Она вспомнила последние недели, проведенные с ними. Ведь когда она стала понимать, что останется в Израиле из-за Шая, они уже с головой ушли в подготовку к поездке. Тогда-то она и начала медленно двигаться в направлении нового и чуждого для нее мира, крутиться в местах, где был хоть какой-то шанс увидеть его, заговаривать с незнакомыми мужчинами в парках, с игроками в нарды, в бильярд, с вышибалами клубов, а Идана и Ади с нею не было. Так странно. Она продолжала ходить на репетиции, ежедневно после обеда, пять раз в неделю, и весь хор уже трясся в лихорадке перед поездкой, и угрозы Шароны, их дирижера, делались все более нервозными, и все повторяли итальянские фразы из разговорника, который им выдали, ведь знание партий Керубино и Барбарины вряд ли помогло бы в кафе и на рынках.
И она тоже трудилась над своим любимым соло, и получила паспорт, и читала путеводители, и прилежно повторяла: «Рове си компрано и билети?» — но, в сущности, уже была очень далека от них. Шарона первая обратила внимание на то, что Тамар витает где-то в других сферах:
— Где твоя голова? И где, черт возьми, твоя диафрагма? Ты опять забываешь нижнюю поддержку? Как ты полагаешь, тебя услышат с шестого яруса?
А после репетиций, когда они шли пешком по Бен-Иегуде, она пыталась рассказать им, где побывала прошлой ночью, с кем беседовала, трудно даже вообразить, что за люди существуют в каких-нибудь ста метрах отсюда, что за отбросы, говорила она, пользуясь лексиконом их троицы, то есть Идана, но уже начав осознавать, что эти легкие издевательские выпады теперь направлены и в нее, словно и она уже чем-то таким заражена и от нее уже попахивает, потягивает неприятным душком. И вот настал день, после того как она побывала у русской компании в Лифте и познакомилась с пареньком, которого звали Сергей, с детским лицом и хрупким телом. Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь близким, чтобы вместе ужаснуться тому, что она увидела, а Идан в самый разгар ее рассказа заметил, что ему не под силу одновременно изучать два языка: итальянский и торчальский. Ади усмехнулась и сказала, что это очень даже верно.
— В последнее время ты употребляешь много новых слов, иногда тебя трудно понять.
И тряхнула золотистыми волосами. Вот в ту минуту Тамар и осознала, что она уже не с ними, что она требует от них нечто такое, что они не могут, да и не хотят ей дать. Больше она не рассказывала, просто шла рядом, притихшая и словно побитая, а Идан и Ади возобновили разговор, который спокойно потек уже без нее, — неприятный порыв ветра пронесся над их головами и затих. Она продолжала шагать рядом, продолжала улыбаться их шуткам, а острые ледяные ножницы точно вырезали ее фигуру, изъяв ее из общей картинки.
Столовая опустела, зато двор заполнился танцующими. Музыка струилась по телам, в ночном воздухе плыли облачка дыма. Парень с длинной косой, заплетенной с цветными лентами, заиграл на гитаре и запел, и все присоединились к нему. Парень пел:
Звезда Давида раскололась…
А они, с тихим подвыванием:
Идеи Герцля померли давно…
А он:
И сгнили в яме под колючей саброй…
А они отозвались, покачиваясь с поднятыми руками:
Но все по плану точненько идет.
Тамар стояла у окна в пустой столовой и смотрела во двор. Они казались ей ломкими стебельками, когда раскачивались вот так по-детски.
Душа моя лишь отдохнуть мечтала,
И не хотелось ей играть в войну,
Но армия у нас — обязанность народа,
Я так ужасно армию люблю!
Тут кто-то жутким голосом завопил: «Я так уж-ж-жасно армию люблю!!!»
Держать ружье, как свойственно мужчине,
И, как мужчина, головы сносить,
Шагать к могиле по-мужски, бесстрашно,
И все по плану точненько идет…
И вдруг со всех сторон двора грянул отчаянный рев:
А пошел он на хрен, этот план!
Еще, и еще, и еще раз, и так десятки раз, долго-долго, может быть, полчаса — одно и то же, как молитва, отчаянная молитва навыворот. Под конец уже и Тамар мычала песенку, стояла и мычала вместе со всеми, как все: «А пошел он на хрен, этот план». И картина перевернулась, встав с ног на голову, и вдруг Тамар отчетливо поняла, что это именно они правы, они честны перед собой, это они решились восстать, возмутиться, заорать во все горло.
Ведь кто она такая по сравнению с ними? Хорошая домашняя девочка, голова два уха. А они, с каким отчаянием отказываются они быть частью этой циничной, лицемерной игры, построенной на наживе и грубой силе… На миг она позавидовала их свободе, их бесстрашной готовности все вокруг раздолбать, ухнуть в бездонную тоску, отказаться от дома, родителей, семьи, которая все равно — не более чем иллюзия, еще одна разновидность приятного наркотика, утоляющего боль и снимающего стресс…
Тамар повернулась, чтобы уйти к себе в комнату, и наткнулась на группу парней и девушек, преградивших ей путь. Смеясь, они пританцовывали перед ней, кланялись в пояс, а один, кучерявый коротышка из трио акробатов, взмолился:
— Мать моя женщина, да ведь я тебя до сих пор вообще не видел, не знал, что ты существуешь! — У него было мрачноватое лицо и слегка свистящий голос. — Но после того, как ты запела, — да я тут же затащился! Останься, побазарим, а? Ну раскрой нам тайну: кто ты такая? Ну ты чего, а?
Тамар рассмеялась: нет-нет!
Уличный поэт преклонил перед ней колено:
О Тамар, Тамар,
Твой бесценный дар
Будит в сердце жар.
Не бросай, Тамар,
Как дурной товар!
Я вокруг Тамар
Буду виться, как комар.
Она снова рассмеялась: нет-нет!
Откуда ни возьмись выскочили две девушки — смуглые, таинственные красавицы, две близняшки-экстрасенсы.
— Ты не против минутку постоять тут между нами? Дашь нам ручку? Сразу обеим… постой, в чем дело?
Тамар затрясло. Только этого ей не хватало. Она с трудом улыбнулась, а вся компания толпилась вокруг нее, звала ее, манила. Тамар раздвинула их и ушла. Ей нужно было остаться одной.
Через два часа в комнату вернулась Шели, взбудораженная, пропахшая марихуаной. А возможно, и слегка под кайфом. Во всяком случае, в комнату она ворвалась с шумом, запуталась в платье, разбудила Тамар, чтобы та расстегнула ей застежку сзади. Извинилась, что она в таком состоянии. Похвасталась, что лизнула марку. Сонная Тамар спросила — зачем. Шели чуть не лопнула со смеха.
— Месяц ты здесь и еще не знаешь?
Ни итальянского, ни торчальского.
— ЛСД. Кислота. Вот зачем. Слушай, между нами, ты с этим чуваком? С Шаем?
— Что с ним? — Тамар в мгновение ока очнулась.
— Да ты чего подпрыгиваешь? Я уже давно заприметила, что между вами чего-то есть.
— Между нами?!
— Точно! Взгляды. Все время. Ты чего думаешь, я не видела? Вы вместе, как под кайфом. Ты хватаешься за свою рожу — и он за свою… Прямо танец такой! А сегодня, нет, как вы спелись!
— Я с ним вообще не знакома, — с преувеличенным возмущением сказала Тамар.
— Но может, раньше, а? В прежнем воплощении? Имей в виду, я верю во всякое такое.
— Ну разве что в прежнем воплощении, — согласилась Тамар.
— А видала ямочку у него? — пришла в восторг Шели. — Он тут, может, с год, а я ее в первый раз углядела!
— Да, — шепнула Тамар. — Он милый.
— Только смотри, не влюбись. Он парень конченый. Все время под кайфом. Без этого дела едва тянет.
Тамар постаралась облепить дрожащие струны своего голоса бетоном и цементом.
— А почему его так стерегут? Почему за ним всегда ходит кто-нибудь из этих? Ведь за ним одним так смотрят.
Шели сидела на кровати в одних трусиках. Она была совершенно равнодушна к своей наготе и совсем не стеснялась своего крупного, костлявого тела. Она рассмеялась:
— Ну ты вообще! На тебя посмотреть — с луны свалилась, а чего потом выясняется? Все на ус мотаешь… Бульдоги-то? Это потому… он пытался когти рвать.
— Когти рвать? А я-то думала, что если кто хочет уйти… то может и уйти… Разве нет?
Шели молчала, скобля лиловый лак на ногте правой ноги.
— Шели!
Тишина.
— Шели! Будь человеком, ей-богу!
— Ладно, — наконец вздохнула Шели. — Кто так, средненький, так Пейсах запросто позволяет ему свалить, если он ему все долги возвратил, ясное дело…
— Долги?
Тамар насторожилась, вспомнив, что Шай говорил по телефону что-то про деньги, которые он тут задолжал.
— Ну, этот его блокнот весь счетами исписан. Сколько мы ему должны за жилье, жрачку, электричество. Так если ты средненький, так себе, и хочешь отсюда свалить, то ты ему платишь, умасливаешь своих предков, от которых слинял, чтобы расплатились за тебя, стреляешь у приятелей, хапаешь у старушек на улице, у детишек, пока не выплатишь ему до копья, и тогда он тебя не держит, свободен. — Она закурила, глубоко затянулась. — Но если ты стоящий, то отсюда так скоро не вылезешь. Ведь этот Пейсах… у него такие счета есть — тебя и адвокат от него не выцарапает. Он тебя с того света достанет. Были тут всякие истории…
Тот парень со сломанными пальцами, подумала Тамар.
— Ну а парень с гитарой, этот Шай, он ведь стоящий, да?
— Она мне тут лапшу на уши вешает: «Парень с гитарой!» — подмигнула Шели, но, увидев ее лицо, тут же перестала ухмыляться. — Он самый клевый. Лучше всех. Он действительно крутой, даже сейчас, ты же сама слыхала! Но тут не так давно такое дело было… он пытался свистнуть пейсаховекую тачку, новую «мицубиси»…
— Чтобы убежать?
— Поди пойми. С ним одни шу-шу-шу. Болтают, что он врезался в стенку, в какой-то там забор, и расквасил эту «мицубиси», так что теперь он узник Сиона, пока не отмажется. — Она выпустила длинную струю дыма. — На том свете, это уж точно.