И тут я думаю, а почему бы мне не замутить с Либби Страут.
Какого черта?!
Я говорю себе: это же та самая девчонка, которую у тебя на глазах вытаскивали из дома с помощью подъемного крана!
А потом я снова думаю о том, как бы мне с ней замутить.
Прекрати думать о том, как замутить с Либби Страут.
Я говорю:
– Можно тебя кое о чем спросить? Если бы у тебя появилась возможность сдать анализы, чтобы понять, есть ли у тебя заболевание, которое было у твоей мамы, ты бы стала этим заниматься?
Она чуть склоняет голову набок и принимается изучать приборную доску.
– После того как она умерла, отец отвел меня к неврологу. Он сказал: «Можно провести целую серию проверок, чтобы выяснить, если ли у тебя в мозгу аневризмы. А если есть, то имеется возможность справиться с ними, чтобы они перестали представлять собой серьезную проблему. Правда, нет гарантии, что абсолютно все они будут поддаваться лечению». Мы с папой отправились домой и обсудили эту тему. Я тогда была еще маленькой, чтобы понять все до конца, поэтому решение принимал именно он.
– Так ты проходила тесты?
– Нет.
– А сейчас? Сейчас ты бы стала это делать?
– Даже не знаю.
И хотя мы с ней разговариваем про аневризмы, я не перестаю думать о том, как было бы здорово с ней замутить. И тогда я говорю:
– Боже мой, женщина, ты ведь действительно умеешь танцевать.
Она улыбается.
Я тоже улыбаюсь.
Она говорит:
– Я только что отнесла заявление на участие в «Девчатах».
– Правда?
Она изгибает бровь:
– Извини, а разве тебя это шокирует?
– Только потому, что я не представляю себе, как ты будешь танцевать в строю. Я не совсем понимаю, чего хорошего в том, что все тащатся от тридцати одинаково одетых девчонок, орудующих флажками, и все такое. Я вижу тебя как девушку, исполняющую только свой, индивидуальный танец. Если тебе интересно мое мнение, то ты гораздо лучше этих «Девчат».
– Спасибо.
Она расстегивает молнию на рюкзаке и что-то вынимает оттуда – поначалу это кажется каким-то безобидным предметом: просто скомканный листок белой бумаги. Но потом я читаю то, что на нем написано: «Тебя не хотят».
– Где ты это взяла?
– В своем шкафчике.
– Тебе известно, кто его туда положил?
– Нет. А какая разница?
И я понимаю, что она имеет в виду. Действительно, разницы тут нет. Почти что. Дело в том, что эта записка вообще была написана, значит, кто-то так думает и мог бы сказать ей эти слова.
– Люди бывают клевые, но еще они бывают и поганые. Я часто бываю поганым. Но не до конца. А ты, Либби Страут, клевая.
– Мне это неизвестно, но вот одна причина, почему я подала заявление и буду пробоваться. – Она берет бумажку из моих рук и машет ею. – Они могут говорить мне таким образом все, что хотят, но только я их при этом не слушаю. – Она снова комкает листок и кидает его обратно в рюкзак.
– Я тоже хочу тебе кое-что показать, – говорю я. Беру телефон, нахожу в нем нужную информацию и показываю ей.
Она читает вслух электронное послание: «Уважаемый Джек…» И мне приятно слышать, как она произносит мое имя. То есть на самом деле очень приятно. «Спасибо, что связались с нами. Мы с большим интересом обследуем вас. Если вам неудобно приехать в Ганновер, мы предлагаем вам связаться с доктором Амбер Клайн из отделения нейрофизиологии и когнитивной неврологии Индианского университета в Блумингтоне. Всего вам наилучшего, Брэд Дачейн».
Она поднимает взгляд:
– Это насчет прозопагнозии?
– Ага. Я бы не стал сам писать ему, только из-за тебя.
– Ты поедешь к ним?
– Не знаю еще. – Да!
– А согласие родителей для этого не потребуется?
– Мне скоро исполняется восемнадцать.
– Когда?
– Первого октября.
Она возвращает мне телефон, снова принимается изучать приборную доску, а потом смотрит на меня широко распахнутыми янтарными глазами.
– Тогда поехали.
– Что?
– Как только тебе исполнится восемнадцать. Поедем в Блумингтон.
– Правда?
– Почему нет?
Я еще не до конца понимаю, что происходит, устремляю на нее взгляд, а она пристально смотрит на меня. И наши взгляды словно переплетаются, как руки. Мы сидим так до тех пор, пока сигнал автомобиля не заставляет нас одновременно подпрыгнуть на месте.
Я жду, пока они уедут, после чего направляюсь в контору Масселина. При этом я нахожусь в таком чудесном расположении духа, что даже в общении с отцом веду себя достаточно прилично. Меня немного достает его удивление таким моим поведением, поэтому я делаю еще шаг навстречу и рассказываю ему про робота, которого мастерю для Дасти. Он будет ростом с самого Дасти, может, даже еще выше. И он будет разговаривать. Это будет самый лучший робот во всем мире, черт возьми!
Надо отдать отцу должное. Он тоже достаточно вежлив и задает вопросы по сути дела. О Монике Чапмен мы не говорим. И об электронных письмах тоже. На какую-то минуту я даже думаю примерно так. Может быть, на этом все и закончится. И дальше распространяться не будет, оставаясь именно на таком довольно безопасном расстоянии. Может, так и будет длиться вечно?
Через два часа, когда я снова забираюсь в машину, в салоне все еще витает ее аромат. Запах солнечного света.
После обеда мы с папой и Джорджем смотрим телевизор. Папа ест виноград, отрывая от кисти одну виноградину за другой. При этом он запрокидывает голову назад, высоко подбрасывая виноградины и ловя их ртом. Джордж в это же время пытается прихлопнуть их передними лапами. Я тоже закидываю голову назад и ловлю виноградину, после чего долго мусолю ее во рту, как самое вкусное для меня лакомство, потом прокусываю кожицу, и ягода взрывается у меня во рту, доставляя немыслимое удовольствие.
Я сегодня была в ударе. Зажгла спортзал. Меня надо было видеть! Я пытаюсь наверстать упущенное и пользуюсь каждым моментом, чтобы вернуть время, потерянное оттого, что я не могла даже подняться с постели. Танец живет во мне! Вот подождите, посмотрите еще на меня, когда я буду пробовать выступать вместе с «Девчатами». Я всех поражу. Буду танцевать всем сердцем, и они это сами увидят.
– Как там этот парень, Масселин? Все в порядке? Он оставил тебя в покое?
– Он меня не трогает. – Или, во всяком случае, в известном смысле не трогает.
– Либбс, ты же знаешь: со мной можно разговаривать на любые темы.
И я чувствую, как начинаю краснеть. А вдруг папа умеет читать мои мысли? Вдруг он видит, как я, вот прямо сейчас, лакомясь виноградом, одновременно пытаюсь мысленно раздеть Джека Масселина?
– Я помню, пап.
Впервые в жизни мне не хочется с ним разговаривать. Только не о Джеке и не о письмах. Если я начну этот разговор, он станет волноваться за меня, а он из-за меня уже и так волнуется вон сколько времени.
– Мне первого октября нужно будет прогулять школу. – После смерти мамы папа заставил меня пообещать ему, что он всегда будет знать, где я нахожусь. Ну, хотя бы на это я еще могла согласиться. – Одному моему знакомому нужно поехать в Индианский университет, чтобы обследоваться.
– Что это за знакомый?
– Ну, один парень из нашей школы. – Я не говорю, что это Джек. Мне кажется, достаточно уже того, что я признаюсь отцу в том, что собралась прогулять занятия. – Ему уже приходится туго, и я хочу его таким образом поддержать.
– А контрольных в этот день у вас не предвидится? Ничего серьезного ты не пропустишь?
– Нет, об этом мне ничего не известно.
– А это будет… ну…
– Свидание? Нет.
Нет, не думаю. Да нет же. Но я все же задумываюсь: а не может ли это путешествие действительно превратиться в самое настоящее свидание?
– Нет, – повторяю я. – Я сама предложила туда поехать.
Мне так и хочется выпалить что-то вроде: я тоже думаю пройти обследование. Я помню, что мы говорили с тобой об этом после смерти мамы, а теперь я стала постарше, и, наверное, мне нужно будет это сделать. Может быть, после этого мое волнение уляжется. Я бросаю в рот очередную виноградину, но промахиваюсь. А может, наоборот, волнение усилится, все зависит от результатов обследования. Я убираю ягоду с сорочки и хмурюсь:
– Как ты думаешь, мы можем поехать за покупками?
Он приподнимает бровь:
– Готовишься к своему не-свиданию?
– Да тебе вообще, наверное, не надо ехать. Просто дай мне денег. Или я сама заработаю.
– Никаких подработок. Во всяком случае, не сейчас. Потом как-нибудь.
– Значит, деньги у меня будут?
– Ты обратила внимание, что за время одной беседы попросила разрешения прогулять школу и дать тебе денег? Ты понимаешь, что я – самый лучший папа в мире?
– Да.
Он запрокидывает голову, и я кидаю ему ягоду. Потом бросаю одну Джорджу, и он, смахнув ее лапой, начинает гонять виноградину по комнате. Наконец, я подкидываю ягоду себе и на этот раз ловко ловлю ее ртом, как настоящий профессионал своего дела.
У себя в комнате я хватаю телефон и устраиваюсь на кровати, упираясь в переднюю спинку. Я звоню Бейли, потому что именно так поступают настоящие, а не воображаемые друзья. Когда она снимает трубку, я говорю:
– Что ты думаешь о Джеке Масселине?
– Как о человеке или как о парне?
– И то и другое.
– В общем, я думаю, он хороший человек, только ему иногда не хватает своего мнения. А как парень – достаточно умный и прикольный и понимает это, и при том не такой урод, как большинство. А что такое?
– Ну, мне просто интересно.
– Я не буду говорить тебе, что чувствовать, Либбс, но они с Кэролайн пара, которая создана на века. То есть даже когда они не вместе, они все равно вместе, и если бы речь шла обо мне, я бы к нему и близко не подходила. Ты рискуешь остаться с разбитым сердцем.
– Я не говорю, что он мне интересен.
Разве нет?