Меня словно кольнуло:
— По Германии?
— Разве вы не знаете? Поезд в Инсбрук проходит через Федеративную Республику. Граница отсюда километрах в пятнадцати.
— А как же паспорта? У нас ведь нету виз.
— И не надо. Коридор. Транзитный коридор без всяких виз. Да там всего только две-три остановки. — Видно, он прочитал на моем лице беспокойство и стал успокаивать: — Каких-нибудь два часа езды.
Инга радовалась:
— Великолепно! На моем счету будет еще и ФРГ!
До отправления поезда оставались считанные минуты. Я уже ничего не мог изменить, хотя теперь не сомневался, что вся история с отменой поездки на автомашине была затеяна именно из-за этого коридора.
Забрать вещи, пока еще можно, и остаться? Но как, в таком случае, мы попадем в Инсбрук? Завтра с утра нас там будут искать Вальтер с Эллен.
Воспользоваться предложением Карла и укатить на его «фиате»?
Но, во-первых, мы все равно опоздаем… А во-вторых… Чего я могу таким образом избежать? Какой такой опасности? И кто знает, не опаснее ли оставаться в Зальцбурге, чем ехать? Ведь мне по-прежнему ничего не известно. Одни беспочвенные догадки, предположения.
Нет, надо ехать! Поезд австрийский, в момент проезда коридора считается территорией Австрии. Мне ровным счетом ничего не грозит. А если со мной ищут встречи, то такая возможность еще обязательно представится, и мне от нее все равно не уйти.
Да, ехать…
В последнюю минуту, расталкивая провожающих, которые уже потянулись к выходу, на перрон неукротимой ракетой ворвалась фрау Маргарет.
— Фу! Я уже думала, не успею! — Она энергично тряхнула мою руку, приподняла Ингу, бросившуюся ей на шею. — Эти датчане ползут как гусеницы. Вижу — горит мой график. И знаете, что я сделала? Привезла их сюда, смотреть наш замечательный вокзал. — Она громко захохотала, очень довольная своей выдумкой. — Дала им целых десять минут на самостоятельный осмотр газетных киосков. Бродят сейчас в недоумении по залам или отдыхают, вытянув ноги, на скамьях… Да, не было еще такого случая, чтобы я своих гостей не проводила — они прямо с ума посходили сегодня там, в магистрате! Елизавета Английская, помню, пригласила меня осмотреть свой личный самолет — такая любезность с ее стороны! Там очень даже мило.
— Мы вас тоже приглашаем осмотреть наше купе. — Инга незаметно толкнула меня локтем. — Да, отец?
— Ну разумеется… Вот только как бы нам не увезти фрау Маргарет прямиком в ФРГ.
И словно в подтверждение высказанного мною опасения, прозвучал свисток. Экспресс медленно, как бы нехотя, отшвартовался от перрона.
Мы прощались уже на ходу.
Захлопнулись створки пневматических дверей. Инга побежала в купе и долго махала в окно. Потом повернулась ко мне.
— Какие прекрасные люди! — Она подозрительно закашлялась, словно у нее запершило в горле. — Прямо не хочется расставаться!
Ого! А ведь Инга никогда не страдала избытком чувствительности.
— Мог бы быть полюбезнее с ними, отец, — упрекнула она. — Ты прямо одеревенел на прощанье.
Я промолчал.
— Что с тобой?
— Абсолютно ничего, дочка. — Не хватало еще посвящать ее в свои заботы! — Просто мысленно я уже в Инсбруке. Как там нас встретят, где поместят?
— С чего вдруг тебя это забеспокоило?
Она осуждающе хмыкнула и отвернулась.
Нет, мои мысли были не в Инсбруке — гораздо ближе. Я думал о предстоящих двух часах, в течение которых наш экспресс должен проходить по территории ФРГ.
Я не знал еще, с чем встречусь и что буду делать.
Но я твердо знал, чего не следует делать: ни в коем случае нельзя покидать вагона!..
Переезд из Австрии в ФРГ произошел незаметно. То ли я, погруженный в думы, проморгал границу, то ли она здесь не была четко обозначена. Во всяком случае, я не заметил ни проволочных рядов, ни шлагбаумов, ни каких-либо других пограничных сооружений.
Горы незаметно отступили в сторону. За окном потянулись сытые, ухоженные поля. Не пестрые заплатки, характерные для мелких крестьянских хозяйств. Пшеница так пшеница, кукуруза так кукуруза — целый неохватный массив.
Здесь, в Баварии, вблизи Мюнхена, землей владели либо гроссбауэры — по-нашему, кулаки, — либо поставленные на промышленную, основу большие сельскохозяйственные фирмы.
Странное дело: экспресс наш шел быстро, а время словно остановилось. Я то и дело посматривал на часы. Стрелки двигались еле-еле. Даже юркая секундная и та, казалось, потеряла свою завидную бойкость.
Приближались строения. Колеса вагона, зажатые между тормозными колодками, недовольно загудели.
При подъезде к станции неожиданно заговорил деревянный, без всяких интонаций голос поездного радио:
— Сходить на территории Федеративной Республики разрешается лицам, имеющим ее гражданство или соответствующие визы в проездных документах… Повторяю: сходить на территории Федеративной Республики…
Станция маленькая, стояли мы здесь всего две-три минуты. Никто сходить не стал. Вдоль вагонов по перрону, обмахиваясь сложенной газетой, степенно прошагал западногерманский полицейский.
И опять весело застучали освобожденные от тормозов колеса. Опять сытая пшеница сменяла кукурузу, кукуруза пшеницу. На крохотных полустанках все ухожено, все прибрано, никакое отклонение от строгого геометрического порядка нигде не колет глаз.
Следующая остановка — последняя на территории Западной Германии. Судя по расписанию, вывешенному в коридоре, экспресс стоит здесь десять минут.
Серое здание вокзала, увитое плющом, медленно подплыло, остановилось прямо против нашего окна. Перрон был огорожен изящной, тонко плетенной проволочной сеткой с несколькими проходами; вероятно, для того, чтобы легче направлять в нужном направлении потоки пассажиров.
Здесь было полюднее: железнодорожники, группы молодых людей с рюкзаками и зачехленными гитарами, несколько крестьянок в национальных костюмах с плетеными корзинами. Из соседнего вагона, придерживаясь за поручень, осторожно спускался, ощупывая предварительно ногой каждую ступеньку, какой-то чистенький беленький старичок в коротких штанишках на помочах. Его встречали с цветами.
Мирная картина! Ни одного полицейского, даже ни одного таможенника!
Но что-то мешало мне воспринимать вокзальную идиллию за окном, что-то настораживало, зажигало огонек тревоги. Я хмурил лоб, пытаясь понять, напряженно вглядывался сквозь стекло.
Не чудится ли мне? Вот есть, есть какая-то нарочитая заданность в расстановке людей на перроне!
Нет, не всех. Паренек, который, дурачась, растянулся на расставленных в один ряд рюкзаках, — это естественно! Смеющиеся крестьянки перебрасываются шутками с кем-то, стоящим на тамбурной площадке и невидимым мне отсюда, из купе, — тоже в порядке вещей…
А вот этот рослый мужчина в охотничьей шляпе с пером? Почему он так ни разу и не повернулся лицом к поезду? Стоит спиной и глазеет в сторону вокзала. Что он там увидел? Что там могло его заинтересовать? Высокие узкие окна? Голуби на краю крыши?
Или те двое, в проходе, Пат и Паташонок: один — маленький, крепко сбитый, кривоногий, другой — длинный, тощий, с пышными усами. До чего ж они увлечены разговором! Ни разу за все время ни один из них не посмотрел в сторону поезда. А ведь все-таки экспресс. Что за народ едет? Разве не интересно?
Ну хотя бы раз посмотрели. Один-единственный раз!
Нет, говорят, говорят, не меняя позы, профилем к вагонам, словно спешат наговориться на всю жизнь.
Или до отхода экспресса?..
Что-то было в этом очень похожее на массовки в плохих провинциальных театрах, когда режиссер, организовывая толпу на сцене, распределяет статистов: одному стоять у самой рампы и смотреть вверх на воображаемую луну, другому прислониться к колонне, третьему, стоя спиной к зрительному залу, с интересом изучать рекламную афишу на бутафорской тумбе… Пока следишь за главными действующими лицами, все это не слишком заметно. Но стоит немного отвлечься, как искусственность созданной на сцене ситуации начинает тотчас же сама лезть в глаза.
Прошло уже и положенных десять минут остановки, и еще пять сверх этого, а экспресс все стоял и стоял. Людей на перроне стало больше: пассажиры повыходили из вагонов и толпились возле дверей.
А статисты все играли свои маленькие роли. Интересно, кто же режиссер? И здесь ли он?
Инга, которая до сих пор тоже смотрела в окно, вдруг поднялась со своего места.
— Куда? — Я старался говорить по возможности спокойно.
— Пойду потопчу своими изящными туфельками вековечную германскую землю.
— Не надо.
— Почему?
— Ты же слышала, что объявляли по радио.
— Объявляли на той станции, а не на этой.
— Все равно. Здесь тоже ФРГ.
— Да ты посмотри в окно! Весь личный состав нашего поезда прохлаждается на перроне.
— Пусть. А ты не ходи.
— Ну и ну! — Инга осуждающе покачала головой. — Не отец, а тиран и деспот!..
Она двинулась к выходу. Я опередил ее, захлопнул стеклянную дверь.
— Пусти!
— Нет, дочка. Нельзя.
— Но мне жарко, понятно? Нечем дышать.
— Потерпи. Это не смертельно.
В вагоне работал кондиционер, воздух был свежим и чистым.
— Я перестаю тебя понимать, отец! — Инга начинала злиться всерьез. — Ни с того ни с сего ты вдруг прибегаешь к настоящему акту насилия. Не хочешь — сиди тут, я тебя не тащу за собой. Но почему ты не даешь мне поступать так, как я считаю нужным? Ведь мне не три и даже не восемнадцать?
Вопрос вполне уместный и поставлен разумно. К сожалению, я не имел возможности так же разумно ответить на него.
— Потому что нельзя. Запрещено правилами. И нечего их нарушать.
— Это не объяснение. Твои правила — чистейшая формальность. Видишь — проволока? Вот за нее выходить действительно запрещено. Туда я и не пойду. Пусти!
Она сделала попытку оттолкнуть меня.
— Инга, перестань! — Не без усилия я снял ее руку с дверной рукоятки.
— Ах так!
Она кинулась на мягкое сиденье, порылась в своей сумочке. Вытащила пачку сигарет и, нервно чиркнув спичкой, закурила.