в Крыму отрёкся от престола,
и Крым форпостом нашим стал.
В мундире флотском и армейском
у нас особенная стать.
Султан в костюме европейском
не может прошлого не знать.
За что Нахимов пал от пули?
Куда Толбухин вёл полки?
Мы лишь своё себе вернули.
И вновь терять не дураки.
Небиблейская история
– Брат мой Каин, в чём вина моя?
Помнишь ли, как прежний твой хозяин
мог с тобой расправиться, но я
выручил тебя в ту пору, Каин!
– Брат мой Авель, я тебе не брат.
Милостив к тебе Господь Всевышний,
мной же недоволен; виноват
в этом только ты, и ты здесь – лишний.
– Брат мой Каин, помнишь ли, как мы
били сообща исчадий ада?
Дружишь ты с наследниками тьмы,
и тому душа моя не рада.
– Брат мой Авель, я тебе не брат.
Ни нутром, ни с виду мы несхожи.
Хаешь ты мой радужный наряд
и с женой, не с мужем делишь ложе.
Ты дикарь, тебя вгоню я в гроб,
заражу чумой твои криницы!..
И тогда нахмурил Авель лоб
и «калаш» достал из-за божницы.
Околица
Вставали рано мама и отец…
Мы жили в окруженье Божьих тварей:
коровы, поросёнка, кур, овец.
Их ясли на дворе – что твой гербарий.
Зимою расширялся скотный двор,
когда новорождённого телёнка
селили в избу, под людской призор.
Терпи, коль обонянье слишком тонко!
Но летние дары – на всякий вкус —
нам лес вручал за зимние обузы:
смородинные грозди – снизки бус,
малинные – рубиновые друзы.
Осиновою рощей, не спеша,
ходили за черёмухою в гору.
А за горой водилась черемша —
защита от цинги в лихую пору.
И прямо за околицей села,
где пруд пролёг, прохладу источая,
вдоль берега на выгоне росла
душица, заместительница чая.
Чумазая босая детвора
не ведала зелёнки или йода:
целила медуницей на ура
порезы наши матушка-природа…
Земля была заботливою к нам,
и, к ней, родной, питая уваженье,
мы знали чад земных по именам.
Мы жили в именитом окруженье!
За всё благодарю судьбу свою:
за щедрые дары лесного края,
за то, что вырос если не в раю,
то прямо за околицею рая.
Процесс
Княгиню Ольгу судят школяры.
Сценарий действа найден в интернете.
Урок – подобье ролевой игры,
где прокурор, судья, защитник – дети.
Подростки по заданью «классных дам»
клеймят язычницу, по нормам чести
отмстившую убийцам мужа – там,
где слабостью сочли б отказ от мести.
А слабости властителю никто
прощать не станет: власть его прольётся
сквозь пальцы, как вода сквозь решето,
коль воду зачерпнуть им из колодца.
Нам пращуров за кровь судить не след:
у Божьего суда поболе веса.
Зачем же разыграли злой сюжет
зачинщики княгинина «процесса»?
Крещением она грехи свои
отринула. И неподсудна ныне.
А чем славна – прочтите в житии
святой равноапостольной княгини.
Но логика кощунников проста:
всю славу нашу низвести до срама.
Им волю дай – засудят и Христа:
за то, что торгашей изгнал из храма.
В дороге
Жёлтое вышло из моды,
в белое город одет.
Вечер небесные своды
красит в сиреневый цвет.
Голы древесные кроны.
Стали намного видней
сквозь придорожные клёны
стены домов и церквей.
Время цветенья сирени
было полгода назад.
Мир, далеко не весенний,
мало походит на сад.
В городе, любящем сказки,
нет уголка для чудес.
Где же волшебные краски
вечер берёт для небес?
Память о юности вешней
застят седые года.
Кажется жизнью нездешней
то, что случалось тогда.
Разве не чудо, что в этом
стылом, но милом краю
небо сиреневым цветом
душу врачует мою?
Крест
Мы появились на свет
в послевоенные годы.
Тянут на тысячу лет
их полновесные всходы.
Жизнь обретали при нас
лазер, компьютер и спутник —
всё, что привычно сейчас,
как в старину – подхомутник.
Помню, мечтала семья
о проводном телефоне.
Нынче реальность моя —
мир на раскрытой ладони.
Только не радует он,
в быль обращающий сказки.
Шлёт равнодушный смартфон
вести недоброй окраски.
Мир укрощённых чудес,
всепожирающий рынок,
всевозрастающий вес
вовсе не мирных новинок!
Снова безбожный норд-вест
рвётся к отеческим землям.
Древле ниспосланный крест
благословенно приемлем.
Просвет
Солнце низко даже в полдень;
золотит минут на пять
храм престольный – дом Господень —
и скрывается опять.
Но скупой пятиминутки
просветления небес
достаёт ещё на сутки
ожидания чудес.
Вот и я мечту лелею,
что хотя б на краткий срок
станет людям чуть светлее
от моих осенних строк.
Батюшка
Вот уже вторая годовщина
с памятного дня, как стала мать
принявшего сан священства сына
батюшкой при людях величать.
Только притерпелась, как весною
пастырь их оставил свой приход
ради тех, кто с тёмной стороною
борется уже который год.
Слышала на проповеди в храме,
что во время Первой мировой
русские священники и сами
совершали подвиг фронтовой.
Было, и не раз: окопы вырыв,
билось войско из последних сил —
полк, похоронивший командиров,
полковой священник в бой водил!
Пастырь по канонам Церкви вправе
в руки брать одно оружье – крест;
для служенья Богу и Державе
сам не выбирает дат и мест.
Где родной? В какой горячей точке?
Больно за него переживать…
Молится о батюшке-сыночке
Божьей Матери земная мать.
Полномочия
Проповедовал евангельский Учитель
милосердие, радушие, любовь.
Но Земля, увы, не братская обитель,
и грязнят её раздоры вновь и вновь.
Забираются природные богатства
у насельников нищающих округ —
для пресыщенных, любые святотатства
возводящих в ранг особенных заслуг.
Ни потоп, ни крах Гоморры и Содома
ничему не научили грешный мир.
И радеть о чистоте земного дома
нам самим велит небесный Командир…
Лестница
Красота земная – на виду
и для всех доступна одинаково.
Торгашйнской лестницей иду,
точно райской лествицей Иакова.
За море, земляк, не торопись
к модным турам с джипами и гидами:
тысяча шестьсот ступеней ввысь —
пеший трек с открыточными видами.
Скалы Торгашинского хребта
вытянулись гребнями зубчатыми.
Склон окрашен в пёстрые цвета,
сдобрен травяными ароматами.
Ясен день – и очень далеко
видно с высоты полёта птичьего.
Чем не место силы? Нелегко
было бы без лестницы достичь его…
Кто держал по козьим тропам путь
и в палатке жить привык по месяцу,
вряд ли пожелает помянуть
лестным словом эту чудо-лестницу.
Сбросить бы десятка два годков —
я бы сам петлял тропой над бездною,
но сегодня, право, не готов
пренебречь подручницей железною.
Радуются ей и стар, и млад,
вверх идя ажурными пролётами.
Где же, как не здесь, насытить взгляд
редкостными горными красотами?
Здесь вольней и глубже дышит грудь,
сдавленная бытом, будто латами.
Люди здесь – не ангелы, отнюдь —
чувствуют себя в душе крылатыми.
Русский план
Летом и зимой, и в зной, и в холод,
льёт ли дождь, метёт ли снеговей,