Но тут к завалу подошли их танки. Сейчас они перевалят через это слабое препятствие. Многотонные машины снесут обломки и выйдут на площадь.
Лейтенант увидел, как поднялся какой-то красноармеец со связкой гранат и бросился вперед, прямо под гусеницы головного танка. Грянул взрыв! Машина встала, но ее стала обходить другая. На баррикаде снова поднялся солдат в маскировочном костюме, разорванном в клочья. Но он не успел шагнуть вперед, его свалила пулеметная очередь. Связку гранат подхватил товарищ и бросился под гусеницы второго танка.
«Последнее наше оружие, – подумал Соколов, стреляя короткими очередями. – Граната только называется противотанковой. Да, в ней больший заряд, чем в противопехотной, но докинуть такую тяжелую штуковину из укрытия до танка, приближающегося к тебе, просто невозможно. Бросить ее надо так, чтобы она упала под гусеницу или на мотор сзади, от удара не свалилась, а осталась лежать. Чтобы наверняка остановить вражеский танк, приходится погибать самому, бросаться под гусеницу. Фашистам никогда не понять, почему советские солдаты так поступают».
Алексей полз в дыму, искал полные диски для пулемета. Он не видел, как капитан Белов поднял десятерых бойцов и кинулся в рукопашную на врага, когда фашисты сумели подойти к самой баррикаде, как на помощь комбату пришел танк из взвода Полетаева. Он буквально вломился в рукопашную, уничтожил не один десяток гитлеровцев и остался стоять в дыму. Белов упал с простреленной грудью, но все еще сжимал в руке пистолет.
Стрелял из винтовки и каждый раз метко поражал вражеских солдат старик Егоров. Бывший вахмистр был суров и сосредоточен. Когда немцы отошли, он пополз и попытался вытащить тело комбата, но у него не хватило на это сил.
Соколов вышел из дыма с чьим-то автоматом, попавшимся ему под руку. Он сразу увидел, что на баррикаде с оружием в руках лежат и ждут врага всего пять красноармейцев. Измученные, почти все раненые, с грязными, насквозь пропитанными кровью повязками на головах, руках, ногах.
Двое красноармейцев принесли и положили у стены тело Белова. Рядом с командиром роты остановился Логунов, прикрыл рот рукой и кашлянул.
– Как «Зверобой»? – спросил Алексей.
– Норма, только боезапас на исходе.
– Посмотри, что с другими танками, и мне доложи, – приказал Соколов и пошатнулся от головокружения.
Он вспомнил, что его, оказывается, контузило там, на втором этаже дома, когда рядом разорвался снаряд.
– Я пойду, посмотрю, что у нас с ранеными, – сказал лейтенант и спустился в подвал.
Раненые лежали вдоль стен. Их было много, больше двадцати человек. В основном тяжелые, почти все без сознания. Те, которые не отключились, просили пить, стонали, пытались узнать, как идет бой. Боец с перевязанными руками носил воду по подвалу. Помогала ему девочка Настя с заплаканными жалостливыми глазами.
– Дяденьки, потерпите. Вам больно, но вы же солдаты!
Боец, который нес воду, пошатнулся и упал бы, если бы Соколов не подхватил его.
– Я сейчас, товарищ лейтенант, – прошептал побледневший красноармеец. – Только присяду, и пройдет. Я вернусь на позицию, вы не сомневаетесь! Я могу еще…
– Как там, наверху? – спросил чей-то голос, удивительно сильно звучащий здесь, среди искалеченных, умирающих людей.
Алексей подошел к красноармейцу с лицом, перевязанным так, что не видно было глаз, присел на корточки возле него и похлопал по руке.
Боец встрепенулся, застонал и спросил:
– Кто это?
– Лейтенант Соколов, танкист, – ответил Алексей.
– Фашистов отбили?
– Все нормально, лежи, солдат. Скоро придут наши, всех отправим в санбат. Еще не родился тот фашист, который мог бы нас переломить!
– Хорошо. Хуже нет помирать, когда знаешь, что их верх будет. Нет, теперь не страшно. Один черт всех перебьем. Иди, лейтенант, нечего с нами тут. Воюй, а уж мы тут как-нибудь. Вот возьми, тебе нужнее, – раненый сунул что-то холодное и твердое в руку Соколова.
Тот опустил взгляд и увидел гранату.
– Для себя берег, для нас, но это теперь не важно. У вас там каждая на счету.
Красноармеец, вбежавший в подвал, поискал глазами, а потом позвал вполголоса:
– Товарищ лейтенант!
Соколов поднялся и подошел к нему.
– Товарищ лейтенант, вам лучше подняться наверх. Вы теперь последний у нас офицер остались.
Алексей поднялся по лестнице, вышел на площадь и услышал голос, звучащий где-то за ближайшими домами, усиленный громкоговорителем, твердивший по-русски, но с чудовищным акцентом:
– Русский командир, сопротивление бесполезно. К вам идет парламентер. Не стрелять. Нам нужно говорить. Русский командир…
Лейтенант отдал красноармейцу свой автомат, расправил ремень на танкистской куртке, отряхнул колени и с сомнением посмотрел на кровь, засохшую на груди и правом плече.
«Наверное, и на лице тоже, – подумал он. – Плевать, пусть видят! Так даже лучше будет».
Соколов отдал бойцам приказ особенно внимательно наблюдать за обстановкой на тот случай, если предложение о встрече парламентера окажется лишь уловкой врага, и поднялся на баррикаду.
В сотне метров от нее, на улице, разрушенной до основания, стоял немец в шинели и форменной фуражке, надетой с какой-то лихостью, чуть набок. Он чуть покачивался с носков на пятки сапог и держал руки за спиной.
«Самоуверенный тип», – зло подумал Алексей, спустился с баррикады по битому камню, обломкам машин, мотоциклов, ограждений и неторопливо пошел вперед.
У него было странное состояние. Он совсем не боялся смерти. Сейчас, после того, что ему пришлось пережить, она была не самым страшным событием для него.
«Скорее всего, мы все тут погибнем, не дождавшись помощи. А может, я просто устал опасаться смерти, прятаться от нее, утомился до такой степени, что ему было уже все равно».
Немец оказался мужчиной средних лет с острым носом и тонкими губами. Глаза цепкие, холодные, жестокие.
«Нет, этот не мириться пришел, не искать достойного выхода из боя. Он хочет добить, обмануть, обхитрить и доделать свое черное дело».
– Лейтенант Соколов, – сухо представился Алексей, остановившись в трех шагах перед немцем.
– Совсем молодой мальчик, – с сильным акцентом сказал тот по-русски. – Вам надо целовать девушек, а не стрелять в людей, не воевать.
– Я очень удивлен, – спокойно сказал Соколов. – Вы не понимаете элементарных вещей. Как вам удалось дослужиться до майора?
– Что вы имеете в виду? – с усмешкой спросил немец, демонстрируя свое благодушие.
– Вы напали на нашу страну, идете по советской земле, сжигаете населенные пункты, убиваете невинных людей и говорите мне, кадровому командиру Красной армии, что я в это время должен целовать девушек, а не воевать против врага моей Родины!
– Хорошо, – примирительно сказал майор и даже выставил вперед ладони. – Я просто хотел разрядить обстановку. Но вы правы. Мы враги, представители противоборствующих армий. Но все же я хочу говорить с вами не как с врагом, а как с моим коллегой, профессиональным военным. Вам нет смысла продолжать бой и умирать. А ведь это случится через час. Все. Вам нечем сражаться, у вас не осталось людей, патронов, танков. Зачем вам умирать? Сложите оружие и выйдите к нам, подняв руки. Вас накормят, будут лечить ваших раненых, вы отдохнете.
– Нет, – коротко ответил на это Соколов. – Вы хотите еще что-то сказать или предложить?
– Почему нет? Вы даже не подумали над моим предложением! Я вам жизнь обещаю.
– И бесчестье, – заявил лейтенант. – Можете не продолжать. Я не соглашусь. Будете упорствовать, я просто повернусь и уйду. Можете убить меня сейчас, через минуту или через час, если получится. Мое решение неизменно. Что еще?
– Я знаю, вы ждете помощь, надеетесь, что на выручку к вам будет пробиваться какая-то часть или целое соединение. Сведения, которые вы раздобыли, очень важны, но никто к вам не придет. О вас уже не помнят, о вашей участи не знает ваше командование. Вы послали танк к своим, но он не дошел,
Алексей поднял голову так резко, что хрустнули шейные позвонки. Немец знал о танке! Он видел его или Харитонов погиб? А два автоматчика, которые сидели на броне, пленные, портфель с документами?
– Какой танк? – спросил Соколов, поняв, что сыграть равнодушие у него не получилось.
Слишком болезненной оказалась для него эта весть.
– Вот этот. – Майор достал из кармана красноармейскую книжку, раскрыл ее и прочитал: – Старший сержант Харитонов Парамон Евграфович. – Немец протянул танкисту документ и посмотрел на него с сожалением.
Алексей, не дыша, взял книжку и посмотрел. Да, Харитонов не дошел. Но немец не удержался бы, обязательно с торжеством сказал, что и пленных танк не довез, и документы они захватили, когда подбили «тридцатьчетверку». Молчит. Значит, не знает!
– Как погиб танк? – спросил Соколов, пряча красноармейскую книжку в карман.
– Геройски, если это вас интересует, – ответил немец. – Он много успел натворить, прежде чем мы его подбили. У вас хорошие танкисты, вы очень неплохо их обучили.
– Да, неплохо, – согласился Соколов с этими словами фашиста. – Если у вас все, майор, то мы разойдемся. Мой вам совет. Хотите жить, бегите отсюда, из моей страны. Все вы ляжете в нашу землю, и никто не вспомнит ваших имен. А наши будут выбиты на мраморных плитах братских могил. Это все. – Алексей замолчал, повернулся и пошел к баррикаде.
Перебравшись через нее, он коротко приказал:
– К бою!
Рядом с ним на камни упал Логунов. Все то, что он рассказал, слышать было горько и обидно. Единственным исправным танком теперь являлся «Зверобой». У Полетаева вышла из строя трансмиссия. Его машина еле передвигалась, и боезапас почти кончился. Из всего десанта, который сражался на площади, в строю осталось двенадцать человек. Патроны есть, но хватит их на час, а то и меньше. Почти нет гранат.
– Слушай, Василий Иванович, – Алексей схватил старшину за руку и заговорил горячо, сбивчиво: – Сейчас фашисты снова полезут. Они предлагали сдаться, но я отказался. Харитонов не дошел, но генерала с документами, как мне кажется, ребята дотащили до наших. Мы свое дело сделали. Теперь осталось последнее – умереть так, чтобы нашим родным и близким не было стыдно за нас. Гитлеровцы полезут, мы их встретим. Когда схватимся в рукопашную, ты врезайся прямо в баррикаду и вперед. Дави всех, кого можешь, иди вперед. Убей этого майора, сожги их танки, сколько сумеешь. Мы, кто еще в состоянии, пойдем за тобой, за «Зверобоем». Лучше так умереть, чем жить в плену и питаться похлебкой, которую будет нам дарить враг, агрессор.