Далее Иван Федорович перешел к описанию, как красиво шествуют кони, как важно они переставляют сильные мохнатые ноги, как цокают по каменной мостовой хорошо пригнанные подковы. По всему видно, что сам-то он страстно любил лошадей, да и действительно они еще были нужны нам.
Я молчал, глядя, как Иван Федорович расплывается в улыбке. Он, видимо, чувствовал, что слова его не брошены на ветер, что он опять отстоял свою кавалерию.
Иван Федорович Шершаков слыл в Сормове большим мастером посадки деревьев. Он знал, откуда их взять, когда и как пересадить. И эти его знания часто пускались в дело. Построили зимой удобный и красивый дом для молодых рабочих взамен старых общежитий барачного типа. Нужно было посадить деревья, чтобы к весне возле дома появилась зелень. Я торопил Ивана Федоровича с зимней посадкой. Он умел это делать, но не спешил. Дело прошлое — покаюсь: мной был произведен начальствующий нажим. В конце февраля большие американские клены стояли на месте. При очередном посещении молодежного дома в мае я обнаружил, что деревья уже покрылись приятной молодой зеленой листвой, но ничего общего с американским кленом у этих деревьев не было. Что такое? Звоню И. Ф. Шершакову, что, мол, за чудо произошло с деревьями.
— Да ведь мы с вами рановато пересадку сделали. В этом году были злые морозы, и они попортили корневую систему, деревья не принялись. Поэтому я их заменил на русские тополя. Это более надежное дерево. Ну их к черту, этих американцев!
При этом он заразительно засмеялся, и я почувствовал, как ловко брошен камень в мой огород, без единой нотки недовольства или резкости, без какой-либо ссылки на мое распоряжение. Тонкий прием. Этот урок я до сих пор помню.
Много хозяйственных дел лежало на плечах у Ивана Федоровича. Большинство их малозаметные и, конечно, немодные, за которые ни орденов, ни медалей обычно не положено. И так же незаметно, без шума, он выполнял их, делая много полезного для завода. Таким людям, как Шершаков, всегда место в наших рядах, в рабочем коллективе, независимо от того, какое у них образование. Солдату промышленности важнее всего иметь сердце трудового человека.
Мало ли достойных и интересных людей в любом коллективе, особенно в таком многочисленном, как завод «Красное Сормово»! Хочется рассказать и о том, и о другом, и о третьем. Понятно, что это неосуществимая задача, но пусть простит меня читатель, если я отниму у него время, познакомив хотя бы еще с некоторыми сормовичами. Среди них было много изобретателей, которые часто оригинальностью подхода к решению проблемы могли сравняться с крупными инженерами и учеными. Но были и такие, которые лишь по крупицам пополняли и обогащали техническую мысль коллектива. Среди них не было ни Черепановых, ни Эдисонов. Однако они искали лучшие решения в конструкции, технологии, организации работы, использовании материалов, транспортных средств и многом другом. И благодаря этому приумножили славу родного завода.
Был на «Красном Сормове» изобретатель Константин Никитин по прозванию Костя-Мозгун. Работал он вначале в сталепрокатном цехе рабочим, бригадиром, а затем был выдвинут в руководители цехового бюро рабочего изобретательства. За пытливый ум, за непрерывное стремление к новшествам, за оригинальность мышления он и был прозван Мозгуном, от слова «мозговать» — думать, соображать, рассчитывать. Никитин был мал ростом, худощав, черен волосом и глазами, в движениях быстр, в походке легок. Житья он не давал тому, кто хоть сколько-нибудь тормозил внедрение принятых рационализаторских предложений. Никитин не раз бывал на приеме у директора, но, как правило, не по своим личным делам, а по предложениям, отклонение которых он считал неправильным и даже незаконным. Костя знал, что окончательное решение принимает специальная комиссия, но все же апеллировал к директору, особенно по вопросам металлургии.
Говоря вообще, приемные часы от директора требуют много сил и выдержки, такта, эрудиции и, если хотите, своего рода таланта. Ведь задают любые вопросы. Дело касается не только получения квартиры или устройства сына на завод. После трех-четырех часов приема я чувствовал себя как выжатый лимон. А если являлись несколько изобретателей, то сравнение может пойти дальше.
И тем не менее, когда приходили такие работники завода, как Костя-Мозгун, я получал большое удовлетворение. Он просил за других, толково рассказывал о достоинствах того или иного изобретения. И обязательно ставил конкретные вопросы. Иногда рассказывал какую-нибудь историю, но всегда был краток.
Только один раз пришел по личному делу и то, как он сказал, «по настоянию старухи». Никитин рассказывал:
— Получил я небольшую квартирку в новом доме, когда уж проработал на заводе более 30 лет. Все бы хорошо — есть канализация и водопровод, ванна, первый этаж. Одним словом, все, как просил. Но вот беда — не можем спать в новой квартире ни я, ни старуха. Шумит в подвале мотор насоса, который подкачивает воду на верхние этажи и который, как на грех, установлен под нашей квартирой. Я пробовал спать в ванной комнате, да нет! Вибрация и туда доходит почти так же…
— А вы, товарищ Никитин, обращались в жилищный отдел? — задал вопрос заместитель директора по жилищно-бытовым вопросам, старый кузнец К. К. Некрасов, который обычно, как и заместитель директора по кадрам, присутствовал на приемах.
— А то как же! Но ведь одни обещания, — и Костя безнадежно махнул рукой.
Главному механику завода было дано указание вмешаться в это дело. Жалобы на шум поступали и из других домов. Моторы и насосы, плохо сбалансированные, устанавливались небрежно, центровка носила весьма условный характер, муфты сцепления шумели, быстро изнашивались, и вся конструкция вибрировала и грохотала с нарастающей силой. Кадры монтажников в жилищно-коммунальном отделе были значительно менее квалифицированны, нежели работники отдела главного механика завода.
Через некоторое время Никитин специально пришел на прием, чтобы сказать слова благодарности:
— Тот же мотор, а перестал шуметь. Главное, старуха довольна. Теперь не говорит, что я не пользуюсь уважением на заводе и что квартиру такую мне дали в насмешку. Все в порядке. Под старость обрели спокойную жизнь.
— А разве изобретательствовать перестали? — задал я ему вопрос.
— Что вы, без этого я жить не могу.
И попутно рассказал такой случай:
— Еще до войны собрали изобретателей в Москве у самого Михаила Ивановича Калинина. От Сормова нас было несколько человек, в том числе и я. Выслушали мы доклад об изобретательстве, а потом объявили перерыв. Ходим по красивым светлым комнатам, беседуем о разных делах. Смотрю, в одной комнате нет выключателя, а в другой есть. Оказывается, один выключатель на две комнаты. Думаю, не рационально это. Немедля написал предложение и подал его в президиум совещания. И опять пошел с друзьями. Перерыв затянулся. Но вот наконец раздался звонок на заседание. Усаживаемся на свои места. Входит Михаил Иванович, занимает председательское место и, улыбаясь, держит такую речь:
— Прежде чем продолжить работу совещания, президиум поручил мне объявить о том, что решено премировать рабочего Сормовского завода товарища Никитина за его рационализаторское предложение, которое он только что подал. Суть предложения в том, чтобы выключатель был в каждой комнате. Этим действительно будет экономиться электроэнергия. Наши работники ходили и не замечали этого недостатка. Вот как надо действовать настоящему рационализатору, советскому рабочему человеку, гражданину нашего государства.
Затем Михаил Иванович пригласил меня на сцену и под аплодисменты всего зала вручил конверт с деньгами, стало быть, с премией. Вот какой случай был со мной. А каков Михаил Иванович! Быстро обернулся… И деньги нашел, и хорошие слова о сормовичах у него оказались в запасе. Потом во время войны, — закончил свой рассказ Никитин, — когда меня наградили, думал, может быть, попаду опять к Михаилу Ивановичу, чтобы из его рук получить медаль, да не пришлось…
Много времени отнимала у директора завода забота о жилом фонде. И опять вспомнилась война. Где только не остались ее следы! За время войны ухода за зданиями почти не было. Деревянные бараки, построенные еще в годы первой пятилетки, а некоторые и того раньше, едва держались, но ломать их было нельзя. Работникам ремонтно-строительного цеха вместе с жилищно-коммунальным отделом приходилось изобретать всякие способы, чтобы продлить их жизнь. Чуть ли не каждый год ремонтировали мы эти «деревяшки», как их презрительно называли рабочие, но дело не улучшалось. Затраты на капитальный ремонт нередко превосходили стоимость самого дома. В одном из поселков особенно дурной славой пользовался огромный двухэтажный барак. Крыша его просела, сам он потерял те формы, какие были у него когда-то, окна перекосились. Того и гляди, развалится. Дали ему местные жители меткое название «Варяг». То ли потому, что он имел четыре больших трубы на крыше, то ли потому, что он не сдавался и героически держался, продолжая борьбу за жизнь. Каждый год «Варяг» подвергался ремонту. За несколько лет было израсходовано столько средств, сколько хватило бы построить два таких дома.
Случилось так, что райком партии рекомендовал директора завода депутатом районного Совета депутатов трудящихся в то место, где было хуже всего с жильем, школами, больницами. А район этот был как раз тот, где находился и «Варяг».
Пришли как-то ремонтники с предложением разрешить им снести «Варяг» и вместо него построить новый дом. Конечно, это нарушение инструкции, но другого выхода не было. Сколько же можно испытывать чувство неловкости перед избирателями. Они же мне доверие и честь оказали. Отдал я распоряжение, «Варяг» сломали.
Построили новый дом. Ликвидировали коридорную систему, сделали удобные квартиры. Приехала из министерства комиссия, осмотрела дом, похвалила качество постройки, а затем последовал телефонный разговор с министром.
— Дом ты построил хороший, — сказал мне министр, — но все же я объявляю тебе выговор за нарушение инструкции по ремонту. Ты сильно не переживай. Я его сниму скоро.