Однако доклад Хрущёва вызвал и сильнейшее брожение в умах — особенно у молодёжи, интеллигенции. Ведь обычная логика подсказывала: если система столько лет была преступной, то и сейчас страной руководили выходцы из той же системы. Падал авторитет самой советской власти. Нет, такого допускать Никита Сергеевич никак не собирался. Он подразумевал «десталинизацию» только в ограниченных и управляемых формах. Требовалось списать на Сталина все плохое и изменить политическую линию по проектам самого Никиты Сергеевича. В июне ЦК КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий», где подчеркивалось, что в целом политика партии и государства при Сталине была верной, «некоторые ограничения внутрипартийной и советской демократии» признавались неизбежными «в условиях ожесточенной борьбы с классовым врагом». А «перегибы» опять объяснялись персональными пороками Иосифа Виссарионовича. Все, что выходило за эти рамки, требовалось строго пресекать.
И пресекали. Партбюро Института теоретической и экспериментальной физики при обсуждении «секретного доклада» приняло резолюцию, приветствуя «исправление ошибок партии». Дошло до Хрущева, и он устроил бурю. Объявил, что у партии ошибок не было и не могло быть, а авторы резолюции «пели с голоса меньшевиков и эсеров». Их выгнали с работы и из партии, чуть не посадили. А сотрудники Ленинградского библиотечного института Пименов, Вайль Заславский, Вербловская и Данилов написали и стали распространять «послесловие» к «секретному докладу». Попали в тюрьму. Арестовали и два студенческих кружка в МГУ, пытавшихся по-своему трактовать идеологические и исторические вопросы.
Но на Западе репрессий Хрущёва «не замечали». Славили как «демократичного» правителя, автора «оттепели». А он старался подтвердить подобную репутацию. Следующие его инициативы обратились к Финляндии. Отношения с ней были очень не простыми. До 1917 г. она входила в состав Российской Империи, после революции стала очагом ярой русофобии и агрессии, строя планы «Великой Финляндии» вплоть Урала. Воевать с ней пришлось два раза, в 1939–1940 гг. и в Великую Отечественную. Лишь после двух взбучек финны притихли и образумились.
Финские районы, отошедшие к СССР, присоедилили к Карельской автономной республике, образовали новую союзную республику — Карело-Финскую. На Финляндию также наложили контрибуцию в 300 млн долларов, отобрали у нее Печенгу с никелевыми месторождениями. А полуостров Порккала в 17 км от Хельсинки был передан СССР в аренду на 50 лет для военно-морской базы. Она контролировала вход в Финский залив, «присматривала» и за Финляндией, чтобы больше не шалила. Теперь Хрущев приказал ликвидировать базу, возвратил полуостров финнам. Не получив ничего взамен, в знак «дружбы».
А потом встретился с президентом Финляндии Кекконеном, продлил договор о дружбе и сотрудничестве, заключил торговые соглашения. Они стали для Хельсинки поистине «манной небесной». До сих пор Финляндия жила бедно, была по сути нищей. А сейчас она стала «окном» для западной торговли с Советским Союзом. И как раз эти посреднические барыши стали источником быстрого и бурного обогащения страны, развития собственной промышленности, благоустройства. Ради «дружбы» Никита Сергеевич сделал еще один жест. Карело-Финская союзная республика оставалась красноречивым напоминанием об итогах прошлых войн. Но Хрущев провел в Верховном Совете решение упразднить ее. Под предлогом, что в ней мало финнов. Она опять превратилась в Карельскую автономную республику в составе РСФСР, слово «финская» из названия исчезло.
Глава 30. Новые лица
XX съезд обвалил авторитет всего мирового коммунистического движения. Тираж газеты французских коммунистов «Юманите» за год упал с 1,5 млн до 80 тыс. Итальянская компартия была одной из ведущих политических сил в стране — превратилась во второстепенную. Мао Цзэдун Сталина глубоко уважал, и оплевывание мертвого вождя признал подлым, а политику Хрущева — «ревизионистской». Резко ухудшились отношения с Албанией. «Разоблачения» потрясли и другие страны социалистического лагеря. Если вскрывались «преступления» Сталина, создававшего этот лагерь, стоило ли оставаться в нем?
Эти настроения использовали (и насаждали их, усугубляли) западные спецслужбы. ЦРУ развернуло операцию «Красная шапка — красные носки». Готовили эмиссаров из венгерских, чешских, польских, румынских эмигрантов, им предстояло организовывать «движение сопротивления» в своих государствах. Вблизи границ создавались склады оружия. Произошли волнения в Чехословакии, ГДР. В Познани на улицы вышло 100 тыс. человек, разгромили городской комитет Польской объединенной рабочей партии, выпустили заключенных из тюрьмы. Бунт подавили польские войска, с обеих сторон было убито 57 человек, ранено около 500.
А Венгрия воевала на стороне Гитлера, к русским сохранялась сильная неприязнь. После войны ещё и пришлось платить репарации, что сказывалось на уровне жизни народа. Правительство Венгрии возглавлял Имре Надь, личность очень скользкая. В Первую мировую был пленным в России, вступил в Красную армию, в партию большевиков. Подвизался в Коминтерне, был другом Бухарина. Репрессий избежал, поскольку активно сотрудничал в НКВД, по его доносам десятки человек были арестованы, 15 казнены. А в войну служил на советской радиостанции, вещавшей на Венгрию.
В 1953 г. Надь начал реформы наподобие Маленкова, снизил налоги, увеличил зарплаты. Провел и амнистию. Это так подняло его авторитет, что генеральный секретарь Венгерской трудовой партии Ракоши счел его соперником и отправил в отставку. Но в 1956 г. сняли самого Ракоши как «сталиниста», и покатилось. В октябре в Будапеште начались многотысячные манифестации, снесли памятник Сталину. Надь оказался стихийным лидером. Перепуганная партия вернула ему пост премьер-министра. Но беспорядки только ширились.
А советским послом в Будапеште был Юрий Андропов. И вот эта фигура невольно привлекает внимание. Хотя бы тем, что в его биографии слишком много темных пятен. Его дедом по материнской линии был выходец из Финляндии Карл Флекенштейн, хозяин магазина «Ювелирные вещи» в центре Москвы, на Лубянке. Но мать Андропова, Екатерина, вроде, была приемным ребенком, подбросили младенцем. Хотя это известно только от самого Андропова, из его автобиографий. Мать выучилась, работала учительницей музыки в гимназии Мансбаха. Потом каким-то образом вышла замуж за железнодорожного телеграфиста на Северном Кавказе, на станции Нагутская, где и родился Юрий в 1914 г. Но отец якобы сильно пил, и мать вскоре разошлась с ним, вернулась в Москву.
Дед умер в 1915 г., но бабка, Евдокия Флекенштейн, продолжала успешно вести ювелирную торговлю. В 1917 г. вовремя подсуетилась свернуть дела, при советской власти «буржуйкой» уже не значилась и прав не лишалась. Отец Андропова умер от тифа в 1919 г. Причем совершенно не понятно, как об этом узнала семья? В 1919 г. Нагутская находилась по другую сторону фронта, у белых. А мать почему-то в 1921 г. опять очутилась на Северном Кавказе, вторично вышла замуж, и опять за железнодорожника, Федорова. Но… вот в чем проблема. Исследователи подняли адресные справочники и обнаружили, что в 1914 г. мать Андропова никуда из Москвы не отлучалась!
Напрашивается версия, что здесь она и вышла замуж, отец Андропова носил другую фамилию. А в гражданскую войну семья (возможно, с сохраненными ювелирными изделиями) подалась на Юг, к белым. Застряла там в бедственном положении, и тогда-то женщину с ребенком подобрал телеграфист Андропов, вскоре умерший от тифа. А мать там же нашла другого мужа. Она скончалась в 1927 г. (но и здесь разночтения, есть сообщения, что она была жива в 1933 г.).
Юрий закончил семилетку в Моздоке, полтора года работал в клубе помощником киномеханика. А в 1932 г. вдруг перебрался на противоположный конец России, поступил в Рыбинский речной техникум. Почему? Возможно, нашлись какие-то знакомства, ведь в Москве у него оставалась бабушка, и связи с ней он поддерживал. В Рыбинске он стал секретарем комсомольской организации техникума. Женился на однокурснице. Стал работать на здешней судоверфи, но не мастером, а комсоргом. Дальнейшую карьеру по комсомольской линии ему обеспечили репрессии 1930-х.
Андропов попал в горком, быстро повышался и в 1938 г. стал первым секретарем Ярославского обкома комсомола. В 1940 г., после войны с Финляндией, была создана Карело-Финская ССР. Когда искали кадры для нее, первый секретарь Ярославского обкома партии Патоличев составил Андропову протекцию в Москве, и он возглавил комсомол в Карело-Финской республике. А здесь он приглянулся Куусинену, попал под его покровительство.
С непосредственным начальником Геннадием Куприяновым, первым секретарем компартии Карело-Финской ССР, у Андропова сложились не лучшие отношения. С началом Великой Отечественной почти вся республика была оккупирована финнами. Но комсомольский вожак настойчиво просил не посылать его в подполье или в партизаны. Кроме того, он бросил в Ярославле жену с двумя детьми, а в Карелии нашел себе новую. Куприянов вспоминал, что его первая супруга «забрасывала нас письмами с жалобами на то, что он мало помогает их детям, что они голодают и ходят без обуви, оборвались (и мы заставили Юрия Владимировича помогать своим детям от первой жены)». Но, невзирая на это, Андропов рос по службе, в 1947 г. стал вторым секретарем ЦК партии Карело-Финской ССР. Тут уж ясно: помогал более сильный покровитель, чем Куприянов, — Куусинен.
А в 1949 г. грянуло «Ленинградское дело». Карело-финская парторганизация была тесно связана с ленинградской, понаехали комиссии из ЦК и МГБ. Бывший председатель КГБ Семичастный в интервью журналу «Огонек» сообщил «об излишнем усердии Андропова в так называемом «Ленинградском деле»». Он оклеветал Куприянова и еще нескольких человек. Их арестовали. Обвинения были настолько весомыми, что Куприянова приговорили к высшей мере. Но он был помилован Сталиным, приговор заменили на 25 лет заключения, а после проверки смягчили до 10 лет.