Утирая пот, он излагал эту замечательную теорию несколько раз в различных вариантах. Публика тоже обливалась потом, нетерпеливо ожидая начала спектакля. Но сановник, придавая большое значение своему выступлению, продолжал в том же духе. Люди в герметически закупоренном зале начали волновались, но оставшиеся снаружи волновались еще больше. Узнав, что спектакль все еще не начинается, они все-таки надеялись вовремя пробраться в зал. Может быть, они думали, что там ожидают именно такого пополнения? Сановник слышал ропот, удары в двери, потел, упорно старался прекратить столь непристойное поведение и мужественно продолжал говорить.
Между тем люди просачивались в театр сквозь все щели. В конце концов через артистический вход прорвалось столько народу, что по обе стороны сцены не осталось места для кукольников. Сановник все говорил, а я протиснулся наружу, к полицейским, успешно оборонявшим главный вход в зал, и попросил их освободить место за кулисами. Полицейские пробрались на сцену, убедились, что могут там увидеть немало интересного, и не собирались уходить. А между тем входные двери под натиском толпы распахнулись, поток любопытных ввалился в зал, и сановник, увидев их, от растерянности онемел.
Мы воспользовались этим моментом. Публика была на сцене, заполнила все уголки зала, забиралась через окна… Единственным выходом из положения было начать представление.
На следующие спектакли мы полицейских внутрь не приглашали. Во время одного из спектаклей я беседовал под открытым небом с их начальником, он рассказывал мне о мучениях с местной разновидностью стиляг, как вдруг в зале раздался выстрел. Полицейский немедленно поднес к губам свисток, чтобы привить своих людей к расправе со скандалистами. Но мне удалось объяснить ему, что выстрел был дан по ходу пьесы и на сцене как раз находится волшебник, который выстрелит еще два раза, чтобы заколдовать цыпленка и курицу. Вот, слушайте: раз, два! Ах, тогда извините!
Контрпропаганда и давка среди публики создавали напряженную атмосферу, нервы у нас были натянуты до предела, мы опасались провокаций. И вот в Матаре в гардеробе грянул взрыв. Боже мой, что там происходит? Нечто ужасное! Детвора попыталась пробраться в зал через окно гардероба, на котором стояла бутылка содовой воды. Та упала на стоявшие внизу бутылки, несколько из них разбилось, из-за давления, возникшего в них при такой жаре, они взорвались, и стекло с треском разлетелось во все стороны…
Покушение?!!
Не волнуйтесь и не прерывайте представления. Можно спокойно продолжать небезопасную пропаганду Ясанека против драконов.
К счастью, нас не все время лихорадило. Бывали и спокойные часы, когда спектакль шел нормально, все внимание было сосредоточено на сцене, и зал реагировал — изумлением, смехом или настороженностью — именно в тех местах, где актеры этого ожидали у нас в Брно, так же, как здесь, в Матаре.
Тогда можно было спокойно уйти из театра, некоторое время не опасаться за судьбу притихших мальчишек, которые смотрели спектакль, забравшись на вентиляторы под потолком, и любоваться звездами.
Шагах в пятидесяти от театра плескался морской прибой. Мне нравилось стоять там среди скал, смотреть на блистающую воду. Я знал, что недалеко отсюда находится мыс Дондра — южная оконечность Цейлона, место, которое древние географы называли концом света. Дальше уж ничего нет, только море — через экватор и все полушарие вплоть до Антарктиды. Бесконечная, безмолвная пустыня. Над нею серп месяца, который лежит на спинке, рожками кверху, совсем не так, как у нас.
Но так же, как у нас, через секунду в театре раздался взрыв смеха семисот детей, причем на том самом месте пьесы, где его ожидали в Брно.
Есть определенные вопросы, с неприятным постоянством повторяемые в беседах чешских читателей с авторами путевых заметок. Вы рассказываете, например, о перспективах борьбы за мир, о прогрессе, и вдруг кто-то подымает руку и спрашивает, действительно ли сжигают вдов в Индии. Или: скажи нам откровенно, товарищ, едят ли змей в Китае? Уменьшают ли мексиканские индейцы искусственно размер головы?
Как хорошо было бы никогда не отвечать на подобные вопросы! Насколько приятнее рассказывать, как мы давали кукольное представление на южной оконечности Азии для очень темных, черноволосых детей. В нашей пантомиме закованный в латы рыцарь с грохотом падает на пол. Ясанек, наш милый шут, пытается помочь ему подняться, но тщетно, тогда он, многозначительно постучав себя пальцем по лбу, убегает за кулисы и возвращается с автомобилем техпомощи. Вы, вероятно, видели такие грузовики с подъемным краном. На этом кране висит большой выкрашенный в красный цвет школьный магнит, имеющий форму перевернутой буквы U. Ясанек опускает его, ножки магнита со стуком прикасаются к латам рыцаря, затем Ясанек поворачивает рычаг в обратную строну, подымает рыцаря и ставит его на ноги.
Можно ли показывать в Азии этот трюк? Рыцарей в латах знает любой наш ребенок по сказкам и разным кукольным представлениям. А ребенок на Цейлоне? Так же ли распространены здесь машины техпомощи, как у нас? А магнит? Держали ли все эти дети нечто подобное в руках, знают ли, как он выглядит и действует?
И вот в течение всего нашего длительного путешествия по Азии не было случая, чтобы сценка с подъемным краном не вызвала бурного отклика. Дети начинали смеяться, не ожидая конца трюка. Стоило появиться подъемному крану с магнитом, и они догадывались, что произойдет дальше.
Я закончил бы беседу словами: важнейший вывод из всего моего путешествия состоит в том, что смех сообразительных детей совершенно одинаков в цейлонском Матаре и в чешском Брно. Я не видел, как индейцы уменьшают головы, но видел, как они ремонтировали на обочине дороги брошенный кем-то сломанный автомобиль и потом поехали на нем. Я не наблюдал в Индии сожжения вдов, но я видел, что там работает атомный реактор.
Иногда месяц лежит на спинке, кое-где едят змей, — а почему бы и нет? — ласточкины гнезда и другие местные лакомства. Это довольно интересные наблюдших. Но то, что дети всего мира одинаково быстро понимают трюк с магнитом и аварийным автомобилем — настоящее открытие. И оно внушает надежду Ради него стоит совершить такое далекое путешествие.
ВОЛШЕБНЫЕ МАСКИ
Полуденный зной, притихшее море, отмель. Над теплой водой девятнадцать почти неподвижных человеческих голов. Рук не видно, они медленными движениями описывают круги около тел, лишь изредка правая рука, вынырнув из-под воды, на мгновение поды мается кверху… Вы, конечно, угадали, что проводится собрание.
Товарищи! Тропическая жара начинает срывать наши спектакли. Моральный уровень в общем не снижается, но материальная база расшатана. Капризничает магнитофон — колебания напряжения в сети и сырость оказывают пагубное влияние на исполнение музыкальных номеров; страдают от сырости и механизмы кукол — солдаты плохо маршируют, у акробата не вращаются колеса велосипеда. От непрерывных переездов треплются декорации, куклы грязнятся.
Вы хотите задать вопрос? Ах, товарищ читатель думал, что на конце света, на Цейлоне, можно покончить со всякими собраниями. Не беспокойтесь, это собрание кончится, но до его конца еще далеко, всем надо высказаться. Итак, во-первых…
Нервы пока выдерживали, но и они начали сдавать. Ночевали мы теперь в маленьких рестхаузах, по четверо в комнате, под рваными сетками от москитов, иногда и без сеток, но с москитами обязательно. Ночи были такие жаркие, что даже простыня была невыносима, и мы казались самим себе парскими трупами, выставленными на Башне молчания — мухи, ешьте нас.
Лихорадкой никто не заболел. Во-первых, мы приехали в зимнее время, а во-вторых, каждое воскресенье на всякий случай глотали таблетки дараприма. Один из нас сочинил молитву, сопровождавшую этот утренний обряд. Вот она. Тоже результат солнечного удара, перенесенного душой поэта в тропиках:
Воскресный день — день дараприма.
Не атебрина иль хинина,
Ему мы гимн поем,
жарой палимы —
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
Спасет он нас от малярии,
Избавит от дизентерии.
Раз руки моешь аккуратно,
Вернешься в Прагу ты обратно —
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
Колее тяжелые травмы получала душа, когда наши местные друзья, стремясь проявить максимум внимании, составляли для нас слишком напряженную программу и мы просто уж не могли слушать, смотреть, улыбаться. Выступали все новые и новые танцоры-дьяволы и танцовщицы-дьяволицы, бывали и танцы мафии — при виде их моя коллекционерская душа трепетала, — и надо же было, чтобы как раз в такой момент голова вдруг взбунтовалась: хватит! Больше не воспринимаю, выключаю уши, не заостряю взгляда, мне безразлично, улыбаются ли мои губы. Дьяволы, ну вас всех к черту!
Голова твердила это, но чувства отказывались ей повиноваться. Пока еще не придуман выключатель для слуха, а дипломатическая судорога официального делегата за границей, к счастью, не дает опуститься векам глаз и уголочкам рта. Сидишь как каменный, внешне все в порядке, время от времени даже говоришь сопровождающему сановнику: «Действительно, очень интересно», но где-то внутри рана и гримаса, несправедливо окрашивающие все, что ты видишь.
Это большая потеря. Об этом должны были бы подумать и те, кто у нас составляет программу для приезжих.
Маски! Я не собираюсь сейчас говорить о лицах дипломатов, улыбка которых может выражать… боже мой, да может вообще ничего не выражать! На этот раз я имею в виду знаменитые деревянные маски цейлонских танцоров.
Впервые мы увидели их в музее главного города, там уставлена ими вся лестница. Словно старик директор не впускает их в залы. Когда я сказал ему, что меня больше всего очаровывает из его экспонатов, он покачал головой: «Ну вот, еще один! Сколько и роду уже сюда приходило ради этих проклятых масок! Почему бы вам лучше не писать о геологии или наших окаменелостях? Ведь танцы это самое обыкновенное жульничество, рассчитанное на суеверие».