Первыми европейцами, поселившимися здесь, были португальские конкистадоры, фанатичные католики, алчные до золота и пряностей. Храм они превратили и склад оружия, здесь же упражнялись в стрельбе. Они повредили все статуи, отбивали им руки и ноги, стреляли в половые органы.
Этим они на долгие годы предопределили отношение Европы к индийской скульптуре с ее порой многорукими, иногда многоголовыми статуями, скульптуре, большей частью основанной на совершенно особом подходе к смыслу жизни и правилам его воплощения в искусстве.
Прекрасны ли эти статуи? Бесспорно. Тому, кто сумеет избавиться от греко-римских и тому подобных предрассудков, не труднее будет понять их, чем современные статуи или музыку нашего столетия. Нужно лишь стремление видеть, слышать, понимать. Не инертность, а стремление.
ЧЕМОДАН, ПОЛНЫЙ БОМБЕЯ
Туристы, распрощавшиеся с домашним уютом и ежедневно рискующие жизнью в самолетах, иностранных ресторанах и кроватях, бывают суевернее других людей. Поэтому, например, гостиницы, в которых мы останавливались, обычно обходились без комнаты, обозначенной определенным, непроизносимым номером, и за двенадцатым всегда следовал четырнадцатый. Смешно, неправда ли? Представьте себе, что бы вы сказали и какими ограбленными себя почувствовали, если бы автор этих очерков, поступив так же, после двенадцатой главы сразу перешел к четырнадцатой.
А раз мы заговорили о гостиницах, то не кажется ли вам, что пора упаковывать чемоданы? Мы отстрадали вместе с вами целых двенадцать глав и все еще торчим на первой станции. А между тем нас ждет столько интересного, например Цейлон — зеленая жемчужина Востока…
Бомбейские впечатления далеко не исчерпаны, но поступим так, как это обычно делают при упаковке (и в жизни вообще): втиснем все в чемодан — недоношенное белье вместе с недочитанными газетами, неотправленными письмами и непереваренными впечатлениями. При этом мы всегда внушаем себе, что когда-нибудь наступит сказочное время передышки, и мы все аккуратненько распакуем, выгладим, доносим, додумаем… Когда-нибудь…
Сколько неописанного укладываю я сейчас в свой чемодан! Конечно, вы не поверите, что мы в Бомбее только задыхались при сорока градусах жары за собственными кулисами или до изнеможения ходили в поисках великого искусства. Мы еще просто купались. Поехали на пляж, называемый Юху, и были счастливыми свидетелями первого знакомства некоторых чехословаков с морем. Ну и зрелище это было! Каждый торжественно пробовал воду, чтобы убедиться, вправду ли она такая горько-соленая, как хвастали знатоки, и она — бррр! — действительно оказывалась такой. Блаженно отфыркиваясь, едва переведя дух, вновь окрещенные уже думали о том, перед кем бы похвастать только что приобретенным опытом. Эй, слушай, ты уже по-по-попробовал?
На пляже Юху мы встретили красивого человека и прекрасного киноактера Балраджа Сахни, известного у нас по фильму «Два бигха земли». Он живет у моря, в районе вилл; их сдает в наем теософическое общество, в эмблеме которого на воротах по наивной случайности объединены свастика и щит Давида. Балpадж очень занятой человек, он снимается в нескольких фильмах одновременно, но живет необычайно скромно, совсем не так, как пресловутые киномагараджи, о которых мы говорили. И жена у него простая и милая. Она была очень гостеприимна, девушки переоделись в ее комнате, а мы на пляже; потом мы сидели под пальмами и пили кокосовое молоко прямо из орехов.
В абстинентском Бомбее изобилие молока. Мы лакомились розовыми диетическими коктейлями неподалеку от города на опытной сельскохозяйственной станции, представляющей собой что-то вроде многообещающей заявки индийского правительства на социализацию и притягивающей много посетителей. До нас здесь были крупные государственные деятели и помогали сажать деревья. Мы нашли миндальное дерево Никиты Сергеевича Хрущева и сфотографировались перед деревом, посаженным Вильямом Широким.
Вторую прогулку мы совершили в парк, находящийся в двадцати километрах от Бомбея, где прямо под деревьями выступал Little Ballet Group — прогрессивный танцевальный ансамбль, известный по Московскому фестивалю молодежи. Здесь мы увидели целый оркестр индийских инструментов: щипковых, струнных и главным образом ударных. Это были барабаны, котлы, тарелки, гонги, ксилофоны, колокольчики и серия наполненных водой фарфоровых мисок различной величины. Из духовых инструментов — морские раковины и миниатюрная фисгармония, мехи которой музыкант растягивал левой рукой. Исполнение оркестра, сопровождаемое тихими голосами певца и певицы, было скорее нежным, чем выразительным, скорее шелестяще многоголосым, чем членораздельным, оно звучало скорее как несколько усиленный шум стихии, чем как выражение индивидуальной человеческой мысли.
Танцоры и танцовщицы изображали движение туч, грозу, молнии, ожидание дождя и надежду на хороший урожай. Видели мы и танец масок, при котором люди подражали древним марионеткам. Это был отрывок из «Рамаяны» — великого эпоса, по многообразию действия напоминающего «Одиссею». Он стал чем-то вроде священного писания индуизма, а потому и источником тем для бесчисленного количества произведений изобразительного искусства. С приключениями из «Рамаяны» мы наверняка еще столкнемся на Цейлоне и потому побыстрее отправим их в чемодан.
Неподалеку от балетной труппы находилась киностудия Моган. Там мы посетили продюсера Бимала Ройя, создавшего классический фильм «Два бихга земли». Его дочурка встретила нас в дверях не хлебом и солью, а в знак приветствия нарисовала каждому из нас на лбу красную точку. Но и в менее символическом угощении не было недостатка. Нам подали пирожки с соленым картофелем и замечательные пышные творожные кнедлики, пропитанные сиропом. Молодые прогрессивные актеры спели нам свои песни, а в просмотровом зале мы увидели несколько танцевальных сцен из нового фильма Мадхумати. Даже такой честолюбивый постановщик, как Мадхумати, который хотел бы снимать только высококачественные фильмы, часто вынужден по-волчьи выть с волками своей профессии, поэтому в фильме шла речь о возрождении. Возрождение — это одно из основных понятий здешней религии: после смерти человек просто перевоплощается в другого человека или в животное… «Может быть, вы этому не поверите, — буквально гласил плакат Мадхумати, — но вам это, бесспорно, понравится».
Возрождение, или метампсихоз, пожалуй, богатый материал для отдельной главы, но в Бомбее для этого уже не остается времени, потому отправим и его в чемодан. Некогда рассказывать и о других приемах или развлечениях. Хотя бы о полуобнаженном фокуснике, который проделывал все свои манипуляции, освещаемый только огнями, пылавшими в двух тазах, которыми он жонглировал. Он выполнял с ними пируэты, прыжки, кульбиты, наконец ударил одним тазом о другой, словно это были тарелки. Пламя тут же погасло, и фокусника поглотила тьма.
Целую главу можно было бы написать о самой пленительной одежде в мире — обычном индийском сари. С каким изяществом кокетничают танцовщицы его концом, наброшенным на голову! Видел я и выдрессированных честолюбивыми мамашами обезьянок: девочек, готовящихся к карьере балетных звезд. Ах, как они вращали глазами и всем, чего у них пока еще нет!
Опишу ли я когда-нибудь базар, этот огромный, бездонный бродильный чан, куда мы ходили в поисках бронзовых статуэток богов и в придачу обнаружили товары со всех концов мира, правда, сильно побитые и потрепанные. Скафандры, туфли, магнитофоны, мешочки трав, винтики, перегоревшие электрические лампочки, зонтики… Но больше всего было там человечины. Люди суетящиеся и неподвижные, продающие, торгующиеся, равнодушные и притворяющиеся равнодушными, бесстыдно алчные и ротозейничающие, спорящие, кричащие, шепчущие. На вопрос одни ответят сюсюкая, с униженной почтительностью, другие только пожмут плечами и искоса посмотрят, третьи вообще не обратят на вас никакого внимания. На одного одержимого, который и вправду куда-то торопится, приходится тысяча нормальных, которые никуда не спешат. Время? А что это такое? Сэкономить пять минут? Боже мой, да куда же их девать?
Посреди базара мы встретили шествие: перед пропившимся со свободой женихом, лицо которого совершенно закрывали свисавшие вдоль висков ленты, выступали отчаянно шумевшие музыканты в красных ливреях и касках, какие носят факельщики на похоронах. Какие-то стиляги танцевали сложный рок-н-ролл. В другой раз мы встретили мусульманскую процессию, громко бившую в барабаны, а вечером католическую, в которой все верующие несли горящие свечи.
Мы заглянули на пристань, к рыбакам, фотографировали людей, работающих и спящих прямо в лодках. Мы досыта нанюхались неуловимых для фотоаппарата запахов, видели торговок, которые закупали товар, погружая руки по локти в морскую живность. Видели, как накладывают в мелкий лед больших желтых угрей и других подозрительных уродов. Видели, как рыбы превращались под ударами топориков в окровавленные геометрические фигуры, как умные руки рыбака насаживали эту наживку для завтрашнего лова, а его взор, не прикованный к работе, блуждал бог весть где.
Как-то ночью мы забрались на гору Малабар. Под нею распростерся залив, вдали окаймленный Marine Drive, унизанной бриллиантами огней — помните: «Ожерелье королевы»? Чуть поближе находился песчаный пляж Чаупати, что-то вроде народного парка отдыха, не испорченного культурой. Там мелькали лишь сотни фонариков, зажженных продавцами жареных орешков. Где-то вдали взрывались петарды в честь праздника дивали: мы стояли высоко над городом. Между нами и его жилыми, слабо освещенными изнутри кварталами тянулась тихая полоса садов.
Мы побывали в этих садах. Кусты и деревья превращены там в сказочных животных. Слон, лошадь, теленок… Странно поглаживать мелкие веточки, образующие их шерсть.
В садах темно, аромат цветов заглушает подымающийся из водоемов запах хлора, который сильнее ощущается ночью. Под землей сложная система этих водоемов — Бомбей давно перестал быть цитаделью легендарного, но отсталого Востока. Перед нами современный, цивилизованный город. Он погиб бы, если бы не сумел быстро и гигиенично обеспечить миллионы людей самым необходимым.