Эта бесплатная подача кислорода должна прекратиться, и она резко прекращается при рождении. В одно мгновение протоки, проходящие сквозь печень и сердце, закрываются, и кровь направляется в легкие, чтобы обогатиться кислородом. Одновременно с этим мозг должен начать подавать сигналы мышцам, отвечающим за дыхание. Глаза должны открыться и адаптироваться к залитому резким светом миру. Наконец легкие, по-прежнему заполненные амниотической жидкостью, должны мгновенно надуться с первым вздохом жизни. Альвеолы впервые расправляются, вместе с первым глубоким вдохом всасывают амниотическую жидкость и немедленно начинают извлекать кислород из атмосферы. Из наполненных жидкостью легкие превращаются в наполненные воздухом, они переходят из спящего состояния к извлечению кислорода, и все это в первые несколько секунд жизни.
К сожалению, для некоторых младенцев такой скачок из пребывания в утробе к жизни в атмосфере не проходит без серьезных осложнений. Я лично пережил такое однажды. В один невыносимо жаркий день в конце весны я гнал машину в больницу по переполненным автомобилями улицам Филадельфии со своей женой на позднем сроке беременности. В ответ на схватки в животе жена периодически сжимала мне руку до онемения, усугубляя мое беспокойство.
Мы подъехали прямиком к больнице, и я отдал служащему ключ от машины. Тут же появился человек с креслом-каталкой, и нас мгновенно увлекли в приемный покой для беременных. Медсестра в ярко-зеленом костюме сразу же надела перчатку и бесцеремонно ввела руку в мою жену. «Матка у вас уже практически полностью раскрылась, – сказала она. – Вас нужно в родовую. Срочно!»
Наши сердца принялись бешено колотиться, и мы инстинктивно схватились за руки. Медсестра ушла, но ненадолго, а вернулась в сопровождении толпы других медиков. С механической эффективностью один из них установил внутривенный катетер в руку моей жены, другой надвинул ей манжету для измерения кровяного давления, а третий застегнул вокруг ее живота монитор для измерения сердцебиения плода. Затем ее быстро доставили в родовую и уложили на кушетку в нужном положении.
«А как же эпидуральная анестезия?» – спросила моя жена, снова сжимая мне руку в момент очередной болезненной схватки. Зашла врач, молодая, со свежим лицом, в голубом хирургическом костюме и голубой шапочке. Она кивнула нам, а затем проверила сердцебиение плода на мониторе. В момент схватки оно немного замедлилось, что было вполне нормально, но замедлилось слишком сильно и долго не ускорялось. После длительного периода медленных, низкочастотных, мучительных сигналов пульс на мониторе снова стал бодрым.
«Послушайте, у нас нет времени на эпидуральную анестезию. Плод не может больше оставаться внутри. Он готов. Ваше тело готово. Нужно рожать».
«Вы уверены?» – Моя жена нервно огляделась, в панике от перспективы дополнительных страданий.
«Да, вполне, – спокойно ответила врач. – Нам нужно достать малыша. Что-то ему там внутри не нравится. Его пульс иногда падает слишком сильно. Гораздо сильнее, чем допустимо. Ему срочно нужно наружу».
Мою голову заполонили безумные мысли. Срок должен был наступить через несколько дней, и сейчас пульс малыша спорадически падал до нижних пределов. Я раздумывал, затронет ли это его мозг, будут ли его легкие готовы пробудиться в ответ на зов земной жизни.
В следующие 15 минут схватки у моей жены приходили и уходили. С каждой последующей пульс малыша замедлялся слишком сильно и слишком надолго. Но он всегда восстанавливался, даруя нам некоторое ощущение того, что все было в порядке.
Наконец в ответ на одну длительную и очень болезненную схватку и энергичные потуги в канале появилась головка младенца с мокрыми кудрявыми волосиками. «Окей, на следующей», – сказала врач, теперь уже полностью облаченная в синий одноразовый хирургический костюм и белые перчатки до локтей, излучая еще больше энергии.
Пришла следующая схватка, и, превозмогая пронзающую боль, из последних сил, моя жена кричала и тужилась, полностью погруженная в интимный процесс родов. Но боль и монументальные усилия были не зря – родилась головка моего сына. Воодушевление портили звуки фетального монитора, который снова стал издавать слабые низкие сигналы пропадающего пульса малыша. Он замедлился гораздо сильнее, чем раньше, до 40 ударов в минуту. Моя жена перестала тужиться, схватка прошла. Ее лицо расслабилось, а затем расслабились и мышцы таза. Младенец отступил туда, откуда появился, а замедлившийся пульс, который должен был начать приходить в норму, не ускорился. Он замедлялся все больше и больше, вот уже 30, 20 ударов в минуту, без всяких признаков восстановления. Затем звуки сердцебиения замедлились еще больше, трагически свидетельствуя об угасающей жизни.
«Не останавливайся! Не останавливайся! – умоляла врач, сжав руку моей жены. – Нам нужно вытолкнуть малыша. Тужься! Тужься! Тужься!» Я присоединился к заклинаниям и тоже начал кричать: «Тужься! Тужься!» В замешательстве, огражденная от факта катастрофически низкого пульса младенца, моя жена принялась тужиться снова. Один раз – ничего; второй раз – ничего.
«Еще раз, сильнее!» – завопил я. Теперь был мой черед сжимать ее руку, и я сдавил ее изо всех сил. Наконец, после невероятного усилия и визга, моя жена поднатужилась со всей мочи, и малыш выскользнул с потоком жидкости и слизи. Он был прекрасен, но совсем не шевелился. Его головка и тельце были поникшими, глазки закрыты, а кожа имела болезненный голубоватый оттенок.
Теперь стало понятно, что вызвало замедление его сердцебиения: вокруг шейки плотным тугим узлом обвивалась пуповина. Вот все и объяснилось. Когда он продвигался по родовым путям, пуповина, закрепленная на плаценте, затягивалась все туже и туже, как идеальная удавка.
Медсестра быстро обрезала ее, они с врачом проскользнули мимо меня и положили младенца на кроватку для новорожденных под яркий теплый свет.
«Кто-нибудь вызовите педиатров. Срочно! – завопила врач. – У него четыре по Апгар».
Затем она включила нагрев лампы на максимум и потеребила грудку ребенка. Он не реагировал, оставаясь вялым и синеватым. Врач схватила кислородную маску и надела ее ему на личико, но безрезультатно. Прошло 10 секунд, 20, 30, но ни одна конечность не пошевелилась.
Медсестра торопливо принесла лоток с интубационным набором, готовая вставить трубку в ротик моего сына и подключить его к аппарату ИВЛ. Если он не мог дышать самостоятельно, аппарату пришлось бы это делать за него. Я взглянул на инструменты, которые собирался использовать персонал. Чтобы раскрыть его ротик и видеть, что происходит, им нужен был блестящий серебристый клинок ларингоскопа длиной примерно 15 см. Трахеальная трубка – это простой отрезок пластика с баллоном на конце, которую можно сразу вводить в горло, чтобы открыть путь животворительному дыханию. Не было никаких сомнений, что она была ему нужна. Мы просто ждали указаний педиатров.
Подошла вторая медсестра с дыхательным мешком, чтобы подавать воздух в легкие, пока не вставлена трубка. Перед тем как нацепить его на маску, она в последний раз потрясла моего сына, и, о чудо, видимо, ей удалось подключиться к тому единственному нейрону в его мозге, который все еще подавал сигналы. Он встрепенулся, сделал глубокий вдох, мгновенно стал пунцовым и издал громкий вопль, подтверждавший, что он занял свое место в мире.
В спектре осложнений при родах проблема моего сына считается серьезной, но ситуации, когда пуповина обматывается вокруг шейки, нередки. В 1950-х и 1960-х гг. педиатры в Соединенных Штатах сталкивались со значительно более серьезной проблемой – каждый год от загадочной болезни легких в стране умирали 10 000 новорожденных, не говоря уже о тысячах в других странах. Большинство таких младенцев жили не больше недели. В Соединенных Штатах еще у 15 000, пораженных этим странным воспалительным заболеванием, легкие так и не восстанавливались полностью после выздоровления.
Обычно это были недоношенные младенцы, родившиеся иногда на несколько недель, иногда на несколько месяцев раньше срока, которые заранее были обречены на смерть. Роды протекали, как правило, без осложнений, но через несколько минут после появления младенцев на свет их дыхание становилось затрудненным и шумным. На выдохе раздавался тоненький стон, а ноздри судорожно трепетали, когда новорожденные пытались сделать достаточно глубокий вдох. Их грудная клетка энергично вздымалась и опадала, дыхание было учащенным и поверхностным. Кожа, сначала имевшая здоровый розовый оттенок, благодаря поступлению кислорода от матери, становилась землисто-синеватой, а кончики пальчиков пугающе темнели. Впоследствии развивались и другие осложнения – кровоизлияния в мозг, отказ почек и судороги.
После родового зала за новорожденными наблюдали педиатры, отчаянно пытавшиеся сохранить им жизнь. Но персонал мало что мог сделать, так как в то время никто толком не знал, как их лечить, а лекарств для борьбы с загадочным недугом не существовало. И вот у этих младенцев, часто крошечных, но с нормальными сердцем, мозгом, почками и печенью, по неизвестной причине происходил коллапс легких. Многие умирали.
Самым известным из тех младенцев с дыхательной недостаточностью был Патрик Кеннеди. Он родился на пять с половиной недель раньше срока, 7 августа 1963 г., в Кейп-Коде, и сразу после рождения у него начались проблемы с дыханием. Его перевели в отделение реанимации и интенсивной терапии в Бостоне, но он продолжал угасать, его органы отказывали один за другим. Два дня спустя его организм не выдержал, и он скончался. Если в болезни малыша и не было ничего примечательного, то его родители были некоторым образом уникальны. Его отцом был Джон Кеннеди, 35-й президент США, а матерью – Жаклин Бувье Кеннеди, первая леди.
В том августе вся нация скорбела вместе с ними, но это было все, что кто-либо мог сделать, потому что никто понятия не имел о причине этих трагедий.
Мэри Эллен Эвери, которая, в конце концов, помогла разгадать тайну респираторного дистресс-синдрома новорожденного, родилась в простой семье – ее мать была директором школы, а отец, несмотря на слепоту, открыл успешный бизнес по производству хлопчатобумажных изделий во время Великой депрессии в 1930-е гг. Урок, который он преподал своим детям, был очевидным: проблемы созданы, чтобы их решали.