— Мешки с песком? — нахмурилась Этел.
— Они меня ногами на земле держат.
— Ну, от этого никогда никакой пользы не было.
— Мы все равно тут почти ничего не можем поделать, — сказала Марджори. — Надеюсь, ты не рассчитываешь, что мы тебя вернем в Сидней? Ты сейчас тут, и тут-то ты и останешься.
— Но мне нужно домой, — сказал Барнаби.
— Боюсь, не выйдет, даже если б мы этого хотели. Все дело в ветрах, понимаешь? Они нас обратно не сдуют. Придется лететь на восток. Еще повезло, что Земля круглая, а? А будь нынче у нас четырнадцатый век, она была бы плоская, и мы бы тогда сверзились с ее краешка.
Барнаби нахмурился, пытаясь как-то во всем разобраться. У него за спиной всего в нескольких милях — северные пригороды Сиднея, дом, в котором живут его мама и папа, брат, сестра и собака. Не придется ж ему облететь весь земной шар, чтобы снова их увидеть, правда?
— Он темнит, — сказала Этел, нагнувшись к нему и глядя прямо в глаза. — Марджори, говорю тебе — он точно темнит. Все маленькие мальчики врут, это научный факт, да только этого раскусить легко. Я у него по глазам все вижу. Рассказывай правду, мальчик. Что ты по правде тут делаешь?
Барнаби хотел было заявить, что ни в чем не виноват, но что-то в этих двух дамах подсказывало ему: они его не оставят в покое, пока он во всем не признается. Поэтому он и решил все им рассказать — и ни одной некрасивой бородавки в этой истории от них не утаивать.
— Но это же безобразие, — произнесла Этел, когда он закончил.
— Скандал и ужас! — согласилась с ней Марджори. — Что это за мать, которая так поступает со своим ребенком?
— Ты очень хорошо знаешь, что это за матери, Марджори, — печально сказала Этел.
— Да и ты, Этел, — сказала Марджори равно грустным голосом.
— И, судя по всему, отец в этом тоже замешан.
— Абсолютный стыд и позор.
— И ты еще хочешь к ним вернуться? — спросила Этел, глядя на Барнаби так, словно не верила своим ушам. — Даже после того, как они сами тебя отправили в полет?
Барнаби немного поразмыслил. Прежде он как-то вообще не задумывался, хочет ли он вернуться домой, — просто это казалось самым очевидным решением. Ему же, в конце концов, всего восемь лет. Где ему еще жить, если не дома? Чем питаться? Как вообще быть?
— Не морочь себе этим голову, — сказала Этел, читая его мысли с той же легкостью, с какой раньше распознала обман. — Можешь лететь дальше с нами. Когда-нибудь бывал в Южной Америке?
— Нет, — покачал Барнаби головой. — Я нигде не был дальше Сиднея.
— Тогда тебя ждет настоящий подарок. Мы летим домой, в Бразилию. У нас там, понимаешь, кофейная ферма. На несколько месяцев мы взяли себе отпуск, но теперь пора возвращаться. Туда-то мы и направлялись, когда ты столкнулся с нашей корзиной. Лететь недолго. У нас замечательный воздушный шар, правда, Марджори?
— Чудесный, Этел. Лучше у нас никогда раньше не бывало.
— Без исключений.
— Совершенно без всяких исключений.
Барнаби с трудом поднялся на ноги, стараясь не отвязаться руками, и поглядел за борт. Земля под ними совсем исчезла, и он смотрел на компанию тонких белых облаков, мимо которых они пролетали.
— Что скажешь? — спросила Этел. — Готов к приключению?
— Ну, особого выбора у меня нет, так ведь? — ответил Барнаби.
— Превосходно! Тогда — вперед на всех парах!
— На всем пламени, моя милая Марджори.
— Разумеется, моя милая Этел.
Немного погодя в точности установили координаты, правильно свернули навигационные карты, дамы открыли корзинку с провизией и предложили Барнаби бутерброд, яблоко и фляжку апельсинового сока.
— А что в Южной Америке? — жуя, спросил он. — У вас там мужья живут?
— Мужья? — воскликнула Этел, с ужасом глядя на Марджори.
— Мужья?! — взревела Марджори, глядя на Этел так, словно кто-то пригрозил сесть ей на голову.
— У нас нет мужей, молодой человек, — объяснила Этел. — Гнусные вонючие существа. Только и умеют, что бездельничать, бестолочи. Пьют, играют на скачках, всегда находят причины не чинить покосившуюся полочку в кухне. А пока сидят и смотрят по телевизору спорт, исторгают из самых невыразимых частей своих кошмарных тел самые мерзкие звуки и самые отвратительные запахи.
— Спорт! — фыркнула Марджори и содрогнулась.
— Нет, мы решили отказаться от мужей много лет назад. И они нас никогда не интересовали, правда, Марджори?
— Даже малейшей склонности к ним не было, Этел.
— Так вы, значит, давно уже дружите? — спросил Барнаби.
— О да, — ответила Марджори. — Нам обеим тогда чуть за двадцать было, а это больше сорока лет назад. В голове не укладывается. Мы познакомились, когда обе пришли в один драмкружок, в Шропшире. Только глянули друг на друга — и тут же поняли, что нам суждено быть…
— Друзьями, — перебила ее Этел, мягко похлопав Марджори по руке и улыбнувшись. — Лучшими на свете друзьями.
— Ближайшими на свете друзьями, — согласилась с ней Марджори.
— Именно, — с глубоким удовлетворением кивнула Этел. — В этом же нет ничего такого, правда?
— Нет, конечно, — сказал Барнаби. — У меня однажды был очень хороший друг по имени Лиэм Макгонагалл. Он мне жизнь спас, когда у нас школа сгорела дотла. Ну, школа — это она так называлась, на самом деле она была скорей как тюрьма.
— Это ты ее сжег? — спросила Марджори, вновь наклонившись к нему, и потыкала ему в бок палочкой для еды.
— Нет, — ответил Барнаби. — Я б такого ни за что не сделал.
— А всякие проказы с нашей горелкой тебе в голову не придут?
— Да не жег я ее! — возмутился Барнаби. — Она б сама все равно сгорела.
— А то я подумала, что мама тебя, может, из-за этого выгнала.
— Она меня выгнала, потому что сказала — я не такой, как все.
Обе дамы впервые затихли. Посмотрели на Барнаби, потом друг на друга, потом — снова на мальчика.
— А знаешь, — сказала Этел уже спокойнее и тише, — сорок лет назад моя мама тоже сказала мне, что я не обычная девочка, и вышвырнула меня из дома. Я больше никогда ее не видела. Она не снимала трубку, когда я звонила, не отвечала на письма. Просто ужас.
— А мне примерно то же самое сказал папа, — добавила Марджори. — И навсегда захлопнул дверь у меня перед самым носом.
— Но я не понимаю, — произнес Барнаби. — По-моему, вы совершенно обычные. Вы ничем не отличаетесь от других старушек, которые живут на нашей улице.
— На старость ты поменьше напирай, сопляк, не то за борт выкинем, — сказала Марджори и сердито посмотрела на него, но потом не выдержала — заразительно расхохоталась, да так, будто ее всю щекотали.
— Не надо, Марджори, — сказала Этел, но и она тоже хихикала. — А то бедный мальчик решит, что мы это всерьез.
— Ой, чепуха! — отмахнулась Марджори. — Я с тысяча девятьсот восемьдесят второго года несерьезная. Я не стану кидать тебя за борт, юноша. Не волнуйся.
— Спасибо, — с облегчением промолвил Барнаби.
— В общем, суть вот в чем: если ты считаешь обычным не то, что считает обычным кто-то другой, это не значит, будто с тобой что-то не так.
— Истинная правда, Марджори. — Этел энергично закивала. — Если б я слушала маму, когда она говорила, что со мной что-то не так, жить бы мне сейчас было очень одиноко.
— А слушай я своего папашу, мне было б очень скверно.
— Да и кому вообще хочется быть как все? — воскликнула Этел, всплеснув руками. — Мне-то уж точно нет.
— Но будь я обычным, родители бы меня не выгнали, — сказал Барнаби. — Я по-прежнему жил бы дома с Генри, Мелани и Капитаном У. Э. Джонзом.
— Они кто — кошки?
— Генри — мой старший брат, — пояснил Барнаби. — А Мелани — моя старшая сестра.
— А Капитан У. Э. Джонз?
— Это мой пес.
— Порода?
— Неопределенная.
— Происхождение?
— Неведомое.
Ни Этел, ни Марджори на это, похоже, нечего было сказать — обе покачали головами и продолжали рулить своим воздушным шаром курсом на Южную Америку.
— Тебе нужно отдохнуть, — сказала Этел немного погодя. — До Бразилии еще далековато. Ты встанешь к штурвалу, Марджори, или лучше мне?
А Барнаби Бракет, желая доказать, что он послушный мальчик, свернулся в уголке корзины, закрыл глаза и через минуту-другую уже крепко спал.
Глава 8Кофейная ферма
Проснувшись, Барнаби с удивлением понял, что лежит на удобной кровати, укрытый теплым одеялом, под головой у него — две мягкие подушки, а поверх всего он обмотан садовым шлангом, чтобы не улетел к потолку. На потолке же вращался вентилятор с четырьмя лопастями, так что Барнаби запросто мог бы превратиться в фарш. Он осторожно сел на кровати, покрепче взялся за простыни и выглянул в окно.
Перед ним расстилалось огромное хозяйство: рядами тянулись высокие зеленые растения, между их стеблей бродило человек десять, а то и больше, каждый — в синем рабочем комбинезоне и широкополой шляпе, чтобы солнце не било в глаза. Они осматривали стебли, что-то кричали друг другу и странно размахивали руками. Какие-то листики нюхали, и некоторые им явно нравились, а вот насчет других они сомневались. На каждой лозе росли горсти красных ягод, и кто-нибудь из рабочих время от времени срывал ягодку и кидал себе в рот, а потом задумчиво жевал, наморщив лоб: какова на вкус? После чего сплевывал на землю.
Барнаби поверить не мог, что он все проспал — и приземление, и дорогу до фермы. Как-то неуютно ему стало. Где он вообще? Но тут дверь распахнулась и в комнату ворвались две дамы.
— Он проснулся, Этел, — сказала Марджори.
— Самое время. Сколько он вообще спал?
— Почти тридцать шесть часов.
— Я столько спал? — От изумления Барнаби широко раскрыл глаза. — Вы уверены?
— Вполне, — ответила Этел. — И никак было тебя не добудиться, хотя грохнулись мы при посадке будь здоров. Оттуда у тебя и шишка на лбу, кстати, если интересно.
Барнаби поднял руку и потрогал — над правым глазом действительно болело.