С бомбой в постели — страница 22 из 51

Холодно прозвучал, словно звякнул, пароль, наши симпатии взаимны, чувствую это всей своей чекистской шкурой.

— Пришла шифровка из Москвы. Вам приказано срочно вылетать домой. Поездка вашего человека в Париж отпала по не зависящим от него обстоятельствам.

Замираю от удивления, превращаюсь в соляной столб: не инопланетянка ли спустилась с небес, приняв обличье Мэри? А может, все проще: спецслужбы ее раскололи и вместо Мэри прислали специально подобранную бабищу, придав ей сходство с оригиналом? Но почему она тогда убежала от меня? Кто же выходил на Анжуйскую набережную? С кем я был в клозете? Может, это какое-то совпадение? Дьявольская игра случайностей? Почему незнакомка согласилась на рандеву со мной у «Проворного кролика»? Может, я просто ей понравился?

…Мы уже прощаемся с Парижем, луковый суп, знаменитые бараньи котлетки на косточках, плавающие в винном соусе. Сегодня только виски, только скотч; бурбон и прочую американскую гадость мы, русские шпионы, не пьем.

Татьяна нашла себя в самом неподдельном шампанском надежной марки «Вдова Клико», она счастлива, она на вершине блаженства, а я разрываюсь от неразрешимой загадки бытия: что это была за баба?! О, Мэри, еще скотча, можно и полбутылки, чтобы не мараться.

Ослепительные парижские сумерки принимают нас в свои объятия, летят, разрывая воздух, дьяволы-автомашины, все рябит, моргает, мы тонем в огнях. Татьяна держит меня под руку, мы оба веселы, как дети. Я вижу наглого маршала Нея на постаменте, он смотрит свысока, словно он действительно принц Московии, а я — его крепостной, которого он ежедневно посылает на встречи с агентурой. Пытаюсь забраться на него и прилепить к его роже кусочек булки, прихваченной из ресторана (не пропадать же, коли уплачено?), предварительно жую ее и поливаю слюной, чтобы мякина обрела необходимую клейкость.

Лезу вверх по маршалу Нею, Татьяна пытается стащить меня, и какие-то расплывчатые галлы с любопытством наблюдают за этой сценой.

Сука Ней, как ты смел пойти походом на Россию? Недотепа ты и придурок, разве ты не слышал о наших морозах? Разве тебе невдомек непобедимость русской армии и тайной полиции? Вот и прокакал всю войну, дуралей!

Наконец приклеил прямо к глупому носу, ура!

Призрачные галлы радостно аплодируют.

Татьяна оттягивает меня от униженного маршала.

— Что с тобой, милый? — спрашивает она. — Что-нибудь случилось? У тебя на глазах слезы, я таким тебя никогда не видела. Милый, перестань плакать!

Мы медленно и грустно идем к Сене.

— Мне хочется сжечь Париж! — говорю я.

И он горит, и манит сумасшедшими мятущимися огнями, и уходят и боль, и обида, уходит все.

Как охмурять послов

Где пышных бедер полукруг,

Приподнятых в любовном раже,

Упругий зад, который даже

У старцев жар будил в крови,

И скрытый между крепких ляжек

Сад наслаждений и любви?

Франсуа Вийон

Осенний ветер, урча и погоняя обрывки газет и желтые листья, выпорхнул из-за угла улицы Горького на Тверской бульвар и насмешливо дунул в юбку Шахназ, только лишь затворившей дверцу своего бежевого «Пежо». Роскошный агрегат и его не менее роскошная обладательница, словно магнитом, притянули к себе взоры всех бабушек и мам с чадами, расположившихся на скамейках бульвара.

Москва пятидесятых в чреве своем выглядела отнюдь не убого: оптимистично высились «Известия», переглядываясь с мухинской скульптурой на другом здании, барские особняки слабо сопротивлялись новой архитектуре и выглядели приживалами, Пушкин на Тверском навевал лирику, в Елисеевском порой торговали слабосоленой семгой и крабами, которые тогда не котировались у населения, по Горького редкой струйкой текли «Победы» и трофейные «Опели», кособокие костюмы с накладными плечами, крепдешин, креп-сатин, шифон.

И тут бежевый «Пежо» с элегантной турчанкой в белых, по локоть перчатках — с ума сойти!

И не просто элегантной, но и умопомрачительно красивой, и без всякой чадры и прочих азиатских выкрутасов. Богачка, вкусившая Сорбонну по совету папы — бывшего премьера, чуть не ставшая феминисткой, если бы не брак с Кемалем Туркменом, тогда заместителем министра иностранных дел, вскоре назначенным послом Турции в Москве.

Конечно, Москве ох как не хватало парижского лоска и раскрепощенности, однако Большой, Третьяковка, постоянные банкеты и — что немаловажно для эрудированной турчанки — эмансипированные нравы делали жизнь в холодной столице вполне сносной, а порою даже великолепной. Вот и сейчас Шахназ добралась на грохочущем лифте до седьмого этажа, испытывая вполне приятные ощущения, ибо ей предстояло примерить платье у портнихи Марии Николаевны, великой русской искусницы, рекомендованной ей женой одного важного министра.

Искусница уже ожидала высокую гостью, лучась от счастья: в те славные времена к редким иностранцам относились трепетно и считали их друзьями первого в мире государства рабочих и крестьян. Растягивая наслаждение, Шахназ любовалась собой в зеркале, поворачивалась и разворачивалась, крутясь на каблуках, Мария Николаевна, словно Гойя, завершающий портрет короля Фердинанда, наносила мелком последние мазки на картину и манипулировала булавочками, радушно улыбаясь всем своим открытым русским лицом.

Лишь только дверь за прелестной турчанкой затворилась, как лицо портнихи мгновенно приобрело пинкертоновские черты, она подлетела к телефону и сдавленным голосом выдохнула: «она уже вышла». Сей важный сигнал был принят человеком на втором этаже того же дома, который тут же помахал из форточки газетой, знак этот привел в боевую готовность молодого человека, который уже минут пятнадцать, профессионально спустив колесо у «Пежо», болтался неподалеку и разглядывал щебечущих актрис, выбегавших после репетиции из служебного входа театра, разжалованного из Камерного в имени Пушкина.

Молодой человек выделялся из народной массы беретом — признаком принадлежности к интеллектуальной среде — и белым, явно заграничным плащом, не говоря уже об исполненной дум физиономии с неспившимися чертами и густой шевелюрой.

Взгляд темных очей турчанки, вышедшей из подъезда, тут же упал на спущенное колесо, она растерянно открыла багажник, сняла белые перчатки и разыскала насос. Гораздо сложнее дело обстояло с домкратом, о необходимости которого прекрасная дама слышала, но никогда не видела в глаза. Уже решила вернуться обратно и по телефону поднять на ноги посольскую обслугу, когда услышала за спиной бархатный баритон:

— Могу я вам помочь?

— Что вы! нет-нет! зачем? — Шахназ засмущалась и замахала руками, но баритон не отступил, энергично сбросил белый плащ, обнажив рыжий вельветовый пиджак, достал домкрат и насос и опытной рукой за пять минут восстановил статус-кво колеса.

Все это время супруга посла мучилась в сомнениях: каким образом отблагодарить неожиданного спасителя — ведь в посольской инструкции для служебного пользования отмечалось, что загадочные русские денег от иностранцев не берут, и вообще бегут от них, как от огня, опасаясь железной пяты КГБ. Как увязать все это с традициями бакшиша?

Тем не менее в душе Шахназ победил Восток, и она взрыхлила содержание своей сумочки, мурлыча слова благодарности.

— Нет-нет! — вскричал молодой человек и театрально замахал руками, словно ему, как Иуде, предлагали тридцать сребреников. Пришлось сунуть смятые бумажки ему в карман, но по лицу его бродила такая печаль, что турчанке стало неудобно: в конце концов, он действовал бескорыстно и, судя по внешнему виду, совсем не нуждался в лишних рублях. Шахназ порылась в сумочке и достала свою визитную карточку, молодой человек принял ее, внимательно изучил, вздев свои смолистые брови, еще больше засмущался, поняв, с кем имеет дело, и суетливо вырвал из записной книжки листочек, на котором и начертал свои координаты.

— Меня зовут Дмитрий Колосков, я — художник.

— Очень приятно. Надеюсь увидеть вас на одном из приемов в нашем посольстве. муж и я будем очень рады.

Размен улыбок, поклонов и прощальных помахиваний.

Прилетевшая из сказки помчалась дальше на «Пежо», «живут же, сволочи!», подумал Колосков, быстренько поднялся туда, откуда махали газетой, и предстал перед волчеобразным (до такой степени, что однажды, когда он заболел флюсом и обмотал щеки, дочка приняла его за серого волка) мужчиной, явно родившимся со знаком руководителя на лбу.

Геннадий Коршунов им и был, возглавляя отдел второго главного управления КГБ, — за этим невинным названием скрывалась советская контрразведка.

— Что ж, старт дан. — довольно сухо заметил Геннадий Николаевич, остудив Колоскова, рассчитывавшего на поздравления по поводу успешно проведенной комбинации.

— Она обещала пригласить меня на прием, — сказал Колосков, все еще не теряя надежд на похвалы. — И сунула какие-то рубли.

— Есть повод, — заметил немногословный Коршунов. — Сбегай в Елисеевский.

Колосков не заставил себя упрашивать, тем более что желание начальства — это закон.

Восточные женщины уважают мужчин и не бросают слов на ветер, подобно их западным эквивалентам: через месяц Дмитрий Колосков обнаружил в почтовом ящике нестандартный конверт с приглашением на прием в турецкое посольство — еще один маленький успех. О приеме Колосков был наслышан через агентуру в министерстве культуры, именно это почтенное заведение явилось виновником торжества, подготовив проект соглашения с маленьким соседом, которого можно было разнести в порошок одной атомной бомбой — вот бы порадовались предки, натерпевшиеся от янычар и в защите Балкан, и в Крымской войне.

Посол и Шахназ приветствовали гостей недалеко от входа, зал уже наполнился тонким духом культуры, особенно хорошо пахли артистки в самых немыслимых нарядах (одна даже сжимала в руках сумочку из серебряной кольчуги, наследство прабабки), мужчины, как на подбор, надели темные костюмы и такие же галстуки, один Колосков позволил себе явиться в вельветовом пиджаке и