Закурила впервые у меня на глазах. Да и вообще курила ли она раньше? Потому что после первой же затяжки поперхнулась дымом и сильно закашлялась.
Я отнял у нее пачку с сигаретами, спички.
— Наш вагон для некурящих. Видишь, перечеркнутая крест-накрест сигарета?
— Отдай! Слышишь, отдай!
— Потом.
— Может, ты еще ударишь меня? Как тогда?
Был в моей отцовской биографии такой прискорбный момент.
Шестилетняя Инга впервые в жизни самостоятельно отправилась за покупкой в гастрономический магазин — он помещался рядом, в соседнем доме. Я вручил ей стеклянную банку под сметану, сетку, деньги. Улыбающаяся, румяная, счастливая, она отправилась через двор, помахав мне рукой, — я наблюдал за ней в окно.
Проходит полчаса, час — Инги нет. Я начинаю беспокоиться, но доказываю себе, что ничего особенного, что время дня сейчас такое, что стоит очередь. Еще через полчаса нервы мои сдают, я отправляюсь в магазин.
В молочном отделе пусто, Инги нигде нет. Ищу ее по всему магазину, по двору, забегаю к подружкам.
Нет!
Может быть, вернулась домой, пока я искал?
Кидаюсь в свой подъезд, взлетаю на одном дыхании на третий этаж.
Нет!
Еще через час мое волнение приближается уже к десяти баллам. Ребенок исчез! Какие тут еще раздумья! Нужно немедленно бежать в милицию!
И во дворе натыкаюсь на Ингу — такую же счастливую, румяную, улыбающуюся. Та же сетка, те же деньги, та же пустая банка под сметану.
«Уф! Все магазины вокруг обегала. Нигде сметаны нет. Говорят, будет только к вечеру».
Вот тогда это и случилось…
А экспресс все еще стоит. И статисты, бедные, совсем изныли под тяжестью своих затянувшихся ролей.
Наконец прозвучало:
— Внимание! Экспресс «Моцарт» отправляется…
Пассажиры, которые успели разбрестись по всему перрону, бросились к вагонам, а я к окну. И когда поезд тронулся, я был наконец вознагражден: трое статистов, как по команде, повернулись и уставились нам вслед.
И все-таки режиссера я так и не увидел. Режиссеры, как правило, на сцену не выходят. Разве что только на премьере после занавеса, на поклон.
А может быть, этот режиссер был очень-очень далеко отсюда?..
Инга объявила мне полный бойкот.
— Инга… Послушай, дочка…
Ни слова в ответ. Ни даже движения, которое показало бы, что мои слова услышаны.
Но мне нужно было поговорить с ней. Если и сказать, хотя бы немного, лишь самое главное, то только сейчас, в поезде, под стук колес, когда шансов быть подслушанным неизмеримо меньше, чем в гостинице или на городских улицах.
Хотя полностью подслушивание не исключено и здесь. Купе слева пустует, там никого — я уже проверял. А вот справа едет молодая пара с трехлетним ангелочком с розовым бантом на белокурой головке. Правда, сели они еще до Зальцбурга. Но кто знает?..
Сейчас они прогуливали своего ангелочка по коридору. Мама с одного конца, папа с другого, и дочка с довольным визгом носится взад и вперед.
— Инга, у меня есть основания полагать, что на станции была расставлена ловушка.
В глазах еще ледяное презрение. Но, сдается мне, я уловил едва заметный огонек интереса.
— Ситуация может повториться, и я хочу, чтобы между нами на этот случай была полная ясность.
Ага! Огонек разгорается, лед начинает таять.
— Что за бред!
Все! Статуя заговорила. Это самое главное. Что она произносит, не имеет ни малейшего значения.
— От тебя требуются две вещи. Чтобы ты не реагировала на мои некоторые, как тебе покажется, странности. И чтобы, на всякий случай, держала в тайне, что знаешь латышский.
— А это еще почему?
— Не догадываешься?
— Слушай, отец, а не кажется ли тебе, что…
Я не дал ей договорить:
— Нет, не кажется. А если кажется, то тем лучше… Прошу тебя, Инга! Мне нужны прочные тылы. Тогда будет намного легче справиться.
Долгое молчание.
Счастливая семья вернулась из коридора в свое купе. Теперь возня, сопровождаемая смехом и визгом, продолжалась за тонкой перегородкой.
Инга снова принялась за свою сумочку. Отыскала шариковую авторучку, блокнот. Написала что-то быстро, выдрала лист, положила, не глядя на меня, на столик.
Я прочитал:
«Есть еще и такой способ общения».
Я кивнул.
Умница! Правда, она ничего еще не знает про телекамеру в венской квартире, но все равно — умница! Хотя бы потому, что сразу поверила мне.
Теперь лишь бы только не пересолила. А то начнет озираться на каждом шагу.
Не пересолить — это теперь самое главное.
Хотя и особенно таиться тоже нечего. Мне больше нельзя играть роль страуса, воткнувшего голову в песок…
— Давай поедим, отец. Что-то я проголодалась.
— Уже?.. А по-моему, тебе просто хочется взглянуть, что Лиззль нам дала на дорогу.
Инга беспечно рассмеялась:
— И это тоже! Но я и есть хочу, честное слово! Ее кнедлики будто из воздуха сделаны…
Экспресс уже мчал по Австрии. Снова с юга стали надвигаться горные цепи. Не мягкими, то поднимающимися, то вновь ниспадающими округлыми линиями, как возле Зальцбурга, а сразу, крутой стеной, с резко очерченными пугающими нагромождениями зубчатых скал, закрывших добрых полнеба. А потом и с северной стороны возле окон тоже замелькали поросшие кустарником и мхом подножия отвесных серых выступов.
Эти две горные стены — северная и южная — сходились все ближе и ближе, словно пытаясь поймать наш экспресс, а он, ускользая, вился между ними. Нас качало и бросало из стороны в сторону, как на море в славный шторм.
Неожиданно стены раздвинулись, показывая обнаженное сердце Альп. Бело-розовые зубчатые пики величаво плыли над пенистой рябью облаков.
Дав нам кратковременную передышку, горные стены быстро пошли на сближение, снова пытаясь зажать юркую змейку экспресса. Теперь горы наступали уже с трех сторон: навстречу поезду тоже приближалась скалистая гряда, закупоривая выход из узкой долины.
Но именно там, впереди, на фоне быстро растущего голубовато-дымчатого хребта, возникали легкие еще, точно намеченные пунктиром, очертания колоколен, башен, современных многоэтажных строений.
С каждой минутой они проявлялись все отчетливее.
Город.
Инсбрук…
НИКТО
нас не встретил. Это было в порядке вещей. В Вене, в отделе печати, так и договорились: в Инсбруке мы самостоятельно доберемся до гостиницы, поскольку неизвестно, каким поездом туда приедем. Тем более, что отель «Континенталь», где предстояло остановиться, расположен близко от вокзала. А уж там, в отеле, нас разыщут представители городских властей.
«Континенталь» оказался не просто «близко от вокзала», а прямо напротив. Мы перешли неширокую, загроможденную автомашинами площадь и через бесшумную вращающуюся дверь вошли в просторный холл.
За полукруглой стойкой хозяйничала совсем молоденькая в униформированной, под венгерку, курточке, широколицая девушка с приятной застенчивой улыбкой.
— К вашим услугам, мой господин!
— Я Ванаг. На мое имя городским муниципалитетом должен быть сделан заказ.
— Совершенно точно. — Она посмотрела книгу с записями. — Профессор Арвид Ванаг. Комната двести два. Великолепный двухспальный номер на втором этаже. Господин профессор останется доволен… Вот, заполните, пожалуйста! — На стойку легли два гостевых листка. — Вы и… — Она чуть замешкалась. — И ваша супруга.
Инга рассмеялась.
— Ах, извините! — Девушка сразу все поняла и мгновенно нашлась: — Господин профессор так молодо выглядит…
— Да, это моя дочь… И в связи с этим у меня просьба. Нам нужен не один, а два номера. Два одноместных номера… Это не слишком сложено?
— Что вы, что вы! У нас сегодня как раз много свободных мест. Момент! Я все устрою.
И она исчезла за стеклянной дверью позади стойки, на матовой поверхности которой было выведено готическими буквами: «Распорядитель».
Мы сели за низкий столик заполнять листки. Прошла минута, другая. Девушка не появлялась. У стойки стали скапливаться постояльцы.
— Фрейлейн Оливия! — Кто-то из них нетерпеливо постучал по стойке ключом от комнаты.
— Иду, иду, извините!
Она выпорхнула из-за двери и моментально всех отпустила: у одних приняла ключи, другим выдала.
Потом обратилась ко мне:
— Очень сожалею, господин профессор, но сделать ничего уже не удастся.
— Почему?
— Магистрат уплатил именно за этот номер.
— Два одноместных стоят дороже?
— Вот именно. На двести шиллингов в сутки.
— Хорошо. Я приму разницу на себя. Так можно?
— Думаю, да, — ответила Оливия неуверенно. — Сейчас.
И опять она отправилась за стеклянную дверь.
— Ладно, отец! — Инга тронула меня за рукав. — Перебьемся! Я сниму с постели матрац и устроюсь на полу. Ну стоит ли ни с того ни с сего выбрасывать на ветер, пусть даже горный, две пары новеньких туфель?
Но я не был настроен на шутливую волну:
— Неужели ты ни о чем другом, кроме туфель, думать не можешь?
— Почему же? Джинсы, например, тоже не выходят у меня из головы.
Переговоры у распорядителя кончились явной неудачей. Это я прочитал на славном личике Оливии, когда она возвратилась к своему рабочему месту.
— Мне очень жаль, господин профессор… — Она развела руками.
— Распорядитель возражает?
— Он говорит, что…
— Позовите-ка лучше его самого. Зачем вам взваливать на себя тяжкую роль посредника?
Оливия вроде бы даже обрадовалась:
— Как прикажете, господин профессор!
И вот передо мной предстал лысеющий мужчина средних лет с заметным «пивным» брюшком. Несмотря на жару, он был облачен в черную пару с бабочкой. Ощущалась в нем гостиничная выучка высокого класса.
— К вашим услугам, господин профессор.
Его баритон был напитан глубоким чувством собственного достоинства и самоуважения.
Я объяснил ему, почему нас с Ингой не устраивает двухместный номер, пусть даже самый шикарный.
— К великому моему сожалению, в отеле в настоящий момент не имеется в наличии свободных одноместных номеров, — провозгласил он.