А внизу, на первом этаже, снова ждут журналисты. Сегодня их уже немного больше, чем было в прошлый раз: появилось два-три новых лица. Итак, мы слушаем Титова.
Он многое успел за сутки пребывания в космосе.
Меня естественно, более всего интересует то, что по моей части: ручное управление ориентацией корабля которое космонавт по заданию опробовал. Титов отзывается о нем хорошо:
— Управлять кораблём легко. Никаких сложностей при выполнении ручной ориентации не почувствовал.
Конечно, сегодня, когда пишутся эти строки, управление космическими кораблями позволяет не только ориентировать их в пространстве, но и с одной орбиты на другую переводить, и друг с другом стыковаться, на небесные тела сажать. По сравнению с этими, реализуемыми в наши дни, возможностями ручная ориентация «Востоков» выглядит весьма скромно. Недаром ещё в то время сказал о ней один инженер:
— Эта наша ориентация — вроде орудийной башни бронепоезда. Поезд идёт по рельсам независимо от воли башенного артиллериста. А он может только вертеть свою башню куда хочет, но не повлиять на траекторию её движения вместе с поездом.
Сравнение показалось мне точным.
И в то же время — неточным!
Ведь, что ни говори, все, что люди умеют сегодня и будут уметь в будущем в области управления космическими летательными аппаратами, все это началось 6 августа 1961 года, когда Герман Титов включил систему ручного управления, взялся за ручку, мягко отклонил её — и космический корабль послушно вошёл в плавное, медленное вращение!
Кстати, о самой дате полёта Титова.
Когда мы расселись, чтобы слушать его доклад, мой сосед бросив взгляд на лежащую на столе свежую газету («Беспримерный космический рейс успешно завершён!»), неожиданно спросил меня:
— Шестое августа… А помнишь, какое событие было шестого августа?
В самом деле, какое? Где-то в подсознании эта дата у меня засела. Без сомнения, что-то существенное в этот день произошло. Но что же именно?.. И вдруг я вспомнил:
— Атомная бомба! Хиросима!..
Да, день в день за шестнадцать лет до полёта Титова экипаж полковника американских военно-воздушных сил Тиббита привёл свою четырехмоторную «сверхкрепость», названную благозвучным женским именем «Энола Гей», к Хиросиме и сбросил на город атомную бомбу.
Два дня спустя была сброшена вторая атомная бомба — на город Нагасаки.
С этого и пошла пресловутая атомная эра… Атомная эра в науке, в военном деле, в дипломатии, в политике, в конечном счёте — во всей жизни людей нашего поколения во всем мире. Иногда дыхание атомной эры делалось таким грозным, ощущалось так остро, что люди ожидали мировой атомной катастрофы буквально с часу на час. Иногда положение виделось не таким безнадёжно критическим. Но того, что получило впоследствии название «разрядки напряжённости», мы за полтора десятка лет, прошедших между окончанием войны и первым полётом человека в космос, почувствовать не успели.
Неужели и только что начавшаяся космическая эра принесёт человечеству нечто в подобном же роде?!
Нет, судя по тому, как она началась, вроде бы не должно так получиться. Хотелось бы верить в разум человечества. Или, на худой конец, хотя бы в присущее всему живому отвращение к самоубийству.
Кроме опробования ручного управления интересной новинкой, о которой тоже рассказал Титов, были сделанные им съёмки. Позднее Алексея Леонова назвали первым космическим художником — за сделанные им рисунки на космические темы. Я думаю, кинематографисты и фотографы с неменьшим основанием могли бы принять в свою корпорацию Германа Титова — как первого космического фотокинооператора. Снял он тогда действительно здорово. Особенно сильное впечатление произвели на меня обошедшие вскоре весь мир цветные фотографии дуги (именно: не привычной нам на Земле прямой линии, а дуги!) горизонта, где узкая кайма нежно-голубого цвета отделяла снежно-белый облачный покров Земли от бездонной фиолетово-чёрной вселенной. С трудом верилось, что привычное нам светлое голубое дневное небо над головой — не более как эта узкая атмосферная полоска… Но я несколько забегаю вперёд — в тот день, восьмого августа, эти фотографии, естественно, обработаны и отпечатаны ещё не были, и нам оставалось довольствоваться наблюдениями космонавта в его устном изложении.
А излагал он свои впечатления, надо сказать, хорошо. Говорил образно, чётко, эмоционально… Заметил многое такое, что как-то сразу приблизило нас всех к живой обстановке на борту летящего в космосе корабля.
Рассказал, например, как открыл тюбик с соком крыжовника:
— Вдруг выскочила капля сока. И повисла у меня перед лицом в воздухе!.. Поймал её крышечкой…
Или про то, что во время вращения корабля Луна прошла в иллюминаторе, как в фильме «Весёлые ребята». Помните, там ещё песенку поют: «Чёрные стрелки проходят циферблат…»
А про срывающиеся на спуске в верхних слоях атмосферы клочья наружной теплоизоляционной обшивки сказал так:
— Как хлопья снега в новогоднюю ночь…
Рассказал и о вещах, хотя далеко не столь приятных, как все эти милые подробности, но несравненно более существенных. В частности, не умолчал о том, что через некоторое время пребывания в невесомости начал ощущать нарушения в работе вестибулярного аппарата — лёгкое головокружение и поташнивание. Правда, стоило ему принять исходную собранную позу и зафиксировать неподвижно голову, как эти неприятные явления стали заметно слабее. А после того как космонавт поспал (первый сон человека в космосе!), почти полностью исчезли.
Наблюдавший Германа Титова врач, опытный авиационный медик Евгений Алексеевич Фёдоров, узнавший вместе со своим коллегой Иваном Ивановичем Бряновым и дублёром Титова Николаевым об испытанных космонавтом вестибулярных нарушениях сразу, на месте приземления, от самого Титова, сказал ему:
— Гера, об этом расскажи на комиссии подробно. Это штука очень серьёзная.
И Титов рассказал.
Рассказал, не поддавшись естественно возникшей вокруг него победно ликующей атмосфере, без преувеличения, всемирного масштаба, на фоне которой вряд ли очень уж хотелось ему произносить какое-то «но».
Это далеко не такое простое дело — не поддаться атмосфере! Особенно атмосфере парадной. Иногда это бывает даже труднее, чем не поддаться воздействию власти, страха, зависти и других, бесконечное число раз отражённых в литературе и искусстве факторов, мощно влияющих на души человеческие. Гораздо труднее!
Титов — не поддался!.. Эту его моральную победу над самим собой я склонен расценивать, по крайней мере, не ниже, чем саму готовность сесть в космический корабль и лететь на нем в космос.
Теперь каждому, кто хотя бы в малой степени связан с космическими исследованиями, ясно, что космонавт-2 оказался первым человеком, реально столкнувшимся с одной из наиболее сложных проблем космонавтики. Невозможно переоценить значение этих его наблюдений, проведённых — в соответствии с благородными традициями многих славных естествоиспытателей — над самим собой. Теперь мы все это понимаем. Но то теперь. А в день, когда Титов отчитывался за выполненный полет, раздались было и такие голоса:
— Ну и стоит ли об этом шуметь? Акцентировать внимание!.. Скажите, большое дело: поташнивало его! Голова кружилась! Нежности телячьи… Это, к вашему сведению, и без всякого космоса случается… Да и вообще — вы можете поручиться, что это у Титова не индивидуальное? Может быть, он просто легко укачивается? А вы сразу на весь белый свет раззвоните… Нет, нечего в бочку мёда подпускать ложку дёгтя. Полет прошёл отлично, космонавт чувствовал себя прекрасно — и все!
Но, к чести руководителей нашей космической программы — а они почти все присутствовали при отчёте космонавта, — подобная страусовая тактика поддержки у них не получила. К возникшим у Титова вестибулярным явлениям решено было отнестись со всей серьёзностью — решено фактически даже без дискуссии.
Единственное, о чем высокий синклит вроде бы на минуту призадумался, — это об «на весь белый свет раззвоните». Может быть, действительно пока не стоит? Не лучше ли подождать подтверждения — или опровержения — в следующих полётах, а уж тогда…
Но, поразмыслив немного, решили и перед лицом «всего белого света» ничего не умалчивать. Мотивов, толкнувших именно на такое решение, я тогда как-то не уловил. Возможно, прослушал. Наверное, были среди этих мотивов и чисто практические: раз уж полёты людей в космос начались, то шила в мешке — если, конечно, таковое в нем имеется — все равно не утаишь. Но были, я уверен в этом, и соображения более, если хотите, принципиального характера: ответственность первопроходцев перед историей!
Так или иначе, и на пресс-конференции, состоявшейся 11 августа в актовом зале Московского университета (такие пресс-конференции после каждого космического полёта быстро стали традиционными), и в опубликованном неделей позже в газете «Правда» рассказе «700000 километров в космосе» — о полёте корабля «Восток-2», и во всех последующих публикациях, докладах, выступлениях на научных конференциях — повсюду этой проблеме уделялось все то внимание, которого она — последующие полёты это, увы, подтвердили — заслуживала. Как, впрочем, заслуживает и по сей день…
Так случилось, что на пусках кораблей «Восток-3» и «Восток-4», на которых успешно слетали в космос мои недавние слушатели Андриян Григорьевич Николаев и Павел Романович Попович, я присутствовать не смог. Приболел. Следил за ходом дел по радио и телепередачам. Убедился, что следить вот так, со стороны, не зная ничего о всех сопутствующих очередной работе конкретных трудностях (без которых, конечно, не обойтись), за сложной, связанной с определённым риском деятельностью людей, с которыми занимался, близко познакомился, гораздо тревожнее, чем находясь непосредственно на место действия, где полная осведомлённость не позволяет разгуляться нездоровой фантазии. Это, наверное, общее правило, пригодное для большинства жизненных ситуаций: ничто так эффективно не противостоит нездоровым фантазиям, как полная осведомлённость.