Вот уж совсем не так я представляла себе свой первый школьный танец.
Мы неуклюже переплетаем руки и стараемся встать как можно дальше друг от друга, как будто между нами расположилась длиннющая линейка, вернее, даже шест, который измеряет это расстояние. Мы шаркаем ногами, перемещаясь взад-вперед, как будто выточены из дерева. При этом мы смотрим на потолок, на пол, на стены, на других ребят. Да куда угодно, только не друг на друга.
Песня становится еще отвратительнее, а цветные блики вертятся и пульсируют, при этом его глаза сверкают зеленым-карим-синим-золотым огнем, и я неожиданно вспоминаю про свои ладони. Ну, про то, какие они потные. Я почти слышу, как Джек Масселин возвращается к своим приятелям и рассказывает им о моих потных ладошках и каково это вообще – танцевать с жирной девчонкой.
Джек говорит:
– Теперь я могу навсегда возненавидеть школьные танцы.
Первой моей мыслью является то, что он имеет в виду меня или, может быть, мои влажные руки, поэтому выдаю:
– Ну, для меня это тоже не самое лучшее времяпрепровождение.
– Я имел в виду совсем не то, что все это происходит из-за тебя. Хотя твои слова меня пугают.
– Прости. – Теперь мне понятно, что он имел в виду эти глупые цветные огни и саму подборку песен, а еще и мистера Левина, который стоит здесь и исполняет роль самого внимательного в мире наставника, всегда и везде сопровождающего группу молодежи.
Теперь мы чуть покачиваемся, а это уже не так плохо. Это первый случай, когда мы касаемся друг друга, и при этом я не бью его и не разнимаю драку.
– Это мой первый школьный танец, – говорю я.
– Ах, вот как.
– Ну, по крайней мере так близко я еще ни с кем не танцевала. Надеюсь, тебя это не напрягает.
– Абсолютно не напрягает. Просто хочется проявить себя максимально. Это мечта любого парня.
– Ты обалденно танцуешь.
– Теперь моя самоуверенность парит где-то в облаках.
– Просто я немножко не так все это себе представляла.
– Ну, что же мне сделать, чтобы все изменить?
– Да уж…
– Ты сегодня отлично выглядишь.
Через секунду я начинаю понимать, что он играет, и ноги мои словно врастают в пол. Джек сильнее сжимает мои ладони, стараясь вернуть мне способность снова шевелиться.
– Особенно в этом платье. Этот цвет оттеняет твои глаза.
– Да? – Думай. – А продавщица сказала, что этот цвет называется «шоколадный». – Ну-ну. Что еще?
– На самом деле больше похоже на янтарь.
И он таким взглядом смотрит мне в глаза, как будто больше ничего вокруг не видит. Я говорю себе: «Он отличный актер», – а в районе поясницы ощущаю мурашки, которые стремительно распространяются вверх по позвоночнику, потом переходят на плечи и вниз по обеим рукам.
Неожиданно я замечаю, что мы танцуем ближе друг к другу, и я ощущаю не просто его руки, но каждый пальчик, который касается моего тела, и еще то, как его ноги слегка задевают мои. Мне хочется прильнуть к нему, почувствовать его аромат, положить голову ему на плечо и, может быть, поцеловать его в шею. Потом он проводит меня домой и на ступеньках крыльца поцелует. Сначала нежно, потом крепче и крепче, пока мы не повалимся в кусты и не покатимся по двору.
Внезапно песня заканчивается, начинается быстрая мелодия, и я распахиваю глаза. Мы мгновенно отходим друг от друга, и Джек сразу же вытирает руки о джинсы. Ой!
Мистер Левин выкрикивает:
– Не останавливаться! Это заключительная песня! Давайте, танцевать, давайте!
И сам начинает танцевать, как ненормальный. Поначалу мы все молча таращимся на него. Это настоящий спектакль! Он как будто превратился в одни только руки, ноги и взметающиеся вверх волосы.
– Чем дольше вы стоите вот так и не танцуете, тем дольше мы все будем здесь оставаться. Теперь я заставлю вас проплясать по крайней мере еще три песни подряд. – И он снова заводит эту песню с бешеным ритмом.
– Вот черт! – сердится Джек Масселин. И тут же начинает двигаться. Разумеется, рассуждаю я. Разумеется, он здорово танцует! Он же их лидер, и теперь все остальные следуют за ним. Сначала Энди, потом Кешон, Наташа, Тревис и даже Мэдди. Но Джек Масселин – не мой лидер, поэтому я продолжаю стоять на месте.
Мистер Левин заводит песню сначала еще раз:
– Я буду повторять эту мелодию до тех пор, пока не начнут двигаться все.
Одно дело – вертеться и кружиться в почти безлюдном парке с Рейчел, но совсем другое – начать трястись и прыгать на школьной территории перед своим психологом и наставником и одноклассниками, пусть даже в чем-то провинившимися и проходящими теперь «исправительные работы». В этот миг моя мечта о «Девчатах» дрогнула, потому что на просмотре претендентов на это место все будет гораздо сложнее. Это означает, что там будут сидеть и Хизер Алперн, и все ее старшины, включая Кэролайн Лашемп, и они будут смотреть на меня. Если для меня проблема перешагнуть через потенциальное унижение сейчас, то как я в дальнейшем смогу выступать в костюме от имени всей школы?
Но вот только… если бы не эта песня! Она такая… И тут я осознаю, что начинаю притоптывать ногой в такт музыке и при этом еще подергивать головой. «Нет, – думаю я, – Либби, ты не можешь…» Но вот только эта песня… Боже мой! Я чувствую, как бедра принялись понемногу двигаться. Нет, нет, нет. Только не это!
Но я живая. И я здесь.
Никто из нас не знает, сколько времени нам отведено. И никому не гарантирован завтрашний день. Я могу умереть прямо сейчас и прямо здесь.
Все может закончиться в один миг.
Она проснулась, как будто это был самый обыкновенный день, так же, как и я, так же, как и папа. Мы все думали, что нас ждет самый обыкновенный день. Никто и не знал, что мы проснулись и встретили самый ужасный день в своей жизни. А если бы мы знали, то что бы мы сделали? Может быть, ухватились бы за нее крепко-крепко и попытались задержать ее здесь, с нами?
Песня заводится с начала. Кешон кричит:
– Давай же, Либби. Проклятие!
А что бы ожидала от меня сейчас мама? Если бы она видела меня, то что бы сказала?
И тут неожиданно Джек Масселин начинает безумную пляску. Кешон и Наташа танцуют что-то совсем заурядное, а мистер Левин дрыгает ногами во все стороны, как будто это он – Хизер Алперн, бывший член группы «Рокет». Даже скромница Мэдди отчаянно трясет плечами.
Стой спокойно. Пережди эту песню. Не смей делать этого, Либби.
Но я уже чувствую, что мое тело одерживает верх над головой, а дальше происходит вот что. Танец уже внутри меня. И вот в одну секунду я подключаюсь: размахиваю руками, трясу попой, и волосы мои то вздымаются, то снова опускаются. Я слегка подпрыгиваю, и когда понимаю, что пол в спортивном зале не проваливается, прыгаю сильнее.
Джек тоже начинает прыгать, а я, не останавливаясь, выхожу из штопора и перемещаюсь в безумный вихрь. Джек кричит:
– Как называется этот танец?
Я сообщаю ему первое название, которое приходит мне в голову:
– Карусель!
Я кружусь и кружусь, и вот уже мистер Левин тоже начинает кружиться, и Джек тоже кружится, и все остальные присоединяются к нам, так же как и разноцветные огни, пока весь зал не переворачивается кверху дном.
Хизер Алперн все еще находится в своем кабинете.
– Ты ведь Либби, да? – говорит она. Голос у нее теплый и мягкий, как мед.
– Я слышала, что Терри Коллинс переезжает, и подумала о том, что, наверное, на ее место будет проходить конкурс в «Девчат». – Я до сих пор раскрасневшаяся и наэлектризованная после танцев. Мне хочется забраться к ней на стол и выступить прямо сейчас и именно здесь, но вместо этого я просто передаю ей свое заявление.
– Спасибо тебе большое за это. – Она улыбается, и мне приходится отвернуться, потому что уж очень она милая. – На следующей неделе я объявлю, когда будет проходить просмотр.
На улице собирается дождь. Парковочная площадка пуста, а папы еще нет, поэтому я встаю у стены школьного здания, где не промокну, хотя мне меньше всего хочется стоять вот тут, прижавшись к стенке, как будто я пятиклассница Либби Страут, изгнанная с игровой площадки. Через минуту ко мне подъезжает странного вида колымага, чем-то напоминающая джип. Потом водительское окошко опускается, и Джек Масселин произносит:
– Тебя подвезти куда-нибудь?
– Нет.
– Может быть, хотя бы переждешь тут?
– Да все нормально.
Но тут небо раскалывается пополам и вниз потоком льется вода. Я бегу к машине, он распахивает дверцу, и я, по возможности грациозно, забираюсь внутрь, а это неизбежно означает, что я скольжу и спотыкаюсь, и кроссовки скрипят на коврике, а волосы налипают на лицо. Я захлопываю дверцу, и вот я тут, задыхающаяся и огромная, промокшая до нитки, на переднем сиденье «Ленд Ровера», принадлежащего Джеку Масселину. Я понимаю, что с меня капает. Капает с волос, рук, джинсов. Это один из тех случаев, когда я особенно болезненно ощущаю, как много места занимаю.
– Миленькая тачка, – говорю я. Салон тут жженного красно-оранжевого цвета, а так все довольно примитивное и старое. Хотя ясно одно: я нахожусь в тачке клевого парня. – Кажется, именно на таких разъезжают на сафари.
– Спасибо.
– Это грузовичок? Или легковушка? Как она точно называется?
– Как насчет самой говенной тачки во всем Амосе?
– Да ладно тебе.
Я включаю обогреватель, и стекла начинают запотевать.
Она говорит:
– Я думала, все уже разъехались.
– Я действительно собирался домой, но увидел, как ты выходишь на улицу. Подумал, что, может быть, тебя нужно куда-нибудь подвезти или хотя бы спрятать от дождя.
– Папа обычно не опаздывает. – Она достает телефон, проверяет его, и я замечаю тревогу у нее в глазах, хотя она пытается проморгать ее, чтобы я ничего не увидел. – Он сейчас будет здесь.
Мы сидим и наблюдаем за дождем. Стекла запотели, тихо играет музыка. Если бы это была Кэролайн, мы бы уже целовались.