– Хорошо, отдыхайте, – сказал лейтенант. – Нас поставили на довольствие. Бочкин и Омаев, к восьми утра быть на кухне с котелками. Получить НЗ. После завтрака, Василий Иванович, поработайте с Омаевым с ориентирами на местности. Бочкину и Бабенко доделать блиндаж. Неизвестно, сколько нам здесь торчать придется.
Коля Бочкин поплотнее запахнулся в брезент и полюбопытствовал:
– А что, товарищ лейтенант, не слыхали вы, будут какие-то подвижки на нашем участке? Долго ли нам тут оборону держать. Пехота говорит, что и осень простояли, и зиму просидели на этой высотке. Немцы чего только не придумывали, чтобы взломать оборону, а все впустую. Людей в этих местах полегло столько, что аж страшно подумать.
– Я вам вот что скажу, ребята. – Соколов кивком поблагодарил Бабенко, протянувшего командиру кружку горячего сладкого чая. – За все то время, которое прошло с начала войны, Красная армия выполнила две важные задачи. Мы удержали Москву, не сдали ее врагу, отбросили его от стен столицы. После этого нам стало понятно, что фашистское руководство уже не строит грандиозных планов по захвату Москвы. Они ведь рассчитывали, что покончат с нами и с нашей армией еще в сорок первом. А не получилось у них. Вы ведь понимаете, что для продолжения войны врагу нужна нефть. Это и бензин, и дизельное топливо, и машинное масло, и многое другое. А ресурсы у противника кончаются. Фашисты кинулись на юг, к каспийской нефти. Мы сковали их под Сталинградом, не пустили на Кавказ. Еще у врага был план с помощью финнов захватить Мурманск и Архангельск, лишить нас северных портов, через которые к нам идет помощь союзников, в том числе оружие, боеприпасы, техника, медикаменты. Мы с вами сковали врага здесь, не даем ему возможности перебросить силы на юг и на север. Основные направления его ударов остались без резервов. Вот что творится сейчас на этих рубежах! – Соколов замолчал и с наслаждением отпил из кружки, согревая ладони о горячий металл.
Логунов по пояс выбрался из-под брезента и принялся за изготовление козьей ножки. Он вытащил из нагрудного кармана кусок газеты, насыпал на него махорку из кисета, быстро свернул самодельную папиросу.
Василий Иванович закурил, глубоко затянулся и со вздохом добавил:
– Значит, мы тут занимаемся нехитрым делом – перемалываем группу армий «Центр». Так получается? Они на нас, мы отбиваемся. Немцы затихают, думают, как лишние дивизии перебросить на юг или на север, а мы сразу начинаем атаковать. Теперь уже они обороняются. Почему бы и нет? Просто и эффективно. Мы все время создаем видимость, что вот-вот начнем грандиозное наступление.
– А тем временем… – глубокомысленно добавил Бабенко, но тут же замолчал и глянул на товарищей с добродушной усмешкой.
Заняться устройством блиндажа экипажу не удалось. Танкисты сидели на брезенте в окопе и доедали горячую кашу, принесенную с полевой кухни в котелках, когда загудел сигнал полевого телефона, стоявшего в переднем люке.
Омаев тут же снял трубку.
– «Зверобой» на связи, – сказал он, выслушал ответ и сразу сказал Соколову: – Вас, товарищ лейтенант. С командного пункта полка!
– «Третий», я «семерка», – схватив трубку, с тревогой в голосе проговорил Алексей.
– Навостри уши, «семерка», – послышался голос Студенцова. – Воздушная разведка доложила, что немцы накапливаются в балке между ориентирами восемь и двенадцать. Там три твоих сектора.
– Сколько времени прошло после доклада авиаразведки? – сразу же задал вопрос лейтенант.
– Понимаешь! – заявил командир полка и одобрительно хмыкнул. – Двадцать минут. За это время многое могло измениться. Гул моторов гасят низина и деревья. Звук рассеивается. Я полагаю, что атака будет не по одному направлению.
– Понял вас, «третий». К бою готов!
Да, его танковая рота и в самом деле была готова к бою.
На рассвете, когда экипаж командирского танка еще спал, Соколов прошел по позициям, выслушал доклады взводных командиров, еще раз осмотрел позиции. В своих подчиненных он был уверен. Опыта им хватало, не новички. Вся подготовка была проведена именно так, как и положено.
Соколов положил перед собой на бруствер карту и стал снова сверять ориентиры на местности и символы, обозначенные на ней.
«Майор был прав, – подумал он. – Если немцы выйдут из низинки между теми ориентирами, которые назвал Студенцов, то у них будет возможность атаковать высоту минимум по двум направлениям. Одно как раз на позиции моих второго и третьего взводов, второе общим направлением на центр, на позиции, расположенные перед командным пунктом полка. А если сегодня враг окажется хитрее, не все свои силы бросит в этом направлении? Левее густой молодой ельник, весь в снеговых шапках после позавчерашнего снегопада. Вчера немцы обстреливали высоту, но серьезной атаки не было, так, какая-то вялая попытка».
Соколов приказал Омаеву переключиться на связь с ротой.
Он передал сообщение Полетаеву и Шурыгину, потом вызвал командира первого взвода Орешкина и сказал:
– «Одиннадцатый», я «семерка»! Будь внимателен, роток на замок. Когда начнется выступление ансамбля песни и пляски, ты только смотри. Твое место в ложе, в партер не лезь, пока не позову. Понял меня?
– Так точно, «семерка»! Все понял!
«Ну и отлично», – отсоединяя кабель, подумал Соколов.
Атака началась через двадцать минут. Двенадцать вражеских T-IV показались из низинки и сразу, выбрасывая черные клубы выхлопных газов, форсируя моторы, стали разворачиваться в боевой порядок. Следом за ними шли бронетранспортеры с пехотой. Танки с коротких остановок открыли огонь по позициям полка. Почти беспрерывно били их курсовые пулеметы. С лобовой брони транспортеров окопы, занятые красноармейцами, поливали пулеметы. Через пару-тройку минут в атаку пошли еще десять танков T-III.
Огонь немцев был скорее психологическим. С такого расстояния вести прицельный огнь по замаскированным позициям практически невозможно.
Молчали и советские пушки, замаскированные на высоте. Семидесятишестимиллиметровки и танковые орудия начнут работать, когда немцы подойдут на восемьсот метров. Наибольшая эффективность стрельбы сорокапяток по бронированным целям проявлялась на расстоянии до пятисот метров. Расчеты противотанковых ружей всегда открывали огонь еще позже, когда немцы оказывались в паре сотен метров от них.
Алексей ждал приказа на открытие огня, поскольку его танки являлись крайне важным элементом общей системы обороны высоты. Время замерло, вытягивало все жилы. Соколову хотелось поскорее вступить в бой, но он давно научился справляться с собой. Неразумная торопливость – плохой помощник на войне. Только самообладание, умение отбросить в сторону все, что не поможет тебе выполнить боевую задачу.
Вот и пришел долгожданный приказ.
Соколов тут же велел Омаеву продублировать его всем танкам роты. Вот и все. Теперь его подчиненные сами будут выбирать цели и поражать вражеские машины.
Тут же открыли огонь и две семидесятишестимиллиметровые пушки. Выстрелы были точными. Замер на поле перед высотой один танк, встал как вкопанный второй, полыхнул огнем из моторного отсека третий.
Гулко и звонко били танки из окопов, ночью оборудованных на высоте. При солнечном свете выстрел танковой пушки не так легко различить. Соколов знал, что немцы сейчас напряженно пытаются понять, где расположены наши огневые точки.
Т-IV заметно сбавили скорость, пропустили вперед маневренные легкие танки и бронетранспортеры, продолжали поддерживать их огнем пушек. Осколочно-фугасные снаряды разрывались на высоте. В небо взлетали фонтаны земли и грязного снега в сполохах огня.
Соколов скорее почувствовал, а не услышал, что в дело вступили сорокапятки. Вспыхнул бронетранспортер. Еще один остановился, и из него стали поспешно выпрыгивать немецкие солдаты. Загорелся Т-III. Лейтенант похвалил артиллеристов. Сорокапятки на пятистах метрах бронебойными снарядами пробивали лоб почти всех немецких танков.
Расчеты ПТР тоже взялись за работу. Они били из нескольких ружей по одному танку, что позволяло им почти гарантированно выводить из строя наступающую вражескую бронетехнику.
Гул артиллерийского боя начали прорезать очереди станкачей. В поле оставалось лежать все больше черных фигур. Немецкая пехота поспешно стала откатываться, прячась за броней танков и транспортеров.
Еще четыре танка окутались дымом и загорелись. Транспортеры начали пятиться, прикрывали пехоту броней и огнем пулеметов. За ними двинулись назад и танки.
В окопах на высоте грянуло громогласное «ура». Но радоваться было рано.
Соколов со своего наблюдательного пункта хорошо видел две сорокапятки, опрокинутые и искореженные взрывами. Темные линии окопов и ходов сообщения в некоторых местах были разрушены. Там, где недавно находились стрелковые ячейки, пулеметные гнезда, позиции бронебойщиков, теперь зияли черные грязные кляксы воронок. Сейчас там работали санитары, чья-то кровь смешивалась с грязью и снегом, раздавались крики и стоны.
Тут в воздухе повис и стал нарастать шелест, переходящий в злобный свист, хорошо знакомый лейтенанту, ввинчивающийся в его внутренности. Командиры выкрикивали приказы, бойцы опустились на дно своих окопов.
Через несколько секунд и на позиции полка обрушился шквал разрывов артиллерийских снарядов. Земля задрожала, стенки окопов стали осыпаться. Комья земли и камни разлетались во все стороны, обрушивались на людей, засыпали их заживо, разметывали бревна блиндажей.
Грохот стоял такой, что у бойцов лопались барабанные перепонки. Небо закрыли огневые всплески и черная копоть дыма. Даже танки в своих окопах дрожали, как живые, вместе с землей. Устоять на ногах было невозможно, да никто и не пытался это сделать. Все вжимались в родную землю, которая только и могла защитить своих защитников.
Близкий разрыв буквально подбросил Алексея в воздух. Хватая широко раскрытым ртом воздух, он упал в грязный снег, который моментально залепил ему лицо. Дышать было нечем. Кашляя и отплевываясь, лейтенант со стоном стал отползать к своему танку. Болело онемевшее плечо, от головокружения и запаха сгоревшей взрывчатки, забивавшего ноздри, его тошнило.