Русская Церковь не замыкала свою деятельность в границах СССР. Она развернула активную работу по воссоединению эмигрантских православных приходов в Европе, Америке, Китае. После славной победы многие русские беженцы и изгнанники сами выражали такое желание. Быть вместе с Россией, через Церковь восстановить с ней духовное единство. Был создан и Отдел внешних сношений Московского патриархата, его возглавил митрополит Николай (Ярушевич). Он в свое время побывал и в ссылке, и в тюрьме, в войну состоял в Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию зверств оккупантов. В новом качестве ездил с церковными миссиями за границу, стал членом Советского комитета защиты мира, вошел в состав Всемирного совета мира, выступал на конгрессах. За миротворческую деятельность был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Одновременно владыка Николай возглавлял Издательский отдел Патриархии.
Но в 1949 г. Суслов представил Сталину доклад, что Православная Церковь сыграла свою роль во время войны, теперь надобность в ней отпала. Религия подрывает устои коммунистической идеологии, играет на руку противникам. Поэтому предлагалось послабления прекратить и снова прижать ее. Суслова поддержала часть Политбюро. Иосиф Виссарионович такие предложения решительно отверг. Хотя и богоборческую линию по каким-то своим соображениям не осудил.
Суслов и его подручные начали пользоваться именно тем, что никаких официальных постановлений по данному вопросу нет. Когда местные руководители запрашивали Москву, как им относиться к Церкви, Отдел агитации и пропаганды ЦК разъяснял: курс партии в отношении религии остается прежним. В школах восстановилось строго атеистическое воспитание. А некоторые храмы начали закрывать. Исподтишка, под теми или иными предлогами. Особенно это коснулось церквей, которые в годы войны были открыты на оккупированных территориях. То есть, без разрешения советской власти. К ним придирались, что они действуют незаконно, а для регистрации ставили препоны.
Но когда касалось храмов, уже вошедших в структуры Патриархии, воинствующие безбожники встречали препятствие в лице Карпова — он стал уже генерал-майором госбезопасности (хотя числился «в резерве МГБ»), спорить с таким было трудно. Действовал он в рамках постановления Совнаркома, запрещавшего закрывать храмы без согласования с Советом по делам РПЦ. А Карпов согласия не давал. Позже он признался в частном разговоре: «Сталин поставил передо мной задачу оберегать Церковь, и я выполнял ее». Его пробовали свалить, на него сыпались доносы, что он преподносит подарки высшему духовенству за государственный счет, сам получил от Патриарха «шкатулку, картины и ковер». Но и тут он оказался неуязвимым. Практика обмена подарками была утверждена лично Молотовым. А отношения между Карповым и Патриархом Алексием оставались очень дружескими.
Хрущёв в богоборческих проектах Суслова пока не участвовал. Он нацелил свою бурную энергию в другое русло. Подкрепил Андреева, который покинул Политбюро, но сохранил руководство сельским хозяйством. По инициативе Хрущева началось укрупнение колхозов, их число сократилось втрое. Никита Сергеевич решил вообще перестроить сельское хозяйство по Марксу, стереть «противоречия между городом и деревней». Опубликовал в «Правде» проект «агрогородов» — чтобы крестьяне жили в многоквартирных домах, без всяких подсобных хозяйств, только работали не на заводах, а на полях. Такая крутая ломка грозила полностью порушить село, и Сталин инициативу пресек. Следующий номер «Правды» вышел с разъяснением, что «агрогорода» — вовсе не директива к исполнению, а лишь тема для обсуждений. На ближайшем заседании Политбюро Иосиф Виссарионович погладил Хрущева по лысине и насмешливо похвалил: «Наш Маркс!»
Но самые непонятные дела творились в МГБ. Оно рьяно вскрывало мнимые измены генералов и адмиралов, осуществляло массовые депортации украинцев и прибалтов. А «ленинградскую» организацию в руководстве партии почему-то проглядело, как и разветвленную сеть под крышей ЕАК. В обоих случаях вскрывать и распутывать эти гнезда пришлось Маленкову. Но если «Ленинградское дело» завершила Военная коллегия Верховного суда, то дело ЕАК попало в МГБ и… зависло на два с половиной года. Абакумов вообще проявлял странную мягкость к арестованным еврейским по этому делу. По его указаниям, протоколы допросов не велись. Делались только заметки. А по ним полковник Шварцман составлял протоколы, отсылавшиеся для ознакомления Политбюро. Преступные моменты в них сглаживались.
В январе 1951 г. была раскрыта студенческая подпольная организация «Союз борьбы за дело революции», 16 человек во главе с Борисом Слуцким, Евгением Гуревичем и Владиленом Фурманом. Они разработали программу и манифест, по сути троцкистские. Утверждалось, что социализм переродился в сталинский «бонапартизм», внешняя политика СССР «империалистическая», провозглашалась борьба за «гражданские свободы». Молодые заговорщики обзавелись гектографом, размножая листовки. Готовились и к террористическим актам — постановили, что надо убить Маленкова, поскольку он «антисемит». Доказательства были налицо, и на допросах «революционеры» выложили более чем достаточно. Но Абакумов по непонятной причине стал спускать дело на тормозах.
Такое поведение начальника показалось подозрительным старшему следователю по особым делам Михаилу Рюмину. А подтолкнул его совершенно вопиющий случай. МГБ арестовало высокопоставленного врача, профессора Этингера. Взяли его вовсе не за врачебную практику, а за антисоветскую агитацию — хаял правительство, которое якобы «притесняет евреев». А на допросе у Рюмина он вдруг сознался, что в мае 1945 г. он и его товарищи назначили неправильное лечение члену Политбюро Щербакову.
Рюмин сразу же доложил заместителю начальника следственной части полковнику Лихачеву, самому Абакумову. Позже в прокуратуре Лихачев подтвердил, что Этингер действительно дал такие показания, но, когда он предстал перед Абакумовым, тот скомкал допрос, увел его своими вопросами в сторону от опасной темы. А когда Рюмин снова вызвал профессора, он неожиданно узнал, что тот по распоряжению министра переведен с Лубянки в Лефортовскую тюрьму и там… скоропостижно скончался.
Следователь понял, что дело нечисто. Подал доклад напрямую Маленкову. Георгий Максимилианович тоже умел оценивать факты, обратился к Сталину. 11 июля ЦК принял постановление «О неблагополучном положении дел в МГБ». На следующий день Абакумов, Лихачев, Шварцман были арестованы. Встал вопрос, что нового министра надо назначить «со стороны» для объективного разбирательства, что же творится в органах. На эту должность был назначен Семен Игнатьев. А Рюмина повысили, поставили его заместителем.
Справка — кто есть кто?
Игнатьев Семен Денисович. Партийную карьеру начал с Промакадемии, где учился с женами Сталина, Молотова, Кагановича, Андреева. Состоял в парторганизации академии у Хрущева, слушал лекции Суслова. Стал профессиональным партийным аппаратчиком, работал в ЦК помощником Андреева, был на других должностях. С 1950 г. — заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК. На должность министра госбезопасности выдвинут Хрущевым, курировавшим в это время в Политбюро правоохранительные органы.
При участии прокуратуры началось расследование о сионистском заговоре в МГБ. Были арестованы начальник следственной части Леонов, его заместитель Комаров, руководители секретариата Чернов и Броверман, жена Абакумова, ряд других сотрудников. Среди них, кстати, оказался полковник Андрей Свердлов, сын Якова Михайловича Свердлова, родственник Ягоды. На службе в НКВД — МГБ он прославился крайней жестокостью, лично избивал людей на допросах. Причем самого Андрея Свердлова арестовывали дважды, в 1935 и 1937 г., но оба раза он каким-то образом выпутывался и восстанавливался на службе. А в обвинительном заключении о сионистском заговоре о нем говорилось: «…Совместно со своими единомышленниками занимался вредительством в чекистских органах… тайно хранил вражескую литературу и в значительном количестве огнестрельное оружие… Полностью признал себя виновным по ст. 58–10 и 182 ч. 1 УК РСФСР…»
Сдвинулись с мертвой точки и прежние «зависшие» дела, были переданы в суд. По приговору Военной коллегии Верховного суда 3 руководителя молодежной «революционной» организации были расстреляны, 13 получили сроки заключения от 10 до 25 лет. По делу ЕАК вскрывались новые данные. Например, о проекте «Крымской Хазарии», о том, что его лоббировал Молотов. И даже после роспуска ЕАК заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский не терял надежд на реализацию проекта, чего очень желали американские «благотворители» из «Джойнт» во главе с Варбургом. Перед судом предстали 15 руководителей ЕАК. Лозовский и еще 12 обвиняемых были приговорены к высшей мере. Всего же по делу ЕАК было осуждено 125 человек, из них 23 расстреляли, 6 умерли во время следствия.
Но под началом нового министра в МГБ закрутились и новые сомнительные клубки. Один из них имел начало вроде бы банальное. Госбезопасность Грузии расследовала взяточничество в органах прокуратуры. Среди тех, кто попался, оказалось несколько мингрелов (Мингрелия — историческая область в Западной Грузии, коренные жители имеют свой язык, хотя говорят и по-грузински). А МГБ неожиданно повернул дело в другое русло. В ноябре 1951 г. Сталину было доложено о существовании «мингрело-националистической группы». Были арестованы 2-й секретарь ЦК Грузии Барамия, министр внутренних дел республики Рапава, его заместитель Бзиава, прокурор республики Шония, академик Шария.
Из них всеми мерами выжимали показания, будто они связаны с лидерами эмиграции грузинских меньшевиков, Жордания и Гегечкори, вынашивали планы захватить руководящие посты в республике, отделить ее от Советского Союза и передаться под покровительство Турции. В грузинской парторганизации был устроен настоящий погром. Арестовали 7 из 11 членов ЦК Грузии, 427 секретарей обкомов, горкомов, райкомов партии. Из Мингрелии несколько тысяч человек депортировали в другие места. Это был явный подкоп под Берию. Он сам был мингрелом, по линии жены находился в дальнем родстве с Жорданией. А все, кто попали под первый удар, — Барамия, Рапава, Бзиава, Шония — были его выдвиженцами еще в ту пору, когда он возглавлял компартию Грузии.