но открывается только в личных отношениях между человеком и Богом. В отношениях «Я – Ты», которые каждый из нас должен выстроить самостоятельно.
В этой связи становится ясен смысл евангельских слов: «И отцом себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф 23: 9). Иисус говорит здесь, что отношения между каждым без исключения человеком и Богом уникальны и поэтому не могут строиться при помощи посредника.
На основании чужого опыта или чужого мнения, а также на базе той или иной нормы эти отношения невозможны. Они могут быть реализованы исключительно в личной молитве каждого. Вот почему в Нагорной проповеди Иисус советует нам: «Войди в клеть твою и, затворив дверь твою, обратись к Отцу твоему, Который втайне» (Мф 6: 6).
Огромная значимость этого призыва становится ясна только теперь. Можно сказать, что именно XX век стал веком молитвы. И только теперь становится ясно, почему так нужно человеку молиться даже в тех случаях, когда он не нуждается в «идее Бога» для того, чтобы объяснить, что происходит вокруг, как это было в случае с Лапласом. Не испытывая потребности в идее, мы нуждаемся в личных отношениях с Богом – в сущности, именно в этом заключается та новая религиозность, о которой некогда заговорил со своими учениками Иисус.
В какой-то момент нашей жизни в нее входит Бог – вне какой бы то ни было зависимости от того, как мы относимся к идее Бога. Тогда мы идем и покупаем Молитвослов. В России еще десять лет тому назад это было трудно, почти невозможно – теперь он продается везде, но всё равно во многих случаях это не помогает, ибо, раскрыв его, мы сразу начинаем тонуть в словах.
Начинаем пытаться вычитывать или проговаривать про себя содержащиеся там молитвы полностью и как-то сразу превращаем молитву в заклинание, суть которого, в отличие от молитвы, состоит именно в том, чтобы его произнести. В молитве же суть заключается не в словах, ибо молитва как раз выводит нас через слова в те отношения, где никакие слова уже не нужны (слова в молитве – как тропинка в лесу: она помогает идти вперед и достигнуть цели, но продвижение по ней не является самоцелью).
Феофан Затворник сравнивал молитву по книжке с прописями, которыми пользуются дети, когда учатся писать, а Франсуа Мориак называл ее piste d’envol, то есть взлетной полосой для самолета. Важно не прочитать быстро или медленно, внимательно или нет, важно использовать эти слова, как ключ в замке, чтобы этим ключом открыть сердце навстречу Богу.
К каждому замку требуется свой особый ключ: к одному – Иисусова молитва, к другому – «Богородице Дево, радуйся», к третьему – «Отче наш» или молитва мытаря из Евангелия от Луки, а к четвертому – молитва «Верую, Господи, помоги моему неверию» (Мк 9: 24), к какому-то – акафисты и каноны и так далее.
Молитва как монолог, как наша просьба, обращенная к Богу, не имеет никакого смысла, «ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф 6: 8). Но тогда перед нами неминуемо встает вопрос: а зачем вообще молиться? Быть может, только для нашего самоуспокоения? Наша молитва не является ли тогда видом аутотренинга, самогипноза, психологической автокоррекции? Не случайно же современные психиатры и психотерапевты так настойчиво убеждают своих пациентов ходить в церковь и в особенности научиться молиться.
И тем не менее Бог ждет от нас молитвы: в молитве мы вступаем с Ним в диалог, и именно через этот диалог Он раскрывает нам Свою волю. В молитве осуществляется та встреча с Богом, о которой постоянно говорит митрополит Сурожский Антоний.
У Альфонса Доде в романе «Малыш» изображен аббат, говорящий главному герою: «Кстати, я забыл тебя спросить… Ты любишь Бога?.. Нужно Его любить, мой милый, и уповать на Него, и молиться Ему неустанно, без этого ты никогда не выкарабкаешься из беды. От тяжелых страданий я знаю только три лекарства: труд, молитву и трубку… А что до философов, то на них не рассчитывай, они никогда ни в чем не утешат».
Проходит несколько лет. Доде изображает, как его герой забывается тяжелым сном у постели умершего брата и вдруг, очнувшись, обнаруживает, что в углу комнаты перед Распятием молится на коленях какой-то священник. Им оказывается тот самый аббат. Обессилевший от горя юноша узнает в его появлении присутствие Божие.
Интересно, что Иоанн Павел II рассказывает в одной из книг нечто подобное. Он говорит, что из детских воспоминаний одно живет в его памяти ярче всего: просыпаясь ночью, Кароль Войтыла почти всегда видел отца, который стоял на коленях и молился. «Его фигура являла мне образ непрестанной молитвы», – говорит Папа.
Молитва есть выход за пределы моего «я» и его возможностей – интеллектуальных, психологических и духовных. По мысли Франка, «перед лицом Святыни должен был бы умолкнуть всякий человеческий язык… ибо единственное, что адекватно святости этой реальности, есть молчание». Речь идет здесь о том, что можно было бы назвать новым исихазмом или богословием молчания, которое исходит из того, что человека связывает с Богом только личное доверие, основанное, по словам Паскаля, на «недоступных разуму резонах сердца».
Однако в отличие от исихазма эпохи святого Григория Паламы и Никодима Святогорца сегодня мало кто рассказывает на бумаге о том, что такое предстояние Богу. В наше время опыт молчания выражается скорее не в вербальной, а в визуальной форме.
Фотография и телевидение фиксируют для нас то, о чем раньше приходилось рассказывать словами. Киноматериалы о матери Терезе или об отце Софронии Сахарове оказываются просто бесценными. Становится ясно, что Бога можно увидеть, когда смотришь на человека, который молится… если он умеет молиться и если его безмолвная молитва почему-то попадет в кадр. Последнее, разумеется, случается не часто.
Есть у молитвы еще один аспект: через нее Бог делает нас соработниками, включая в число тех, кому «хорошо и прекрасно быть как братьям вместе» (Пс 132: 1). Отсюда становится ясна важность и необходимость и общей молитвы. «Научи нас молиться», – просят Иисуса ученики.
Хотя в молитве значимо не прочитанное слово, а порыв нашего сердца к Богу, тем не менее иногда бывает крайне важно молиться именно по книжке. Прежде всего ввиду того, что таким образом мы присоединяем нашу личную молитву к молитвам тех наших братьев и сестер, живых и усопших, которые молятся сейчас и прежде молились этими же словами. Молясь по писаному тексту, молясь словами, записанными для молитвы тысячу или более лет назад, мы в молитве сливаемся воедино со всеми, кто вот уже сотни лет молится, используя эти слова.
Так наши голоса начинают составлять один хор с людьми разных поколений и эпох, так мы оказываемся в Церкви рядом и становимся современниками. Песнь «Свете тихий» поется вот уже почти тысячу восемьсот лет. Иоанн Дамаскин составил пасхальную службу, казалось бы, новую и никак не связанную с древним чином, много позже – в VIII веке. Однако, составляя ее, он включил в свой текст как фрагменты из проповедей Григория Богослова, с которыми тот обращался к своим слушателям в IV веке, так и другие древние тексты.
Вот почему всякий раз, совершая пасхальное богослужение, мы присоединяем свои собственные молитвы к молитвам Григория Назианзина и Иоанна Дамаскина. К молитвам тех неизвестных переводчиков, кто переводил с греческого эти песнопения на славянский, и всех, кто составлял напевы к этим текстам, наконец, к молитвам тех, кто столетиями использовал их, «едиными устами и единым сердцем» воспевая пасхальную песнь. Так молитва (невозможная без личного предстояния перед Богом в запертой на ключ комнате) преодолевает время и пространство.
К тому же слово писаной молитвы может иногда помочь нам выразить то, что мы сами хотели бы сказать, но не можем. Важно только, чтобы слово молитвы, записанной в книжке, не прочитывалось и не проговаривалось нами, а вырывалось из сердца как наше собственное. В противном случае мы сразу перестаем быть христианами и становимся язычниками, под формой христианства исповедующими какую-то свою языческую, совсем не православную веру, ибо христианство – это наши личные, живые и не устаревающие отношения с Богом как с Отцом, открытые нам Иисусом.
В поисках Вечного Града
Предисловие
Эта небольшая книга поражает читателя, увлекает его и завораживает. Она написана православным священником и, безусловно, является христианской, но это ни в малейшей степени не клерикальная книга. Объем книги невелик, и при этом изумляет ее насыщенность – мыслями, информацией, многообразием затронутых тем. Однако читателя не угнетает ни обилие информации, ни интеллектуальная изощренность, ни удивительная эрудиция автора, потому что в книге много воздуха благодаря удивительной внутренней свободе, ощущаемой в каждой строке.
С первого взгляда книга кажется фрагментарной – небольшие главки, содержащие воспоминания о детстве и юности, размышления о церковных праздниках и обрядах, рассказы об интересных людях, встречавшихся отцу Георгию, мысли о писателях и поэтах… В самом деле, «В поисках Вечного Града» – книга, далекая от систематики, не ученый труд (хотя и труд ученого, каким был отец Георгий Чистяков), но внимательный читатель усмотрит за внешней фрагментарностью единый тематический стержень. Всё многообразное содержание сосредоточено на… нет, не на какой-то идее, а на Иисусе Христе, Которого автор полюбил в детстве, когда впервые прочитал Евангелие: «Теперь всё неожиданно изменилось. Изменилась сама жизнь. Оказалось, что я просто не могу жить без этой книги, вернее, без этого человека. Тогда я не задумывался над тем, кто это – “один из пророков”, Сын Божий или простой равви из Назарета». Не случайно отец Георгий ссылается на Владимира Соловьёва, который счит