Не поверив, снял противогаз, чтобы лучше разглядеть и, не веря в случившееся, убедился, что дуст действительно на месте, а хлорки нет. Я все понял: этот болван Шевчук пересыпал обмундирование всего пятого кубрика хлоркой. А обмундирование-то было дорогое — форма № 3 — суконка, брюки и т. д.
— Перепутал хлорку с дустом! — завопил я и галопом помчался в пятый кубрик.
Мой нерадивый помощник завершал свое черное дело, добросовестно обрабатывая рундуки, не жалея хлорки. Тут уже было не до учений! Я сиганул к старпому и все доложил. Борис Васильевич, не мешкая, дал команду матросам кубрика № 5 срочно перетрясти всю свою одежду, пока хлорка окончательно не доконала все обмундирование десятков матросов. Откуда ни возьмись, появился интендант Вася Празукин. Юмору он не изменял никогда, даже в экстремальных ситуациях. В руках у него были счеты, на костяшках которых, он стал сразу что-то отсчитывать.
— Что ты делаешь? — удивленно спросил я.
— Как что, прикидываю нанесенный урон Военно-морскому флоту СССР. Начет на тебя будем оформлять, цифра-то… о! какая будет. Да, очень внушительная цифра, но не бойсь, скинемся всем экипажем, немного поможем тебе.
Это окончательно доконало меня, находящегося уже на хорошем нервном взводе.
— Пошел к черту! — завопил я. — Уйди с глаз долой! Подошел старпом.
— Ну, доктор, ты и дел наделал. Что теперь с формой будет? Чуешь, как интендант оживился, вместо учения со счетами бегает, упырь.
Судьба хранила меня. Хлорка была сухая, и из формы пострадали только майки и трусы. На них сразу появились беловатые пятна. Но это была мелочь. Главное — суконки с брюками были невредимы, а тельняшки прожаривались в вошебойке. От волнения виновник ЧП Шевчук забился в угол кубрика и, еще больше заикаясь, канючил:
— Товарищ старший лейтенант, о-о-шиб-ся я, с-с-спутал и т и другое… По-порошки-то оба белые.
Ну что было с ним делать? Мы внимательно осмотрели все вещи, вновь пересыпали, но уже дустом, потом вытрясли, проветрили, и все закончилось благополучно. Испорченные майки и трусы постепенно были списаны, и я не заплатил ни копейки. Но сколько нервов попорчено!
А умершего матроса жаль — отличный был матрос.
Севастополь — город-герой
Севастополь — главная база кораблей КЧФ. В те времена, о которых идет речь в моем повествовании, он был закрытым городом. Это означало, что для того, чтобы попасть в него, нужно было оформить ряд документов, которые получить могли далеко не все граждане СССР. Севастополь — это крепость, это городкрасавец. Человека, впервые попавшего в него в те времена, поражали явные признаки города морской твердыни и великолепие южного города с прекрасной архитектурой центральных улиц, с чудесными бульварами, пляжами, историческими памятниками.
Город был чистым, ухоженным, но кое-где еще были руины, напоминающие о недавней войне. Так при спуске к минной стенке справа на горе, торчали останки бывших зданий, восстановили которые только в начале 60-х годов. Чистота города обеспечивалась не только хорошей работой уборщиков, но и культурным поведением севастопольцев. Я был свидетелем такой картинки. Вальяжный капитан II ранга в белоснежной форме бросил окурок на панель и тут же, как по волшебству, появились два пионера с повязками, и чистый звонкий голос привел офицера в явное смущение:
— Дядя! Вы бросили окурок, поднимите, пожалуйста!
И представьте этот блестящий капитан II ранга перед лицом этих малолеток, нагибается и, поднимая окурок, что-то бубнит в свое оправдание. Вот это да! Вот это сознание!
Севастополь не входил в Украинскую ССР, он был центрального подчинения и снабжался гораздо лучше городов Крыма, да и других городов страны. Помню, рабочие-кораблестроители из Сормова, проводящие гарантийные работы, закупали килограммы сливочного масла и другие продукты, и везли все это с собой в город Горький.
Когда я впервые попал в Севастополь в 1955 году на практику на крейсер «Молотов» (в дальнейшем «Слава»), то был поражен не только его красотами, но и каким-то военным духом, пропитавшим все поры этого замечательного города. Днем и ночью над ним стоял гул от летающих реактивных истребителей, военные корабли занимали все причалы, а в Северной бухте на бочках стояли громады линкоров и крейсеров. Гордое чувство, что ты тоже причастен к этой военной мощи и силе, укрепляло наш дух и стремление стать офицерами ВМФ.
По улицам Севастополя по вечерам ходили толпы людей в морской форме, белоснежной и красивой. Это были здоровые, веселые люди и, как мне казалось, такие свои, свои. Помню в августе 1955 года, то есть за несколько месяцев до гибели линкора «Новороссийск» я с однокашником сидел на Павловском мыске, находящимся на территории Главного госпиталя ЧФ и смотрел на стоящий на бочках метров в двухстах от берега линкор. Его огромные артиллерийские башни с орудиями 305 калибра, со снующими по палубам моряками — вызывали в наших молодых душах такую гордость, такую уверенность в силе нашего родного флота. Подошедший незнакомый мичман сказал:
— Смотрите на эту громадину. Один залп — и трактор в воздухе!
— Как трактор? — удивился я.
— А так. Масса металла снарядов залпа равна массе трактора.
— Вот это да! — восхитились мы.
И каково было наше удивление и огорчение, когда через пару месяцев после этого, мы узнали, что он взорвался и утонул на том самом месте. Официальной версии его гибели долгое время не было, но мы были уверены, что это диверсия. Кстати через пару лет, когда я уже служил на «Безудержном», у нас дослуживал матрос с него. В 1957 году в одну из боевых частей был назначен офицер, который тоже служил на «Новороссийске» в момент его гибели. Однако прослужил он у нас совсем мало, так как особист бригады узнал, что тот собирает свидетельские показания у моряков «Новороссийска», разбросанных по кораблям эскадры. Все, что касалось гибели линкора, было под секретом, поэтому нашего офицера быстренько куда-то перевели. Впоследствии я видел остов «Новороссийска» в какой-то балке Севастополя, где его утилизировали на металлолом.
Но я отвлекся. Итак, мы молоды и ещё не очень разумно относимся к месячному бюджету, а это приводит к тому, что частенько деньги заканчивались еще до получки, и мы сидели без них. Но пойти куда-нибудь хотелось. Вот и шли в Приморский бульвар, где по воскресеньям играл духовой оркестр, гуляло много народа, было весело и спокойно. Духовой оркестр исполнял марши, классическую музыку, а иногда выдавал и танго с фокстротом. Дом офицеров всегда был открыт для нас. Ходили на танцы и вечера, посвященные различным праздникам. Люди в те времена были в основном доброжелательными и редко грубили. В кинотеатрах пару лет вообще не было контролеров — все было на доверии.
Когда я вспоминаю Севастополь, возникает щемящее чувство того, что он так долго был оторван от России. Глупо, неестественно. За одно это я люто ненавижу нашего бывшего президента, даже мертвого. Будь он проклят во веки веков за его неудержимую жадность к личной власти, которая и привела, в конце концов, к потере наших территорий, в том числе и Севастополя. Я считаю, что он виноват в том, что сотни тысяч, если не миллионы, русских людей вынуждены были бежать с насиженных мест в новую Россию, бросая жилье и терпя лишения, или чувствовали себя вне Родины, в одночасье оказавшись или «оккупантом» или нежелательной этнической группой населения. На совести этого малообразованного политика с высокими амбициями и алкогольной зависимостью миллионы разрушенных судеб. Вот что может наделать один недалекий, амбициозный человек, вышедший, как говорится, «из грязи в князи». И слава Богу, что я дожил до дня возвращения Крыма и Севастополя домой, в Россию!
Но я отвлёкся от корабельной жизни…
Семьи приходят на корабль
На фоне серых служебных будней бывали и праздники, а на праздники готовился праздничный обед и приглашались семьи. Моя супруга с дочкой впервые пришла на корабль года через два после моего назначения. К этому времени я уже стал полноправным членом офицерского коллектива и воспринимал корабельную жизнь с ее порядками, служебными взаимоотношениями, в том числе и неофициальными, как данность. Как-то, когда моя благоверная проходила по шкафуту мимо камбуза, направляясь в кают-компанию, она неожиданно услышала громкий разговор с большим количеством ненормативной лексики. А голос раздалбливающего кого-то был очень похож на голос ее обычно интеллигентного и не позволяющего в словах никаких отступлений от общепринятых правил мужа. О чем она тут же поделилась с встретившим ее интендантом.
— Вася, а кто у вас на камбузе так матерится? И, главное, голос похож на Володин.
— А это он и есть. Это он коков к работе стимулирует.
— Как он? Разве он может так грязно ругаться? Да не может этого быть.
— Ну, не может, так не может, — согласился Вася. — Значит кто-то другой с похожим голосом. Да вы проходите в кают-компанию, он сам придет сейчас. Занят он — торжественный обед все же. Надо все как следует сделать. Доктор за это, наряду со мной, отвечает. Я — за готовку, он за качество и гигиену.
Так моя жена впервые узнала, что ее муж ругается «как боцман». Без крепкого слова на корабле иногда просто нельзя обойтись. Это не система, но часть бытия. Пример. Я хочу принять душ, звоню дежурному в ПЭЖ (пост энергетики и живучести), чтобы включили пар. ПЭЖ отвечает:
— Старшина I статьи Тумка слушает.
— Тумка! Это доктор. Дай пар, хочу помыться.
— Одну минуту, товарищ старший лейтенант, пар будет! Жду пять, жду десять минут — пара нет. Звоню.
— Тумка! Где пар?
— Сейчас, сейчас, одну минуту. Жду — пара нет. Хватаю трубку.
— Тумка, мать твою, где пар?!
— Пар? Сию минуту! — и действительно тут же пошел пар.
Ну вот — эффект «доброго» слова. И так, к сожалению, частенько и не только по поводу пара.
«Покупатели»
Старпом Борис Афанасьев, как и прежде, когда он был помощником командира, почти ежедневно приходил ко мне в каюту пообщаться, рассказать новости о своих пассиях, о дальнейших планах и т. д. И вот однажды, где-то в конце 1959 года, сообщили, что в связи с военной политикой Хрущева, к нам в бригаду приезжают «покупатели». «Покупателями» мы называли представителей ракетных войск, отбирающих кадры с кораблей в свои части, расположенные в самых различных точках СССР. «Загреметь» можно было куда угодно, вплоть до Средней Азии и дальнего Севера. Мы, флотские офицеры, страшно боялись этого. Открутиться, если на тебя положил глаз ракетный кадровик, было почти невозможно.