Она совершает невозможное – обрывает ток, заговорив первой.
– Ну что, готов?
– Целиком и полностью.
Сначала я словно окрылен. Болтаю без умолку, рассказывая ей обо всех онлайн-тестах, которые проходил, и о человеке с прозопагнозией по имени Билл Чойссер, живущем в Сан-Франциско, том самом бородаче, который написал книгу об этом синдроме и выложил ее в Интернет в свободный доступ. О том, как неумение узнавать лица проявляется в школе, отражается на работе, отношениях с людьми и вообще жизни.
Но чем ближе мы подъезжаем к Блумингтону, тем больше я сникаю. Я просто чувствую, как сдуваюсь. Что я там узнаю? Сможет ли доктор Амбер Клайн помочь мне? Или мне лучше вместо этого поехать в Нью-Хэмпшир на встречу с Брэдом Дачейном? А что, если вся эта поездка – пустая трата времени? А вдруг мне скажут, что у меня какая-то серьезная болезнь? Что, если я узнаю, что это не прозопагнозия, а рак мозга?
– Я почти чувствую, что ты сейчас напряженно размышляешь. – Я смотрю на нее. – Ты забыл, что в машине еще и я?
Я так далеко забрел в дебри своих мыслей, что да, почти забыл.
– Извини.
Мы проезжаем указатель «Блумингтон – 15 км». Я чувствую, как душа у меня уходит в пятки и оказывается где-то в районе педали газа.
– А здесь радио есть?
– Радио здесь есть. А ты как думала, женщина? Господи Боже.
Жму на кнопку, и «Ленд Ровер» заливает музыка, забивающая все пространство между нами. Я пытаюсь сосредоточиться на словах, на мелодии, но тут Либби начинает крутить ручку настройки и выискивать песни, и мне кажется, что мой мозг распадается на части – части слов, части мелодий, части мгновений, части всего.
Наконец она находит понравившуюся ей песню и просто заводится от нее.
– Диско? Ты что, шутки со мной шутишь?
Я тянусь к приемнику, но она хлопает меня по руке. Я подлезаю под ее руку, но она снова шлепает меня, и дело теперь не в том, чтобы выключить музыку, а в том, чтобы коснуться ее, и руки наши как бы флиртуют. Наконец, она хватает меня за пальцы и сжимает их. И электрический разряд искрит у меня из большого пальца, мизинца и всех остальных. Я закашливаюсь, потому как что вообще происходит? Обращаюсь к машине:
– Извини, что такое с тобой случилось, крошка. Извини, что тебе пришлось это услышать. Извини, что мне пришлось это услышать. Извини, что я все еще это слышу.
– Что?! – кричит Либби. – Я тебя не слышу из-за своего пения и этой классной песни!
Теперь она поет во все горло и танцует. Она отпускает мою руку и объявляет:
– Импровизированный дансинг!
И продолжает петь, но теперь танцует вовсю, словно оказалась на сцене.
– Я люблю любить, но мой милый любит плясать, он хочет плясать, он любит плясать, он должен плясать.
– Какого чер…?
– Когда оркестр начнет зажигать, он вслед за ним захочет ноги в пол вбивать и всю ночь до утра отжигать. Пойдем! Мы кружимся вдвоем и пляшем, пока не упадем…
Это одна из самых банальных из всех слышанных мной песенок, но Либби просто вся в ней. Она ерзает на сиденье, поводя и тряся плечами, двигаясь ко мне и от меня. Она подмигивает и поет еще громче, но певица из нее никакая. Так что я начинаю подпевать вместе с ней, вроде бы как защищаясь.
И вот уже мы танцуем синхронно – головы направо, головы налево, плечи вперед, плечи назад. Мы выкрикиваем слова, и я колочу руками по рулю, а она размахивает руками, и играет лучшая из всех слышанных мной песен, и я улыбаюсь ей.
А она улыбается мне.
И это момент счастья.
Неуловимое мгновение.
Она произносит:
– Следи за дорогой, Казанова.
Но говорит это таким мягким голосом, которого я еще не слышал.
– Просто запомни: что бы мы сегодня ни узнали, эти исследования ничего не меняют.
Мне нравится, как Либби говорит «мы», словно она со мной заодно.
– Ты по-прежнему Джек Масселин. Все тот же смутьян. Все тот же ты.
Я разделяю мгновение счастья с Джеком Масселином. Если бы меня спросили пару недель или даже пару дней назад, могу ли я представить себе нечто подобное, я бы хохотала до икоты. Однако в этом и соль жизни вне дома: никогда не знаешь, что может случиться.
По-моему, он чувствует то же самое, но я не уверена.
Хорошо бы он чувствовал то же самое.
Лучше бы мне не сидеть здесь одной, совершенной одной, и ощущать мгновение счастья по отношению к нему в противоположность вместе с ним.
Я веду себя типа ла-ла-ла, ничего такого, поехали в Блумингтон, проверим, действительно ли ты не умеешь различать лица. Но в груди у меня сердце давит и отпускает, оно прыгает и трепыхается, словно вот-вот вырвется наружу и закружится по салону машины. Я приклеиваю на лицо дежурную улыбку, смотрю в окно и думаю: «О сердце, ты – предатель».
В лаборатории царит деловитая суета. Ассистент проводит нас к доктору Амбер Клайн (светло-каштановые волосы, широкие скулы, очки). Она одета во все черное, рукава закатаны выше локтей, на голове – высокая строгая прическа. Ей, наверное, лет около сорока. В лаборатории все тоже черное – полы, стены, потолки. Зал разделен на кабинки занавесками – черными, разумеется, – и создается впечатление, что мы оказались в декорациях для съемок музыкального видеоклипа. Либби – в лиловом, а я – в зеленом, и мы выделяемся на общем фоне, словно маяки.
Доктор Клайн указывает нам на стулья за одной из черных занавесок, так что мы оказываемся как бы в маленькой комнатке. Она загружает свой ноутбук и спрашивает:
– Я так понимаю, что вам нужно вернуться домой к вечеру?
На руке у нее современные часы, и она бросает на них взгляд: 09.54 утра.
– Ну, у нас что-то вроде комендантского часа.
Я улыбаюсь Либби, и она улыбается мне в ответ. Бант так и остался у нее в волосах над левым ухом, однако ее улыбка напоминает мне, как мама улыбалась во время папиных сеансов химиотерапии. Словно она твердо решилась пойти на все ради его/меня, хотя и знает, насколько все это на самом деле безнадежно.
– Я проведу с тобой серию тестов.
Доктор Клайн садится и начинает что-то выстукивать на клавиатуре.
Либби говорит мне:
– Вообще-то я собиралась подождать на улице. Я тут закусочную рядом видела. Просто скинь мне эсэмэску, когда закончишь.
Она берет мой телефон и забивает туда свой номер. Когда она мне его возвращает, я вдруг ощущаю дикую панику.
Из-за плеча я слышу ее нерешительный голос:
– Разве что… в том смысле, что я могла бы остаться…
Но мне ясно, что оставаться ей не хочется, и ловлю себя на мысли, что, может быть, вся эта обстановка с врачом и мозгами действует ей на нервы.
– Да нет, все в порядке.
Я смотрю, как она уходит, потряхивая распущенными волосами.
Доктор Клайн спрашивает:
– У вас в семье кто-нибудь страдает прозопагнозией?
– Не уверен. А почему вы спрашиваете?
– Это расстройство часто является наследственным, но существуют три вида прозопагнозии: приобретенная, эволюционная и врожденная. Она также может являться симптомом других расстройств, например аутизма. Ты когда-нибудь сильно падал? Были в детстве заболевания мозга?
– Я упал с крыши, когда мне было шесть лет.
– Головой ударялся?
– А может что-то вроде этого стать причиной неумения распознавать лица?
– Да. Это встречается не так часто, как эволюционная прозопагнозия, однако такое возможно.
– Я треснулся довольно сильно. Пришлось швы накладывать. – Я машинально тянусь к тонкому шраму под волосами.
Доктор ударяет по клавиатуре, и пока она стучит, меня словно осеняет: «Эта женщина станет копаться в твоих мозгах. От нее тебе не спрятаться».
Она выспрашивает, какие обследования проводились после моего падения, а потом интересуется, мог ли я распознавать лица до шестилетнего возраста.
Честный ответ таков: «Не знаю». Да, прошел все возможные обследования для выяснения, насколько пострадал мой мозг. Но узнавал ли я тогда людей по лицам? Не уверен.
Она говорит:
– Разумеется, твои родители заметили бы неладное, если бы у тебя вдруг возникли трудности с узнаванием окружающих.
– По-моему, я всегда очень хорошо компенсировал и скрывал все это. В том смысле, что даже тогда. Наверное, раньше я и мог узнавать людей, но был такой маленький…
– А твои родители заметили изменения в твоем поведении?
– Мама говорила, они ожидали, что я стану осмотрительным ребенком, но я делался все крикливее. Она сказала это, когда начала седеть.
Я улыбаюсь доктору, но она поглощена печатанием на клавиатуре. Я сижу и оглядываюсь по сторонам, говоря себе: встряхнись, сынок, перестань нервничать. Через минуту она кладет руки на колени и начинает говорить:
– Я не уверена, сколько ты сам всего узнал, Джек, но один из самых ранних задокументированных случаев прозопагнозии относится к тысяча восемьсот восемьдесят третьему году… По слухам, ею страдал Льюис Кэрролл. Когда в следующий раз станешь перечитывать «Алису в Стране чудес», возможно, увидишь намеки на это… Я уверена, ты знаешь, что такое приметы. Как тебе известно, прически и одежда могут меняться ежедневно. Мы имели дело с одной дамой, которая опознавала людей по обручальным кольцам, потому что эта примета меняется весьма редко…
Она увидит все, что ты скрываешь.
Внезапно я ощущаю себя голым. Мне и вправду приходится оглядеть себя, чтобы убедиться, что я все еще одет.
Первый тест – на известные лица. Он напоминает тот, что я проходил в онлайне: фотографии знаменитостей – только лица, волосы и уши скрыты. Доктор Клайн говорит:
– Значит, так, Джек. Секундомер тут не тикает, так что не спеши и рассматривай их столько, сколько тебе нужно.
Она разворачивает ноутбук, чтобы я мог с ним работать. На дисплее появляется лицо. Это просто овал с глазами, носом и ртом. Если я достаточно долго вглядываюсь в него, то это вовсе не лицо, а какая-то планета, испещренная кратерами и с тенями. Я одно за другим вбиваю имена, но если честно, то полностью лажаюсь.