[251] [Gavarni 1864: s. p.].
Особенно важна констатация Готье: Гаварни «не проповедует, он рассказывает». В самом деле, если, например, у Домье подписи (вдобавок сочиненные не им), как правило, носят сатирический характер и, даже если это реплики, вложенные в уста персонажей, косвенно служат к обличению этих персонажей, то у Гаварни, напротив, персонажи просто разговаривают.
Наиболее характерные литографии из цикла «Лоретки» см. ниже, с. 251–257.
Современный исследователь иллюстраций пишет о Гаварни пренебрежительно: «его подписи, очень болтливые, превращаются порой в настоящие скетчи» [Melot 1985: 336]. Это претензии эстетические; на шесть десятков лет раньше другой исследователь, немец Эдуард Фукс, выдвигал против Гаварни обвинения этические, практически предвещающие современную фемповестку:
Все картинки Гаварни и все подписи под ними нападают на женщину, направлены всегда против женщины и никогда против мужчины. <…> Метод Гаварни следующий: делая вид, что возвышает женщину, он принижает ее до простого объекта желания, ибо возвышает он исключительно ее эротическую сторону. Оценки его зависят исключительно от того, способна ли женщина пробуждать мужское вожделение или еще не способна, а может быть, уже не способна по причине возраста. Именно эта форма принижения женщины, открыто или тайно одобряемая очень многими мужчинами и глубоко укорененная в человеческой душе, и способствовала славе Гаварни [Fuchs 1925: 18][252].
И те, и другие претензии, на мой взгляд, совершенно необоснованны. Во-первых, и по содержанию подписей, и по облику лореток, изображенных на картинках, видно, что автор если и посмеивается над ними, то очень мягко, не столько с осуждением, сколько с сочувствием, по выражению Бодлера, «чаще льстит, чем язвит, поощряет, а не осуждает» [Бодлер 1986: 167]. Но некоторые рисунки вообще лишены не только сатирической, но даже и юмористической направленности (например, ил. 4, где лоретка примеряет «шикарную» каскетку[253]). Даже игра слов (как, например, в случае с enceinte continue[254] на ил. 7) здесь такая, какая была бы вполне возможна в живой разговорной речи (поскольку укрепления в то время обсуждались всеми и повсюду). Это в самом деле скетчи, сценки, но сценки специфические – почти бессюжетные фрагменты повседневного быта, и тот факт, что слова аккомпанируют изображению, делает литографии «звучащими» и превращает их последовательность в род звукового кино до изобретения не только звукового, но и вообще любого кино или в предвестие комиксов с «пузырями»[255].
Ил. 2:
– Миленький, скажи мне свое имечко.
Ил. 3:
– Погубить лучшие годы, растерять все иллюзии, простодушие, юность, будущность… все на свете!..
– Из-за такой мерзкой жабы!..
Ил. 4:
– Черт возьми! Луиза, у тебя каскетка…
– Шикарная, скажи?
Ил. 5:
– Напрасно ты, дочь моя, позволяешь малышке так с собой разговаривать.
– Скажи: бабушка, отстань.
Ил. 6:
– А ведь у того юнца был такой сентиментальный вид.
– Ага, как же… Сентитиментальный, как у болванчика… И эта дрянь еще руки распускает.
– Да, тут веселого мало.
Ил. 7:
– Ты будешь крестной матерью…
– Как! Опять? Снова из осадного положения – в интересное.
Ил. 8:
– Прикинь, малыш Эмиль зовет меня обедать, а я должна ужинать с г-ном Таким-то… знаешь, толстый, как бочка.
– Дура! С толстым надо обедать, а ужинать – с малышом.
Ил. 9:
– Ты, значит, здорово втюрилась?
– Не говори! Вот уже три недели… Встретила его в день Святого Медарда, во вторник… Он мне сразу понравился.
– Ах, так это все тот же Анри… если понравился в день Святого Медарда, это на сорок дней, не меньше.
(День Святого Медарда празднуется 8 июня; согласно народной примете, «если на Медарда дождик с неба льет, сорок дней подряд он не перестает». – В. М.)
Ил. 10:
– А я вам говорю, что это не вашего генерала сапоги, у него ноги как у слона, а его кабриолет я сейчас видела перед Биржей! Это шпоры Альфреда, а вы, мисс Анна, просто двуличная дрянь.
Ил. 11:
– Как подумаешь, что такое наши чувства, милая моя, смех и грех, вот что я тебе скажу!
– Да что говорить, бандитское гнездо, и ничего больше!
Ил. 12:
«Париж, 26 октября 1841 года. Первого января следующего года обязуюсь заплатить мадемуазель Бопертюи триста два франка семьдесят пять сантимов…»
– Чем? привязанностью? нежной предупредительностью? преданностью?
– Пожалуйста без глупостей!
– Товарами.
Ослабленность сатирического тона и синтез изображения и звука обуславливают принципиальное отличие серии «Лоретки» от двух изданий на ту же тему, связанных с тем же рисовальщиком. Первое – книга 1841 года «Физиология лоретки», где текст Мориса Алуа сопровождается рисунками Гаварни, но не теми, какие вошли в интересующую нас серию, а другими. В «Физиологии лоретки» (переизданной в 1850 году под названием «Лоретка») Гаварни просто иллюстрирует комико-сатирический текст, представляющий собой подробнейшую классификацию разных видов лореток.
Ил. 13:
– Увести у меня любовника! Ты! У меня! Скажи спасибо, что это всего лишь Анатоль! Будь это Эмиль, я бы тебе, цыпочка, показала, где раки зимуют!
О том, насколько иным, нежели у Гаварни, был подход к слову в соотношении с картинками у Мориса Алуа, свидетельствует его рассуждение из другой книги с рисунками Гаварни, «Физиология грузчика», вышедшей впервые в 1842 году, а в 1850‐м переизданной под названием «Грузчик» («Le Débardeur»); она посвящена вышеупомянутому débardeur – костюму грузчика и одновременно людям, которые в нем являются на карнавал. Начав с утверждения, что вообще-то débardeurs – это могучие широкоплечие мужчины, которые разгружают товары с кораблей, стоя в воде, Алуа продолжает:
В наше время, когда философический дух предписывает всем нарядам иметь один фасон и один размер, грузчик (débardeur) – одна из тех социальных категорий, представители которой отважнее всего защищают свой наряд от узурпаторов в лице редингота и панталон; грузчик дорожит своим красным поясом, как солдат из Олимпийского цирка – своим знаменем, а наряд его – едва ли не единственный, который аристократия, копирующая народ, может использовать для своих метаморфоз.
Лоретка, которая обошла весь мир, одеваясь и раздеваясь, примеряла берет швейцарской молочницы, юбку эльзасской торговки вениками, красный колпак рыбака с Лидо, куртку кормчего из Архипелага, короткие штаны ямщика из Лонжюмо.
Сегодня все свои чувства она обратила на грузчика – его наряд составил бы основу ее приданого, если бы Лоретка выходила замуж; однако чистокровный грузчик возмущается и упрекает подражателей в святотатственном уродовании исходного костюма. Лоретка украшает его вышивкой, лентами и кружевами, умащает благовониями, осыпает блестками; свято верна она лишь трубке.
Но оставим грузчиков из Берси и последуем за грузчиками Гаварни, за теми, чьи радости и горести, превращения и любовные похождения запечатлел карандаш остроумного художника. Физиология, которая лежит перед читателем, не наше творение, это творение рисовальщика. Мы не претендуем ни на что, кроме роли чичероне, чье дело – объяснять с большим или меньшим талантом то, что сотворено художником. Нам могут возразить, что нарисованная им Лоретка не нуждается в комментарии, что она разговаривает и танцует, пьет и курит точь-в-точь как Лоретка настоящая. Честно говоря, мы и сами так считаем, но в свое оправдание сошлемся на то, что нынче, в пору карнавала, позволительно назвать секретом Полишинеля. Гравюры Гаварни заняли бы всего пять-шесть страниц; меж тем читателю в проспекте было обещано в три раза больше… пришлось взяться за прозу… Да простят нас читатели и Гаварни! Незваный гость на пиру соавторства постарается заговорить публике зубы и заставить позабыть о своем узурпаторстве. Да поможет нам Бог паразитов! [Alhoy 1842: 8–11].
Алуа совершенно не стремится предоставить слово персонажам своей книги и честно признается, что делает это исключительно из корыстных соображений. Что же касается его отношения к лореткам, то оно в самом деле (в отличие от того, которое отличает подписи Гаварни в его собственном цикле «Лоретки») весьма пренебрежительное.
Так же пренебрежительно, как о существе исключительно корыстном, отзываются о лоретке и Гонкуры в книге 1853 года «Лоретка», которая хоть и начинается с посвящения Гаварни, но сопровождается одним-единственным его рисунком. Замечу кстати, что обличительный характер книги Гонкуров дал одной французской исследовательнице повод упрекнуть его предшественников, в частности Бодлера, в идеализации лоретки. Бодлер в уже цитировавшейся статье писал:
Лоретка, как уже говорилось, вовсе не является покорной содержанкой, <…> женщиной, которая обречена жить в мрачном уединении со своим покровителем – золотым истуканом, генералом или банкиром. Лоретка свободна, она приходит и уходит, когда ей вздумается. У нее открытый дом. Она никому не дает над собой власти, она своя в кругу художников и журналистов [Бодлер 1986: 168].
Так вот, современная исследовательница опровергает это утверждение Бодлера и Готье, на которого тот, по всей вероятности, ссылается («как уже говорилось»), и разоблачает «миф» о ло