— Ах, тут нечего и понимать! И для чего тебе все понимать? Слушай и смотри. И изобрети способ проникнуть ко мне! Разве не в этом весь вопрос?
И он слушал ее речь, как лучшую музыку, и жадно смотрел на нее, и напряженная мысль, забыв и отодвинув все и всех, изобрела способ. Вспомнилась наружная лестница на чердак, по ту сторону дома. По этой лестнице не очень трудно забраться на крышу. А если быть ловким и не робеть, с крыши дома можно проникнуть и на балкон мезонина.
— Я сейчас буду у тебя. Жди! — жарко прошептал он, весь загораясь.
— Не может быть!
Испугавшись своего крика, она вновь зажала рукою рот.
— Буду!
Он поспешно обежал дом. Снял сапоги и спрятал их в траву у самой лестницы. Проворно и ловко пополз по крыше. В опасном месте, во время прыжка с крыши к перилам висячего балкона, подумал: «Да будет благословенно имя женщины!»
Она широко развела руками, внезапно увидев его на своем балконе.
— Ты не оборотень?
Он крепко обнял ее, с мучением, весь задохнувшись. Она погрозила ему пальцем:
— Тсс-с!.. Тише! Постоим здесь тихо-тихо и посмотрим на грозу! У-y, как хорошо вдвоем!
Она прикрыла его вместе с собой одним платком. Замерли, облокотись на перила.
— Ты не будешь больше мучиться здесь, подле меня?
— Не буду.
— Ты любишь меня?
— Люблю.
— Я не отпущу тебя долго-долго, буря моя! Антон! Тоня! Тонечка!
Было неприятно, что и она зовет его чужим для него именем. Хотелось раскрыть тайну.
Плечо теснее жалось к плечу.
Кофточкин и «брат здешнего станового пристава» Виталий Иволгин ночевали в одной комнате. На другой день, в пять часов утра, в лощине, между буграми, совсем неподалеку от усадьбы «С гор вода», должен был произойти поединок на пистолетах между Илюшей и Богавутом. Виталий Иволгин предназначался в секунданты Богавуту. Кофточкин — Илюше. И, конечно, никто в доме, кроме участников дуэли, ничего не знал о предстоящем. Льва Семеновича же и совсем не было дома: он все еще был на ярмарке. Кофточкин еще за неделю достал дуэльные пистолеты, брошюрку о дуэлях, фотографический аппарат и высокие лакированные сапоги со шпорами для себя. Он был убежден, что секундант непременно должен быть в высоких сапогах и при шпорах.
— Во всяком случае, так красивей. И это не возбраняется законом, — отвечал он на возражения Илюши. — Посмотри, как все будет у меня великолепно. Дуэль я избрал для вас — чистое загляденье. Маковский на полотне изобразить может такую! Германского образца № 6. Вот какую дуэль! Живопись, а не дуэль! Картинка на бонбоньерку!
И, конечно, он был убежден, что поединок разрешится сущими пустяками: Богавут получит легкую царапину в левую ногу, ниже колена. Вот и все. Поэтому решено было заранее доктора не приглашать, чтобы не делать лишней огласки. Илюша говорил:
— Мою царапину ему и Надежда Львовна перевязать сумеет. Своими ручками. Ему же будет приятней! Не надо доктора!
— А кавалергард и совсем стрелять не умеет, — возбужденно восклицал и Кофточкин. — Сегодня он мне опять с холодной гордостью заявил: «Еще раз прошу передать вашему приятелю, что я свою пулю пошлю вверх, ибо все равно стрелять не умею. И, вообще, смотрю на все это как на комедию!» К чему же тогда доктора?
Вообще, дуэль обещала доставить Кофточкину одно удовольствие. Одно лишь огорчало его: снимать фотографию во время поединка Илюша ему настрого запретил. Пришлось согласиться сняться после поединка, но на том же месте, в сапогах со шпорами и с револьвером в руке.
— На фотографии я напишу, — гордо и радостно заявлял Кофточкин, — «дуэль такого-то с тем-то. Германского образца № 6. Секунданты — те-то. Такого-то числа и месяца, в таком-то месте». И буду показывать всем знакомым барышням. Пусть смотрят!
Он расписывал все это так соблазнительно, что и Виталию Иволгину пришло на мысль: не сняться ли и ему после поединка с револьвером и в сапогах со шпорами? И мысленно он уже примеривался к ноге Кофточкина. Хотелось поскорее узнать, полезут ли ему на ногу сапоги Кофточкина. А Кофточкину ужасно как нравилось и самое слово «секундант», — главным образом, тем, что оно походит на слово «адъютант».
И в виду предстоящего столь заманчивого развлечения, Кофточкину снились всю ночь самые приятные сны. Он видел себя юнкером какого-то полка, обладавшего удивительно красивой формой. На бледно-розовом, обшитом золотой оборочкой, погончике у него был вышит каким-то затейливым швом золотой орел, а ниже — хорошенькая барышня, с незабудкой в руке. И все юнкера в этом полку будто бы именовались «секундантами».
Проснулся он рано и веселый.
А потом вдруг растерялся, испугался и заметался. Разбудил Виталия Иволгина и сообщил ему свои опасения: вдруг Илюша или Богавут на месте поединка рассердятся друг на друга, не сдержат своих обещаний и выстрелят друг в друга серьезно? Что, если результатом явится тяжелая рана того или другого?
Виталий Иволгин тоже испугался и сказал:
— Н-да-с!
Кофточкин прямо-таки забегал по комнате, хватал себя за виски и восклицал:
— Будь я проклят! Зачем я согласился на это безобразие!
Кидался в кресло, высоко вскидывая коленами, и опять вскрикивал:
— Будьте вы прокляты, все секунданты!
А потом вдруг замолчал, будто о чем-то вспомнив. Долго соображал, морща свое и без того короткое лицо. Сообразив окончательно, почти весело подошел к Виталию Иволгину.
— Знаешь что? А сами мы возьмем и эту дуэль обезвредим! Окончательно обезвредим!
— Н-да? — спросил Виталий Иволгин.
— Конечно. Один знакомый артиллерист говорил мне, что если положить в пистолеты двойной заряд пороха, то пули полетят выше голов, под облака! Они так одну дуэль обезвредили. Мои знакомые артиллеристы. Ей-Богу же!
— Н-да? — опять спросил Иволгин.
— Давай, и мы эту дуэль обезвредим? А? Закатим в пистолеты двойные порции пороха? Ведь заряжать-то их будем мы! Но, только, конечно, противникам об этом — ни-ни! Ни звука! Ты согласен? Ведь только безвредные дуэли и интересны!
Иволгин согласился.
— Н-да! — сказал он угрюмо.
Утро было ясное, розовое, веселое; пели иволги и куковали кукушки. Сад, освеженный дождем, сверкал зеленью, улыбаясь окнам дома.
А Кофточкин, тоже уже совершенно веселый, подошел к Иволгину и, гремя шпорами, положил ему на плечо руку.
— Пора, — сказал он ему важно, — час поединка уже близок. Иди и разбуди Антона Григорьевича. Но, ради Бога, сделай свои усы позадорнее! Я захвачу ящик с пистолетами. Мерку я уже передвинул как надо. А ты захвати фотографический аппарат. Да поправь же поскорее усы! Господи, как ты себе подвязал галстук! Дай, я тебе его поправлю, — вот так!
А Илюша в это время разглядывал свое лицо в зеркало и старательно душил виски.
«Выгляжу, как на параде», — думал он не без удовольствия.
Ровно в пять часов, в лощине, между холмами, на поляну, окаймленную развесистыми веселыми ветлами, с одной стороны вышел Богавут с Иволгиным, с другой — Илюша и Кофточкин. Всегда несколько суровое лицо Богавута беззаботно улыбалось; его, видимо, смешила вся эта история. А лицо Илюши было несколько помято и бледно, — впрочем, от бессонных ревнивых ночей. Секунданты молча сошлись, гордо поздоровались. Замерли на мгновение в заранее обдуманных позах. Кофточкин глубокомысленно приложил к углу рта мизинец.
«Как жаль, что нас сейчас не снимает фотограф», — думал он.
А Виталий Иволгин соображал: «Его сапоги будут мне тесны, это ясно!»
Потом Кофточкин, с широкими жестами и взмокшим лбом, заметался по поляне, разъясняя дуэль германского образца № 6, изображая ее жестами; он носился, как угорелый, подбегал то к Илюше, то к Богавуту, то к Виталию Иволгину, умолял всех быть сдержанными и красивыми, просил выдержать точно слова его команды, а паузы украсить медлительно-серьезными позами. Однажды, оговорившись, он сказал:
— У нас, в образцовой германской армии, принято…
Затем, вихрем носясь по полям, он поставил обоих противников на расстоянии двадцати пяти шагов, спиною друг к другу.
— Пистолеты держите вверх дулом. Вот так! Спасибо! — кричал он, размахивая высоко приподнятой рукой. — Затем я буду считать раз, два, три! По сигналу «три» вы должны быстро повернуться друг к другу лицами и выстрелить! Слушайте: раз!
Слово команды он выкрикнул с таким неистовством, что мирно распевавшая иволга испуганно перелетела с одной ветлы на другую. И, скосив вниз голову, внимательно оглядела кричавшего.
— Два! — закричал Кофточкин, словно в гневе.
Затем он на мгновение передохнул, как-то втянув щеки, сделал свое лицо безукоризненно симметричным, безмолвно, но грозно и высоко поднял руку, выдерживая паузу.
«Правый сапог мне на ногу ни за что не полезет, — думал Виталий Иволгин, — мозоль помешает!»
Кофточкин все еще выдерживал паузу, считая ее верхом совершенства по пластичности.
— Трр-ри! — вдруг рявкнул он свирепо.
Поляна дрогнула под слившимися в один выстрелами, вся заволоклась дымом. Но когда дым рассеялся, Кофточкин увидел: Богавут сидел на земле, свернув по-турецки ноги, боком к Илюше, обеими руками держался за живот и тихо раскачивался из стороны в сторону. Шляпы на нем не было; она валялась рядом, на земле. Кофточкин ничего не понял и поглядел на Илюшу. Илюша также недоуменно поглядел на него. Виталий Иволгин спокойно говорил, кивая на Богавута:
— Зачем он сел? Ведь дуэль кончилась!
Внутри Кофточкина вдруг точно что оборвалось. Он понял все и ураганом подбежал к сидевшему.
Лицо Богавута казалось серо-зеленым, брови были как-то перекошены. И еще что-то было на этом лице страшное и тяжкое.
— Что такое? — выдохнул Кофточкин. И увидел: сквозь пальцы, которыми Богавут придерживал живот, медленно ползла алая, теплая, словно кричащая кровь.
— А-а! — вздрогнул Кофточкин.
Перекашивая губы и раскачиваясь, Богавут тихо спросил:
— За что он меня? В живот!
И все раскачивался. Торопливо к нему бежал и Илюша. Кофточкин, полуобезумев, весь трясясь, наскочил на него: