зьян и медведей.
После длительной войны, в которой было множество гомеровских поединков, возвышенных речей, а то и настоящего оружия, Равана терпит поражение. Освобожденная Сита — добродетельная восточная родственница западной и не совсем невинной Елены Троянской — отправляется с мужем домой, там происходят новые трагические события, но они уже не имеют отношения к Цейлону.
Более солидные факты о колонизации острова северными индийцами приводит буддийская хроника «Махаванса». В ней повествуется о бенгальском искателе приключений Виджая, который приехал в страну в 543 году до нашей эры и для отвода глаз женился на местной принцессе. С помощью своей дружины он завладел северной частью острова и стал основоположником династии из ста шестидесяти пяти королей, правивших вплоть до ликвидации последнего из них англичанами.
Племя, возглавленное наследниками Виджая, — сингалы. Они создали высокоразвитое сельское хозяйство, на искусно орошаемых полях выращивали рис. Племя быстро росло, и уверяют, что в его главном городе, украшенном монументальными зданиями, было три миллиона жителей. Но воевать оно не умело. Оно вскоре стало исповедовать буддизм — религию, способствующую медлительным раздумьям, отсутствию воинственности и уважению к жизни. И в результате плоды его трудов стали жертвой бесчисленных нападений индуистских завоевателей из южной Индии, в конце концов обосновавшихся на Цейлоне.
Ни миролюбивые сингалы, ни беспокойные тамилы не смогли противостоять португальцам. Еще до того остров видел греческих, римских, китайских и арабских мореплавателей, и эти встречи были не всегда приятны. Но все это нельзя сравнить со страданиями, которые цейлонцы испытывали с начала шестнадцатого столетия.
Передо мной лежит толстая книга англичанина X. Вильямса о Цейлоне. Он вздыхает над горькой участью туземцев, столкнувшихся с самым худшим видом современных оккупантов — португальцами. «Убийцы, звери, садисты, лиссабонские подонки», — такими эпитетами награждает он знаменитых конкистадоров. Через несколько страниц он характеризует голландцев, спустя сто лет сменивших португальцев, как еще более невыносимых пиявок. «Бесстыдно одержимые только своими торгашескими интересами, лишенные фантазии и всякого морального стержня…» Если у вас хватит терпения почитать еще немного, вы узнаете, что третьи и последние колонизаторы, в 1795 году сменившие голландцев, были вообще «хуже всех». Так пишет об англичанах англичанин, автор далеко не прогрессивный, в книге которого все время звучат жалобы на «преждевременный уход британцев с Цейлона».
Если англичане, сначала во всяком случае, были хуже всех, а голландцы лишь немногим лучше, зачем так ругать примитивных грабителей из Португалии? Они были забияками, охотниками пограбить, любили, насиловали, пытали и, разумеется, все это делали именем Христа. Но они были хотя бы храбры, действовали неприкрыто, то есть неумно, и в сражениях умирили дружно. Люди риска, рыцари фортуны, они никогда не овладевали полностью захваченной страной, ни умели эксплуатировать ее систематически и бесстрастно, что является единственным, практически действенным методом господства, могущим полностью уничтожить покоренный народ. Мы, чехи, испытали нечто подобное при фашистской оккупации, Цейлон — при голландцах и британцах. Португальцы были разбойниками, но бессистемными разбойниками, они даже проявляли какой-то личный интерес к туземцам: хотели превратить всех их в католиков. Протестанты — пришельцы из Голландии и Англии — плевали на проявление личного мужества, на рыцарское достоинство и прочую ерунду. Они подсчитывали. Вели дьявольски точную бухгалтерию, учитывавшую поступления от налогов и других источников дохода. Туземцев они не крестили, помимо работы просто не замечали их. Они холодно шагали через трупы, а это страшнее всего.
ПОЛЕТ АВТОБУСОМ
Португальцы убивали, не занимаясь судебным крючкотворством. А голландцы и англичане казнили даже реже и только на основании имеющих законную силу приговоров. И все-таки о первых оккупантах до сих пор говорят с несомненной симпатией и сотни тысяч цейлонцев с гордостью носят когда-то навязанные им португальские фамилии. А почему, собственно говоря?
Я вам расскажу, что произошло со мной как-то и Праге. До войны я жил в большом доходном доме, и с привратником у меня никогда никаких столкновений не было. Но как-то мы поссорились, и меня изумила накопившаяся за годы ненависть, с которой он на меня обрушился. «Что вы имеете против меня? — защищался я. — Если бы все квартиранты были такими, как я, у вас была бы не жизнь, а рай. Веду себя тихо, не забываю ключ, не бужу вас по ночам. У меня нет, как у моей соседки, собаки, которая пачкала бы лестницу. Я не похож на того соседа, который ежедневно приходит домой пьяным, звонит, орет на вас…». «Погодите, — не выдержал привратник, — если бы все квартиранты были такими, как вы, мне оставалось бы только повеситься. Дали вы мне когда-нибудь заработать? Звоните, для того я здесь и приставлен. Если собачка справит свою нужду на лестнице, мне дадут чаевые, и я с удовольствием уберу. Куда вам до соседа! Он умеет жить, сам пользуется жизнью и мне перепадает. Это джентльмен!»
Я не хочу сказать, что голландцы и англичане вели себя в колониях так же корректно, как я в пражском доме. Но я невольно вспомнил об образе мыслей своего привратника, когда на Цейлоне мне с такой симпатией рассказывали о португальцах: «Это были оккупанты, но рыцари!»
Первые два человека, с которыми мы поближе познакомились на Цейлоне, носили португальские фамилии. Шофера, с которым мы изъездили остров вдоль и поперек, звали Фернандо, фамилия его напарника была Де Сойса. Чудесные парни, работники национализированного цейлонского автотранспорта, они отлично знали свое ремесло и придали нашему турне особый блеск. Свою первую поездку большим автобусом с доверху нагруженным прицепом мы совершили по горному шоссе из Коломбо в Канди. Причем мало того, что в машине ехали чехословаки, но и сама машина была фирмы Шкода!
Фернандо был энтузиастом своего дела, и мы с самого начала совершили ошибку, зааплодировав ему после того, как он лихо преодолел какое-то действие тельно головоломное препятствие. Ему это понравилось, он улыбнулся, его зубы сверкнули, и с тех пор он почти никогда не делал меньше семидесяти километров в час. Тяжелая машина вместе с прицепом так летела но цейлонским дорогам, что люди и обезьяны — их там полным-полно — едва успевали прыгать в кювет.
Раз уж зашла речь о машинах и обезьянах, то надо сказать, что уличное движение на Цейлоне — независимо от нашего друга Фернандо — суматошно и ставит перед вами одну проблему за другой. Машин много, но велосипедистов еще больше. Повсюду мешают движению и тележки, которые тянут поразительно маленькие горбатые буйволы. Движение, как во всех нищих английских колониях, левостороннее. Одного этого для приехавших из Чехословакии шоферов было бы достаточно, чтобы у них глаза полезли на лоб. Официальная статистика свидетельствует о том, что большой процент несчастных случаев (двадцать два раненых и один убитый в день) происходит по вине шоферов, бывших под мухой. К безобразиям, вызываемым у нас в жару злоупотреблением пивом, здесь приводит напиток, настаиваемый на пальмовых орехах, — тодди. Как известно, пьяный, сидящий за рулем машины, гораздо опаснее пьяного, идущего пешком.
Фернандо никогда и ни с чем не сталкивался. Он вел машину так, что мы всегда проскакивали почти без царапин, а в это время Де Сойса, высунувшись из открытой дверцы, отчаянно сигналил другим машинам: «Убирайтесь сами подобру-поздорову в кювет!».
Де Сойсу мы прозвали «Брюшком лягушки», потому что брюшко у него действительно было, и он его еще подчеркивал, подвязывая саронгом. Впрочем, ведь вы не знаете, что такое саронг, или думаете, что его носят только натурщицы Гогена. Но это не так, ходят в нем не на одном Таити, притом в равной мере мужчины и женщины. Это полоса пестрой ткани, ширины которой хватает как раз от пояса до щиколоток. Концы ее сшивают, и получается трубка, которую надевают, как юбку, причем одно бедро крепко обтягивают, а оставшуюся с другой стороны ткань запахивают и верхний ее край укрепляют где-то подле пупка. Это практичная, легкая одежда, она не мешает вскакивать в автомобиль и, как это ни странно, не падает даже, когда в ней, стоя на полном ходу на подножке машины, оживленно жестикулируют.
«Брюшко лягушки» придавал большое значение красоте ткани и менял свои юбки по нескольку раз в день. Когда он появлялся в новом туалете, в автобусе каждый раз раздавалось восторженное «О-о-о-о!», и этот темнокожий человек с усами унтер-офицера старой австрийской армии раскланивался. Его саронги (особенно один, из красного шелка в зеленую клеточку) мне так понравились, что я купил себе нечто в этом роде. К сожалению, жена восстала против того, чтобы я надевал саронг, уверяя, что в юбке у меня недопустимый вид. «А как быть с такой замечательной материей?» — вздыхал я. «Найдем ей применение, — успокоила меня жена, — я сошью из нее блузку». Теперь вы понимаете, почему у нас мужчинам не подобает носить саронг.
Но и на Цейлоне его уже носят не все, он стал признаком принадлежности к низшей касте. Де Сойса был только напарником, он ходил босиком и в саронге, хотя и шелковом, по-английски говорить не умел. Главный шофер Фернандо занимал более высокое положение, носил европейскую одежду и ботинки, хорошо говорил по-английски. К Де Сойсе он относился как к подчиненному, но уважаемому коллеге и, доверяя ему время от времени руль, подмигивал нам, как бы говоря: «Пусть старик получит удовольствие, и не обижайтесь на то, что он ездит гораздо благоразумнее, чем я». В экипаж входило еще три человека, все они были в хлопчатобумажных юбках, и каждый из них стоял на несколько более низкой общественной ступени, чем другой. Первый был механиком, второй сторожем (он даже ночевал в машине), последний мойщиком (этот ехал и спал в прицепе).
У нас это показалось бы разбазариванием рабочей силы, но на Востоке подобные вещи считают вполне нормальными, ведь каждый из пятерых делает то, что может делать только он. Все вместе они составляли образцовый, неутомимый и всегда улыбающийся экипаж, и ехать с ними было очень приятно.