Это позволяет скорректировать вывод о том, что
Екатерина у Пушкина оказывается тем самым идеальным монархом, который может даровать милость при всех формальных отступлениях от «закона» и «правосудия» [Проскурина 2020: 149].
На самом деле «испытание милостью» Екатерина проходит не вполне; как бы не решаясь миловать безусловно, она прикрывает милость квазиюридическими соображениями.
Между тем, в отличие от императрицы, настоящее «испытание милостью» выдерживает в «Капитанской дочке» Пугачев: в ответ на отказ Гринева от предоставления гарантий (ср. вопрос, который задала Маргарите Ламбрен Елизавета: кто поручится, что вы не возьметесь за старое?) Пугачев милует его без гарантий и отпускает на волю, причем происходит это после разговора о том, верит ли Гринев, что Пугачев – настоящий государь Петр Федорович:
Пугачев задумался. «А коли отпущу, – сказал он, – так обещаешься ли по крайней мере против меня не служить?» – «Как могу тебе в этом обещаться? – отвечал я. – Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя – пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня – спасибо; казнишь – бог тебя судья; а я сказал тебе правду». Моя искренность поразила Пугачева. «Так и быть, – сказал он, ударя меня по плечу. – Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь» [Пушкин 1937–1949: 8/1, 332–333].
Сходство двух дарований милости: екатерининского и пугачевского – отмечалось в научной литературе [Муравьева 2012: 457], однако не был сделан вывод, становящийся очевидным именно на фоне анекдота о Маргарите Ламбрен: способность миловать выступает в данном случае в роли «царского знака», пушкинский Пугачев тем самым – также проявляя «стратегическую интуицию»? – удостоверяет свое царское происхождение.
Разумеется, «Исторический словарь анекдотов о любви» не был единственным источником, откуда Пушкин мог почерпнуть знание о милости как монаршей прерогативе. Но он безусловно заслуживает право считаться одним из таких источников, тем более что сюжет о Маргарите Ламбрен переносит это знание из ученых трактатов в область общеизвестного исторического анекдота – то есть на ту почву, которая была близка Пушкину.
Вывод о том, что Пушкин финальной сценой между Екатериной и Машей Мироновой желал преподать императору Николаю I примерно такой же урок поведения с подданными-просителями, какой некогда преподала королеве Елизавете Маргарита Ламбрен, был бы, безусловно, чересчур сильным чтением. Однако вообще использование анекдота о Маргарите в актуальных прагматических целях нельзя назвать невозможным. Если в сборниках биографических анекдотов история Маргариты Ламбрен воспроизводилась без комментариев, то известен по крайней мере один случай, когда анекдот сопровождался контекстуализирующим обрамлением. Тот факт, что текст, о котором идет речь, напечатан в конце августа 1836 года (время, когда Пушкин уже кончил черновую редакцию «Капитанской дочки» и скоро начнет писать беловую), следует, конечно, отнести к чистым совпадениям, но сам этот текст весьма характерен.
Я имею в виду уже упоминавшуюся среди беллетрических обработок сюжета о Маргарите Ламбрен новеллу Фредерика Сулье. Она неоднократно (1843, 1870, 1872, 1898, 1900, 1901) перепечатывалась на протяжении XIX века как в сборниках прозы писателя, так и в периодических изданиях. Однако далеко не во всех этих переизданиях полностью воспроизводилась преамбула, предварявшая новеллу в первой публикации на страницах газеты «Пресса» (La Presse) 30 августа 1836 года (здесь новелла напечатана в нижней части газетной страницы, называвшейся во Франции фельетоном). Между тем преамбула эта очень четко показывает, что Сулье обратился к сюжету о Маргарите по жгуче злободневной причине. Дело в том, что с начала 1836 года во французских ежедневных политических газетах, и в том числе в «Прессе», активно обсуждался вопрос об амнистии для политических преступников любых убеждений, как республиканцев (в том числе для тех, кто был осужден после Июньского восстания 1832 года в Париже, а также участников Лионского восстания 1834 года, осужденных в результате «гигантского процесса» 1835 года), так и роялистов (министров Карла Х, осужденных в декабре 1830 года за причастность к попытке государственного переворота в июле того же года). Соответствующие петиции подавались с начала 1836 года. Оппозиционные депутаты произносили в палате речи, призывавшие правительство к «политике великодушия и примирения», а значит, к амнистии всех, кроме осужденных за убийство. Однако кабинет под руководством Тьера не торопился удовлетворить требования общества и тем более исполнить их безоговорочно. Сам Сулье в фельетоне под названием «Водевиль» («Пресса» от 12 июля 1836 года), рассуждая о том, что во Франции многие слова стали значить не то, что кажется, язвительно замечал:
Если бы какой-нибудь толковый словарь известил читателей, что свобода – это пассивная покорность, что права – это обязанности, оппозиция – бунт, а под амнистией следует понимать помилование, даруемое властью на определенных условиях, если бы все эти действительные значения слов были установлены раз и навсегда, люди наконец пришли бы к согласию и иные тревожные умы позабыли о тысяче вещей, каких они добиваются сейчас.
Ожидали, что амнистия будет объявлена в конце июля, по случаю очередной годовщины Июльской революции, но король и правительство дважды разочаровали французов: не только не объявили амнистию, но и не устроили смотр национальной гвардии по случаю открытия Триумфальной арки на площади Звезды (см. подробнее: [Сулье 2020]), и «Пресса» в политической передовице 2 августа 1836 года увязывала вместе обе эти ошибки правительства:
Ни смотра, ни амнистии! Неужели эту отрицательную политику следует считать системой? <…> отсутствие амнистии обмануло надежды, отсутствие смотра обнажило чувство роковой беспомощности.
Вопрос об амнистии был решен вскоре после публикации фельетона Сулье. 6 сентября 1836 года на смену кабинету Тьера пришел кабинет под руководством графа Моле, который месяц спустя хотя бы частично осуществил чаяния общества. Восьмого октября в правительственной газете «Монитёр» был опубликован указ об амнистии для 62 осужденных – но не всех без разбора, а исключительно тех, кто признал свои заблуждения и подал просьбу о помиловании; министры Карла Х в этот список включены не были (вероятно, потому, что о помиловании просить не стали), однако амнистия коснулась и их.
Все это обсуждалось в верхней, политической части газетных полос, фельетон же Сулье напечатан в части нижней, под горизонтальной линейкой, отделяющей одну часть от другой. Обычно темы верхней части никак не пересекались с темами нижней, отведенной литературным и театральным рецензиям, светской хронике, естественно-научным новостям. Лишь изредка фельетон с помощью намеков или прямых указаний перебрасывал разговор через линейку, открыто показывая, что авторы верхней и нижней части существуют в одном времени и пространстве; это то самое взаимное «заражение» (тематическое, идеологическое и даже поэтическое) верхней и нижней частей газеты, о котором пишет Мария-Ева Теранти [Thérenty, Vaillant 2001: 231]. Так вот, в случае «Маргариты Ламбрен» такое заражение безусловно имеет место, о чем свидетельствует вышеупомянутая преамбула:
Что бы кто ни утверждал, человечество бесконечно крутится в колесе одних и тех нравственных, промышленных и политических идей. Мы не тщимся показать в этой статье, что некие установления, которые мы считаем изобретениями вчерашнего дня, на самом деле восходят к самым давним эпохам общественной жизни и что некие свободы, которые современные народы объявляют великими завоеваниями, а современные монархи – огромными уступками, прежде принадлежали к области естественного права. Мы от всего сердца надеемся, что через несколько столетий законодатели, торжественно провозгласившие свободу печати, покажутся столь же смешными, что и члены Конвента, признающие существование Верховного Существа. Оскорблять Господа и мысль, неразлучную с Господом, удостоверением их права на существование есть одно из тех заблуждений, в какие ум человеческий впадает лишь тогда, когда под вопросом оказываются все люди и все принципы без исключения.
Эти размышления, навеянные нам политическим вопросом, который, возможно, скоро встанет вновь благодаря смене министерства, могут показаться неуместными на этой странице.
Под линейкой, которая отделяет наш фельетон от политических столбцов газеты, читатель не ожидает увидеть полемику по злободневным вопросам. Да мы и не собираемся заводить таковую, хотя опубликовать нижеследующий рассказ решились под влиянием недавних газетных споров об амнистии.
Если читатель благоволит вспомнить все, что было сказано за и против этой меры, а особенно если он не забыл, с каким горделивым презрением правительственные газеты отзывались о возможности помилования без всяких условий; если он примет во внимание, что идея эта показалась им одной из тех безумных и ужасных выдумок, какую могут распространять только умы невежественные или анархические, тогда, быть может, он согласится, что этот анекдот придется сегодня очень кстати и что два с половиной столетия назад сходные обстоятельства породили сходные мысли, а то и сходные результаты.
После этих слов Сулье переходит непосредственно к изложению истории Маргариты Ламбрен.
Следует заметить, что фельетон Сулье включается в обсуждение политических сюжетов из верхней части газеты не только простым упоминанием амнистии, но еще и обсуждением вопроса, нужно ли миловать осужденных безусловно или на определенных условиях. Маргарита Ламбрен дает на это ответ совершенно однозначный: милость, обставленная условиями, недостойна королевской власти, и Сулье, по примеру своей героини, напоминает об этом правительству собственной страны, хотя ею правит монарх не абсолютный, а конституционный. Фельетонист Сулье проявляет даже больший радикализм, чем его коллеги-публицисты, пишущие для верхней части страницы: они, комментируя в номере от 8 октября 1836 года известие о частичной амнистии и «распределительном правосудии», заявляли, что, хотя сами выступали за меры более широкие и более великодушные, не станут проявлять излишней требовательности и критиковать правительственный указ; министерство 6 сентября, пишет «Пресса», сделало первый и самый трудный шаг по тому пути, на который газета призывала его вступить, и надо надеяться, что оно продолжит двигаться в том же направлении