И урезонив себя так, он вдруг коротко и весело заржал, как молодой жеребенок, выпущенный из темного стойла на майское поле.
— Гы-ы-и…
И этот внезапный смех сразу же отогнал жутких чудовищ, выглянувших из-за туманных далей. Душные туманы будто прорезало бодрым и свежим лучом.
Петруша сделал несколько шагов, полуоткрыл калитку во двор Лярских и тихо спросил, пытаясь уже улыбаться:
— И что же, мы начнем? Да?
— Гут! — выговорил Верхолетов и вдруг добавил: — Отступают только трусы!
Добавил он это собственно для самого себя, чтобы заглушить последние остатки страха в своем сердце. Но Петруша принял это за намек на то ощущение, которое так властно охватило его минуту назад. Может быть, Верхолетов успел что-либо подметить на лице Петруши? Ужели да?
Он горделиво выпрямился и широко распахнул полотно калитки.
— Да будет так. Позор трусам! Отступлению радуются только мерзавцы! — произнес он, в свою очередь, не без пышности.
— Гут, — тихо кивнул Верхолетов, — же сюи прэ! — добавил он по-французски. — Ком тужур.
Его толстоватые губы раздвинула улыбка. Он хотел казаться беззаботным, как молодой жуир, как богатый мот.
— Кабалеро! — почти с улыбкой повернулся он затем к Гриньке. — А вы станьте вот здесь, будьте любезны, и если в этом переулке появится чья-либо предательская тень, свистите во все горло, благо горло вам Господь Бог дал презевластое! Ну-с, кабалеро! Будьте любезны! Станьте именно вот здесь!
Лицо Верхолетова в эту минуту показалось Петруше столь великолепным, столь блестящим изысканным хладнокровием, что его сердце больно ущемила черная зависть.
Наскоро, боясь стать вторым, он подумал про себя, точно прочитал по книжке: «но молодой человек с бледным и благородным лицом все-таки первый с дерзкой смелостью переступил порог предательской таверны» и прошел через калитку во двор Лярских, опередив Верхолетова, высоко подняв голову.
Мягкий вешний сумрак вкрадчиво струился во дворе весь в прозрачных шелестах, в ласковых вздохах. Кусты акаций будто томились у заборов, вырисовываясь воздушными намеками. Сквозь щель в зеленой ставне пробивал свет и ложился на бархатной зелени подорожника. Припав к этой щели глазом, Петруша сообщил Верхолетову:
— Они здесь обе. И Дашок и Глашок. Сидят в столовой. Глашок вышивает туфлю, а Дашок нюхает табак. Вот никогда не знал, что Дашок занимается нюханьем табаку! — удивился он. И опять припал глазами к щели. Теперь он увидел и попугая «господина Кро», и «Помадку», мирно дремавшую на гарусной подушке, и кота «Мурза-Мурзу», щурившего светящиеся фиолетовые глаза.
— Все благополучно? — справился у него Верхолетов, чувствуя тонкий холодок в пальцах.
— Все благополучно! — ответил Петруша и оторвался от окна. Поспешно он надел затем на свое лицо черную полумаску, желая и в этом опередить Верхолетова.
Верхолетов последовал его примеру:
— Начнем, когда так, оперировать, — ободрил он Петрушу снисходительно.
Петруша пожал плечами и двинулся к черному крыльцу. По заранее и строго обдуманному плану прежде всего они должны были запереть снаружи на замок дверь черного хода. Железные кольца в косяке и на полотне двери здесь имелись, требовалось, значит, лишь захватить с собою замок и ключ. А тогда они должны были позвонить у парадного хода. Дверь отворять, конечно, к ним выйдет Федосеевна. И Верхолетов тотчас же арестует ее тут же у парадного хода. А Петруша пройдет к старухам Лярским и довершит дело. «Конечно, не проливая ни капли крови!» — как торжественно клялся он. И, подойдя к черному ходу, Петруша выполнил первый пункт строго обдуманной программы. Замок щелкнул под рукою Петруши, дверь замкнулась. Двигаясь у самых стен, с черными масками на лицах, они оба поспешно обогнули дом и снова застыли у парадного хода, вдруг как-то странно насторожившись. Выполнение первого пункта программы точно внезапно перевоплотило их, сделав их вещью в чьих-то руках, жалкими автоматами, подчиненными не собственной своей, свободной воле, а навязанной им машине, скрытой бездушной пружине. И, застыв у парадного хода, они внезапно поняли это свое перевоплощение и жутко испугались его. Но они хорошо поняли в ту же минуту, что им уже и не уйти от предначертанного, — как не уйти от мокрых объятий волн щепке, подхваченной бурным потоком.
Влачась между новых ощущений, чувствуя свою беспомощность, но желая показать себя все еще господином своих дел, Петруша вдруг улыбнулся бледной, точно нарисованной на его губах кем-то чужим, улыбкой и высокомерно спросил Верхолетова:
— Ну-с?
— Ну-с? — ответил и ему Верхолетов. И глухо добавил:
— Кто же из нас будет звонить в эту дверь?
— Да я, — снова неестественно улыбнулся Петруша совсем не своею улыбкой, пожимая плечами. И сильно надавил кнопку. Обостренным слухом он услышал свой звонок, жалко занывший где-то далеко от двери. Вероятно, на кухне.
В голову Петруши точно ударило что-то тяжкое, обдав его мозг словно гарью. Верхолетов шепнул ему:
— С-с-с…
И Петруша еще раз почти с отчаянием надавил звонок. Опять точно завыла, гневно заплакала медь. Хрипло залаяла «Помадка». Крикнул чей-то голос, и зашуршали поспешные шаги.
— Это вы? — послышалось из-за двери весьма приветливо и радушно.
И в прорезе отворяемой двери показалась крупная волосатая бородавка на сморщенном желтовато-синем лице Федосеевны.
Петруша поспешно рванул к себе эту дверь. Верхолетов схватил Федосеевну за руку.
— Ни с места! Молчание! — выговорил он, выхватывая из кармана револьвер и потрясая им над плечом старухи.
Федосеевна спустилась на ступени крыльца, зажимая виски.
— Батюшки… ба… ба… — шептала она. — Ее глаза сделались стеклянными и мутными.
— Молчание! — еще раз пригрозил ей Верхолетов строго.
Но тотчас же дружелюбно потрепал ее по плечу и добавил:
— Не бойтесь, мы не сделаем вам ничего худого. Мы только возьмем немного денег у Лярских…
— Ба… ба… ба… — шептала старуха и раскачивала головой.
Петруша быстро прошел мимо нее в комнаты. В прихожей кубарем под его ноги подкатилась с неистовым лаем «Помадка», но, обнюхав его колени, вдруг замолчала. Снова залаяла, косясь на его маску, но уже совсем без злобы. И даже, хотя и нерешительно, повиляла хвостом.
— Кто там? — послышалось из столовой.
Петруша вынул из кармана револьвер, поправил на лице маску и в два шага переступил порог столовой.
— Ни с места! Молчание! — произнес он, делая свой голос хриплым и грубым, совершенно так же, как он произносил эти слова дома, разучивая перед зеркалом свою добровольную роль.
— Ни с места! — повторил он свой окрик.
Впрочем, старухи и без того не двигались, словно замерзнув в своих креслах. Глашок уронила на пол свое вышиванье. Дашок истерично моргала обоими веками. Только кот, презрительно щурясь, едва удостоил окинуть ленивым взором странного и грозного посетителя.
— Действую именем партии! — грозно заявил Петруша. — Мне надобны ваши деньги, сколько их у вас найдется! Все без утайки! Повинуйтесь, ибо сопротивление бессмысленно! — высыпал он целым ворохом.
Старухи безмолвствовали. Ластясь к коленам старух, совсем радостно залаяла «Помадка», точно хотела разоблачить перед хозяйками тайну пришельца.
«Не бойтесь, это только Петруша», — точно сообщала она хозяйкам своим веселым лаем, и пробовала даже улыбнуться, подбирая седеющую щеку и обнажая желтые поломанные зубы.
Между тем Глашок как будто несколько пришла в себя и поняла, чего от нее требовал страшный посетитель. Вздрагивающей рукой она оправила на себе юбки, почему-то поспешно перекрестилась и, привстав с кресла, направилась шмыгающей походкой к пузатому комоду, выпятившему свой лоснящийся живот тут же, у стены столовой. Открыв верхний ящик, она долго рылась в нем, в то время как Дашок все еще потерянно моргала обоими веками, а Петруша стоял посреди столовой в горделивой позе, желая всем своим видом изобразить холодно-непреклонную волю и презрение к жизни.
«Ни один мускул его лица, полуприкрытого изящной полумаской, не дрогнул, — точно читал он по книжке, — а его благородная поза говорила о каменной воле»…
— Вот вам… деньги… четыреста пятьдесят ру… — проговорила Глашок, приближаясь сбивчивой походкой, придерживая в руках кипочку денег.
Петруша с достоинством поклонился и протянул руки.
«Что мне сказать им?..» — думал он.
Старуха пожевала губами.
— Денег нам… не жалко… — вновь заговорила она, — пусть… четыреста пятьдесят нас не разорят… что же? Но нам жалко вас… вы еще юноша…
«Что ей мне сказать?» — почти впадал в отчаяние Петруша.
— И что вас ожидает… если вы не образумитесь… — все жевала губами старушка, — подумайте!.. Юноша… юноша…
Петруша спрятал деньги в карман. «Так ли я поступаю», — мелькнуло в нем.
Выпрямившись, он произнес:
— Сударыня, мы подчиняемся верховному комитету беспрекословно.
— Караул! Грабят! — вдруг истерично взвизгнула Дашок в своем, кресле и неистово заколотила ногами об пол.
Проснувшийся попугай задавленно выкрикнул в своей клетке:
— Га-аспадин Кро-о! Та-ак, так, та-ак!
Снова неистово залаяла «Помадка». А потрясенный и выбитый из колеи всеми этими неожиданностями Петруша вдруг услышал звонкий возглас Верхолетова:
— Спасайся, кто может!
Петруша сразу оцепенел. Его ноги обдало холодом.
— Ай-ай-ай! — истерично визжала Дашок.
«Надо бежать», — подумал Петруша.
«Ну, беги же, беги же», — приказывала ему мысль.
Глашок жевала губами, точно еще желая говорить и говорить.
Петруша рванулся с места и тут же услышал негромкий хлопок револьверного выстрела где-то недалеко, вероятно около парадной двери. Послышались жалобные возгласы Федосеевны. Петруша бросился в прихожую.
— Петров! Сидоров! Карпов! Как тебя? — звучал у парадной двери зычный голос.
— Казанская Божия Матерь! Печерские чудотворцы, — жаловалась Федосеевна.
Послышалось бряцание сабли.