Вполне естественно, что многие проводившиеся до начала войны работы пришлось временно прекратить, хотя некоторые исследования все же продолжались, в особенности те, которые не требовали сложного оборудования. Как-то уже после войны, в конце 1945 года, я задал вопрос В.И. Векслеру:
– Скажите, Владимир Иосифович, когда вам впервые пришла в голову мысль о новом принципе ускорения ядерных частиц? Я имею в виду принцип, получивший название автофазировки.
Векслер задумался, а затем стал рассказывать:
– Это было в Казани, куда были эвакуированы во время войны учёные. Мы сидели в холодной комнате. Не хватало топлива, и мы отчаянно мёрзли. И вот тогда я начал вслух размышлять о принципиальных возможностях сообщать движущейся частице дополнительную энергию. И вдруг возникла эта мысль. Появилась неожиданно, как-то сразу. Я сел за стол и стал рисовать схему. Необходимость найти решение не давала покоя. Не забывайте, ведь я не только физик, но и инженер. Вот тогда, в этой холодной и неуютной комнате, и возникла эта идея.
Работа В.И. Векслера о новом принципе ускорения элементарных частиц была опубликована в печати в 1944 году.
…Война с гитлеровской Германией затормозила в СССР научно-исследовательские работы, непосредственно не связанные с требованиями фронта или не нужные для военного производства и смежных с ним областей. Но все же полностью их не приостановила, хотя многие учёные и вынуждены были прекратить свою прежнюю деятельность и все свои знания, способности и энергию посвятить борьбе с врагом. Если бы не это обстоятельство, не исключено, что советские учёные первыми решили бы атомную проблему, но – придав всем работам не военное, а мирное направление. Летом и осенью 1941 года большинство научных учреждений Киева, Харькова, Минска, Ленинграда и Москвы было эвакуировано на восток страны. Вследствие этого научные учреждения лишились части оборудования, а на занятой фашистскими захватчиками территории были уничтожены многие лаборатории, институты и университеты. На новых местах, в неприспособленных помещениях, при отсутствии самых необходимых приборов и материалов учёные все же продолжали вести исследования. Просматривая научные журналы военного времени, можно увидеть по опубликованным в те годы работам не только результаты научного творчества учёных, но и научное предвидение, понимание главных направлений, по которым должна развиваться наука.
Значительное количество работ, опубликованных в «Докладах» Академии наук, было посвящено основным проблемам, которые выкристаллизовались в мировой науке к началу второй мировой войны: дальнейшему изучению атомного ядра, космического излучения, процессам деления атомных ядер урана и тория, разработке новых принципов ускорения атомных частиц и другим вопросам, относившимся к огромной и важнейшей для нашего времени атомной проблеме. На публикации результатов советских научных исследований по атомной проблеме во время войны обращали внимание и американские авторы. Д. Либерман пишет: «В течение первых лет войны русские продолжали публиковать статьи в научных журналах о работах по атомной энергии. Они продолжали появляться долго после того, как американцы и немцы запретили открытую публикацию»[21]. Вполне естественно, что советские учёные не могли не обратить внимания на то, что со страниц американских научных журналов исчезли имена видных учёных, регулярно до этого печатавших обзоры своих работ. Вместе с тем было хорошо известно, что многие видные учёные из Европы эмигрировали в США. Что они там делают? Почему они ничего не пишут? В этих условиях молчание было красноречивым. Данный вопрос как-то поднял, уже после войны, А.П. Завенягин:
– У меня был профессор Лейпунский. Он совершенно правильно рассуждает. Исчезновение несколько лет назад имён учёных со страниц научных журналов США свидетельствует об одном: о привлечении их к созданию атомного оружия. Он рассказывал мне также о строгом режиме, установленном для учёных в этой стране. Многим учёным Англии и США, например, запрещён выезд из страны. Ряд учёных Англии и США был приглашён на празднование 220-летия нашей Академии наук в 1945 году. Но никто из них не приехал. По настоянию американцев такие же меры были предприняты в отношении английских учёных. Они также приняли приглашение на юбилей Академии наук, получили билеты и были уже в аэропорту, собираясь лететь в Москву. Но их принудили вернуться домой и отказаться от поездки. Да, видимо, в США развёртывается сильная антисоветская кампания. Я только что получил письмо из Нью-Йорка от нашего представителя в закупочной комиссии. Ты знаешь об этой комиссии?
Мне было известно, что в США была направлена закупочная комиссия, которая намеревалась, в частности, приобрести на несколько десятков миллионов долларов различных приборов. Необходимо было восстановить разрушенные фашистами институты и университеты. Мне были хорошо известны огромные перечни нужных нам приборов и аппаратов, ибо я ознакомился с ними в Комитете стандартов,
– Наш представитель в комиссии приложил к своему сообщению вырезки из газет, а также копии писем отдельных фирм с объяснением мотивов, почему они вынуждены отказываться от торговли с нами, – продолжал Завенягин. – Трумэн препятствует развитию торговых отношений. Это абсолютно ясно. Ну что же, придётся все делать самим. Все! Как и раньше. Одновременно и страну восстанавливать, и создавать новое, невероятно сложное, ещё нигде не бывалое. Все свои силы, всю энергию надо направлять сюда, на решение этих задач. Я завершаю свои старые дела и с будущей недели займусь атомными проблемами. Тебе советую сделать то же. Подготовительный период завершён, – решительно заключил Завенягин.
Так закончился у меня ещё один этап жизненного пути. С августа 1945 по май 1946 года я совмещал работу в Комитете стандартов с деятельностью в Главном управлении по атомной энергии. И вот наступил последний день моей работы в Комитете стандартов. Туда пришёл новый председатель. А предо мной простёрлась другая дорога.
Первая встреча с Курчатовым
Впервые я услышал об Игоре Васильевиче Курчатове во второй половине тридцатых годов от академика Абрама Фёдоровича Иоффе, с которым судьба близко свела меня в годы, когда я работал в Наркомате оборонной промышленности и занимался броневыми сталями. В то время меня мучил вопрос, ответа на который я не находил. Мы вели изыскания новых видов броневой защиты и проводили испытания сталей самого различного состава. В работы были вовлечены лаборатории заводов, а также некоторые исследовательские институты.
Методы определения качества металла, применяемые во всех отраслях промышленности, для оценки броневой стали не подходили – она служила защитой от пулевого и снарядного обстрела. Поэтому, помимо обычных для всех металлов и сплавов испытаний механических свойств и микроструктуры, окончательным критерием для оценки качества броневой стали служили полигонные испытания. На всех заводах от каждой плавки стали, после прокатки на листы, отбирались образцы – карточки – и расстреливались на полигонах. На каждом заводе были сооружены специальные устройства для проведения таких испытаний и отведены специальные площади под полигоны.
Все это, естественно, осложняло и само производство, и исследовательские работы. Никто до самого последнего этапа полигонных испытаний не знал, что он изготовил: годный для производства военной техники металл или брак. Нередко металл по своему составу, структуре, всем механическим свойствам соответствовал самым высоким стандартам и все-таки не выдерживал полигонных испытаний. А иногда образцы, ничем не отличающиеся от забракованных и даже уступающие им по каким-то свойствам, на полигоне обнаруживали превосходную стойкость. Вот тогда-то И.Т. Тевосян посоветовал поговорить с А.Ф. Иоффе. Его работы в области физики твёрдого тела нам были известны ещё в студенческие годы. Я пригласил маститого академика и, рассказав ему о трудностях, с которыми мы столкнулись, попросил помочь разобраться в природе непонятных явлений.
– Может быть, кого-нибудь из ваших научных работников осенит какая-то новая идея? – спросил я. – Мы исчерпали свои возможности.
Абрам Фёдорович улыбнулся и сказал, что одного из сотрудников института уже осенила такая идея.
– Николай Николаевич Давиденко в настоящее время разрабатывает новый тип прибора для определения ударной вязкости стали. Его работа близка к завершению. О ваших трудностях мне уже известно. Со мной о них говорил Тевосян. Мне думается, что Давиденко стоит на верном пути и его метод оценки ударной вязкости стали на скоростном маятниковом копре приблизит эти испытания к фактическим условиям службы изделий.
А месяца через три Иоффе позвонил мне:
– Хочу заехать к вам и показать то, что обнаружил Николай Николаевич при первых же испытаниях на своём новом приборе. На мой взгляд, им получены очень интересные и неожиданные для нас результаты.
Когда мы встретились, Иоффе показал диаграммы, на которых отчётливо было видно, как изменяется величина ударной вязкости стали от скорости удара при определении этого показателя на маятниковом копре.
– Вот видите, при принятой в лабораториях стандартной скорости показатели ударной вязкости этой стали несколько выше, нежели той, – и он концом карандаша указал места на кривых испытаний. – Но вот мы увеличили скорость движения маятника, ударяющего по образцу, в 15 раз. Видите, как значительно изменились показатели ударной вязкости обеих сталей. Сталь с низкими показателями при стандартных испытаниях имеет при этих условиях испытания более высокое значение. Мы ещё не можем пока объяснить, чем это вызвано, но экспериментально твёрдо установлено.
Иоффе убрал в портфель диаграммы, вынул из него лист бумаги и продолжал:
– Вы мне в прошлый раз рассказывали и даже показывали фотографии броневых плит после обстрела их снарядами разного калибра и при различной скорости. Мы думали также и над тем, почему откол цементированного слоя плиты происходит по окружности в форме такой лепёшки? Мне кажется, что можно провести какую-то аналогию между ударом камня по воде и снаряда по броневой плите.