость Инги.
«А Шенбрунн?..»
«Ах да!.. Извини, я совсем забыла… Понимаешь, наверное, не получится… Скажи, пожалуйста, папа где-нибудь рядом?»
«Отец в ванной. — Инга никогда, даже в раннем детстве, не называла меня папой, только — отец. — Душ…»
Инга выключила магнитофон.
— Дельная штука! Уходишь из дому, наговоришь кучу всяких приветов и подключишь к телефону. Ребята мои звонят — каждому свой привет. Может, разоримся, а, отец? Взамен плановых джинсов?
— Ну нет, это не для нас. С твоими «ребятами» никакой пленки не хватит.
За Ингой, как за кометой, волочился длинный хвост обожателей. То и дело дребезжали звонки, и она неслась к телефону. А в ее отсутствие доставалось мне:
«Ингу можно?»
«Ее нету дома».
«Когда будет?»
«Не имею понятия».
«Передайте, пожалуйста, что ей звонил Костя».
Или Саня. Или Витя. Или Сережа…
Эти однообразные до кошмара диалоги уже снились мне по ночам…
Я распахнул окно во двор. Вместе с капризным визгом и чиханием автомашины, которая никак не хотела заводиться, оттуда хлынула удушливая волна зноя. Пришлось захлопнуть снова.
— Как спать будем?
— Вентилятор! — сообразила Инга. — Должен же здесь быть какой-нибудь паршивенький вентилятор!
И ринулась на поиски.
Вентиляторы — не один, а целых три штуки! — обнаружились в просторной кладовке рядом с ванной. Там царил идеальный порядок. Все разложено по полочкам. На одной лекарства — целая аптека банок, склянок, тюбиков. На другой — всевозможные стиральные порошки и чистящие средства. Третья полка целиком занята пустыми коробками из-под магнитофонов, транзисторов, фотоаппаратов и кинокамер. Тут же аккуратно сложены в стопку руководства к пользованию и запасные предохранители в целлофановых мешочках.
Отдельную полку в самом низу занимали вентиляторы и старые вещи: стоптанная обувь, продранный мужской зонт, вполне приличного вида современный телефон ярко-красного цвета — безвременно пал жертвой изменчивой моды, бедняга.
Со свистом завертелись лопасти вентиляторов, нагоняя прохладу. Сразу стало легче дышать.
— Хочу есть! — заявила Инга.
— Ты же ужинала у тети Эллен.
— Да что там эти их бутербродики!
— Перебьешься как-нибудь до утра.
— Опять экономия валюты! Поздравляю, отец, ты вполне вписываешься в местный уклад жизни.
Ох и язва же у меня доченька!
— Все магазины давно на замке, забыла?
Торгуют здесь тоже не как у нас. Начинают ранним утром, а закрывают в шесть вечера.
Но разве уймешь неугомонную Ингу? Она уже металась по квартире в поисках съестного.
— Они ведь только уехали. Неужели ничего не осталось? Хоть яичко завалящее! Хоть хлеба ломтик! — приговаривала она как заклинание.
Щелкнула дверца холодильника на кухне. И сразу же следом раздался торжествующий вопль:
— Отец, смотри!
Объемистый холодильник был битком набит продуктами. Даже оранжад в литровых бутылках, который Инга поглощала у Редлихов в опасных для жизни количествах.
— Тетя Эллен! — Инга была в восторге. — Смотри, ее коронный «кугель»! — Она набивала рот вкуснейшим тортом с изюмом. — И когда только успела! Ведь вроде бы никуда от нас не отлучалась.
— Вероятно, Вальтер привез вчера после работы, — я тоже был тронут их заботой.
— Вот еще! Сухарь он, твой Вальтер! Ему и в голову не придет. Распорядком не предусмотрено!..
В чем-то Инга была права, хотя и сильно преувеличивала, по своему обыкновению. Вальтер временами и меня раздражал своей четкой и непоколебимой запрограммированностью. В прошлый раз, когда я впервые после долгих лет приехал в Вену по его приглашению, он встретил меня у вагона, поздоровался, пожал руку — ну это, положим, в порядке вещей, я тоже не очень-то склонен ко внешнему проявлению чувств. Отвез к себе, переоделся. Снова вышел ко мне, улыбнулся, потрепал по плечу. Затем озабоченно посмотрел на часы:
— А теперь, Арвид, я удаляюсь в свой кабинет. С девятнадцати тридцати в течение часа у меня работа над темой.
— Сегодня не грех отложить тему в сторону.
Он покачал головой, снисходительно улыбаясь, словно неразумным словам малыша-несмышленыша:
— Невозможно! Даже если бы — не приведи господь! — умер кто-нибудь из моих близких, все равно в девятнадцать тридцать я сел бы за письменный стол. До двадцати тридцати… — У меня, наверное, был очень огорченный вид, потому что он тут же поторопился добавить: — Эллен покормит тебя — ты ведь, вероятно, проголодался с дороги. Через час я опять в полном твоем распоряжении. До двадцати одного. Ровно в двадцать один мы отходим ко сну.
И шагнул к себе в кабинет, бесшумно прикрыв за собой дверь, обитую каким-то темным пористым звуконепроницаемым материалом.
Эллен с виноватым выражением на лице развела руками. Она была несравненно мягче Вальтера, но тоже жила по его программе.
— Бутерброды? Чай? Виски? Ты не стесняйся, Арвид!
— Если можно, лучше кофе.
Было обидно, хотя разумом я отчетливо и ясно понимал, что обижаться просто глупо. Каждый живет по своему разумению и своим привычкам, выработанным десятилетиями.
Минут через десять, когда мы с Эллен сидели возле уже начавшей урчать электрической кофеварки, в гостиной неожиданно возник Вальтер. По расширившимся от изумления глазам Эллен я понял, что это явление сверхъестественного свойства.
— Может, и для меня выкроится чашечка? — Он подошел ко мне, крепко сжал плечи. — Да, приятель, оказывается, старая дружба хуже крепкого вина. Вот ударило в голову — и не могу сосредоточиться, хоть убей! — Продолжая одной рукой придерживать меня за плечо, он другой подтянул стул, уселся рядом. — А, пусть! Имеет ведь человек право хоть раз в жизни сбросить с себя броню незавершенных дел!.. И знаешь, что именно мне вспомнилось, дружище, когда я насиловал свой мозг за столом?.. Как мы с тобой ночь напролет смотрели кино. Помнишь? Кажется, в сорок девятом это было. Или в пятидесятом…
И стал, хохоча, хлопая ладонью по колену, увлеченно рассказывать Эллен, как ребята в Союзе молодежи разнюхали, что в венскую контору «Совэкспортфильма» поступило по одной служебной копии «Путевки в жизнь», «Чапаева», «Веселых ребят», и им всем до смерти захотелось посмотреть эти всемирно известные советские киноленты. Сунулись сюда, сунулись туда — ничего не вышло. И тогда Вальтер пришел за содействием ко мне:
— Арвид, сотвори чудо!
В то время мы уже были с ним близко знакомы. Я работал в газете Советской Армии для населения Австрии, с нами сотрудничало немало прогрессивно настроенных австрийцев. В их числе и Вальтер Редлих, молодой ироничный тиролец, участник антигитлеровского подполья в годы недавно отгремевшей войны. Читателям нравились его лаконичные, без лишней воды, обзоры книжных новинок, очень точные и категоричные в своих оценках рецензии на кинофильмы и спектакли, тоже немногословные. На свою историографическую науку, ставшую для него главным делом жизни, Вальтер переключился позднее.
С помощью своих друзей из советской части Контрольной комиссии по Австрии я и впрямь сотворил это маленькое чудо, вырвал для Вальтера и его ребят специальный киносеанс — глубокой ночью.
— Господи! А как эти коровы принялись слизывать с праздничных столов торты! А у нас у всех урчит в животе — кусочек торта был тогда пределом мечтаний… Четыре часа утра! Пять! А мы все смотрим и смотрим! Чапаев мчится на коне! Белое офицерье идет в психическую атаку! И не можем мы никак оторваться! И вот уже совсем светло, а остается еще один фильм. И Арвид спрашивает, вежливо так, интеллигентно: «Не хватит ли, не устали?» Помнишь? И наш вопль в ответ: «Нет! Нет! Еще давай! Еще!»
Вот когда он снова стал прежним! Озорной прищур, ощущение сжатой пружины за неторопливостью речи, за внешней скупостью движений. Да, это был тот самый, прежний Вальтер!..
Но без пяти минут девять он вдруг встал. Эллен тоже. Оба они попрощались со мной, пожелали спокойной ночи и ушли в свою спальню.
А я долго ошарашенно бродил по еще залитым солнцем, но почему-то пустынным улицам Вены. Лишь позднее сообразил, что так рано укладывается здесь спать не одна только семья Редлихов.
Вернулся домой, почитал, по своему обыкновению, до двенадцати. Потом ворочался без сна с боку на бок на жестком диване в гостиной.
Разбудил меня Вальтер. Мне показалось — среди ночи.
— С добрым утром! Хорошо спалось?
— Как?! Уже утро?
— Сейчас ровно четыре тридцать. Эллен приглашает на завтрак. Поторопись, пожалуйста, Арвид. В четыре сорок пять я должен выйти из дому…
В молодости, когда мы сдружились, Вальтер не был таким. То есть и тогда уже он умел укрощать свою клокочущую энергию и без малейших издержек направлять всю ее только на четко заданные цели, как, скажем, пускают по заготовленному руслу поток кипящего металла из домны. Но теперь, спустя много лет, наряду с прежней точностью и организованностью, качествами, которым я, признаться, даже завидовал, в нем появилось еще и что-то от робота. Весь свой день — не день даже, а целиком сутки — Вальтер строил строго по графику. Как будто стоит ему только передержать где-либо минутку, и лопнет пружина, остановится раз и навсегда заведенный механизм.
Нет, он и шутил, и веселился, и подолгу барахтался после работы в теплой воде рукава Дуная, где они с Эллен арендовали на все лето пляжную кабину. Но его четкий машинный распорядок держал меня в постоянном напряжении. Я все время посматривал на часы. Осталось еще полчаса, осталось еще пять минут… В голове словно отдавалось громкое тиканье чужого часового механизма.