Но что же делать, если меня притягивает искусство, хотел я ему сказать, а чуточку суеверия и жульничества искусству всегда было свойственно. Каждое искусство, экспериментируя, прибегает к колдовству и маскам — даже король Лир не обходится без приклеенной бороды.
Много причин вызвало повышенный интерес нашей эпохи к маскам первобытных народов. Во-первых, маска — это относительно чистое проявление народного творчества. Своего сложного очарования она достигает простейшими средствами. Иногда достаточно нескольких мазков или полос краски на живом лице, иногда человек приспособляет кусок дерева, кожи, жести, словом то, что оказывается под рукой. Человеческое лицо испокон веков представляет собой одну из величайших тем для художников, и создатели масок задолго до возникновения всяких художественных теорий выявляли возможности его изображения. От широко распространенного типа до индивидуального портрета, от дерзкой абстракции до грубого натурализма, от подражания видимому до воплощения богов, героев, демонов или олицетворения ужаса, величия, мужества, веселья и т. д. Все это уже делалось, и все это мы видим как на ладони.
Наконец, вызывает интерес еще одно: ощутимая связь масок с магией, с внерассудочным воздействием на людей. То есть с областью, к которой мы теперь относимся менее пренебрежительно, чем наука девятнадцатого века. Тогда верили во всемогущество логики, в неопровержимость геологии, окаменелостей. Между тем наше поколение убедилось в невероятной живучести средневековья, суеверий, чудес, видело, как воскресали мифы, возникали массовые неврозы, видело сожжение книг и колдуний. Оно неоднократно было свидетелем поражения разума, правда временного, но вследствие этого не менее неприятного. Документальные киносъемки гримасничающего на балконе Муссолини или триумфальных прыжков Гитлера в Компьене — забавное зрелище, но не относится ли оно до некоторой степени к области демонических масок и дьявольских танцев? Не были ли мы свидетелями того, как фанатики-шарлатаны такими средствами увлекали за собой целые народы?
Производственные отношения и экономическое положение объясняют многое. Но некоторые темные закоулки истории нужно осветить и с другой точки зрения.
Словом, в масках что-то кроется. Я еще точно не знаю, что именно, только пытаюсь до этого додуматься. Когда буду знать, напишу. А пока удовлетворитесь кратким рассказом о цейлонских масках.
В поселке Амбалангоде мы видели их в действии. Могли подержать их в руках — они были деревянные расписные, довольно тяжелые. Это была серия из семидесяти различных масок, необходимых, как нам объяснили, для местной балетной и драматургической постановки. Наиболее простые из них выглядели как карикатуры на обычных смертных, это были маски участников комических интермедий — старух, жадных торговцев и тому подобных. Гораздо сложнее были маски демонов. У них были грозные зубы хищников, иногда двигающиеся челюсти, в которых они держали труп маленького человечка. Носы походили на хоботы или клювы, у некоторых из подобных пещерам ноздрей выползали кобры. Кобры извивались вокруг глаз, образовывали орнаменты на ушах и целые короны над лбом. Некоторые маски были украшены диадемами из золотых шипов, у короля над совершенно реалистическим лицом высилась фантастическая тиара высотой в восемьдесят сантиметров. В такой, конечно, не потанцуешь, но королям иногда достаточно смотреть, как по их приказу танцуют другие.
Глаза у меня были, вероятно, вытаращены не меньше, чем у этих ужасающе красивых демонов, когда я наконец собрался с духом и спросил их владельца, нельзя ли их, случайно, купить?
Нельзя. Какой-то американский музей уже предлагал за них много тысяч… Но сфотографировать их мне разрешили бесплатно.
Танец, который мы видели, исполняли два демона Босые, с обернутыми в яркие ткани икрами, в коротких юбках, с развевающимися шалями из лыковых волокон вокруг шей. Но все детали одежды меркли перед своеобразным очарованием масок. Маски были большие и тяжелые, состояли из трех частей: по обе стороны лица были прикреплены украшения дли ушей — резные змеи. Лица тоже кишели змеями, деревянные глаза, обрамленные жуткими венками из змей, торчали как на столбиках.
Вся маска прикреплялась к голове танцора плотной повязкой, в жару танцорам было под нею вдвойне жарко. В остальных масках, которыми пользовались для комических интермедий, под нарисованными глазами были отверстия, так что актер мог свободно смотреть по сторонам. У демонов я таких отверстий не обнаружил. Если танцор хотел что-нибудь увидеть, то должен был повернуть голову назад или искоса посматривать сквозь открытую пасть, что выглядело довольно нелепо и придавало ему вид кретина. Не должна ли была эта частичная слепота способствовать трансу, являвшемуся, вероятно, конечной целью всего обряда?
Танцевали под открытым ночным небом, в нескольких метрах от моря, но и здесь барабанный бой был слишком громким и диким. Да и прыжки танцоров были немногим сдержаннее. Порывистые, словно бессознательные, они производили впечатление импровизированных. Не будь перед нами двух таких демонов, выполнявших, не видя друг друга, все движения почти синхронно, трудно было бы поверить, что это тщательно разученный танец.
Маленькие дети иногда делают открытие, что, вертя головой или быстро кружась на месте, можно вызвать головокружение, почти обморок. Цейлонские танцоры делают это профессионально. Причем на головах у них тяжелые маски, что усиливает воздействие вращения. Прибавьте к этому слепоту, тяжелую повязку… Изнурительное вращение головы на немеющей шее начинает действовать и на зрителя — он тоже порой впадает в транс.
Если вы не верите, что человек, глядящий со стороны, может впасть в состояние невменяемости, вспомните о наших болельщиках на состязаниях по футболу или боксу. Кстати, раз мы заговорили о боксе, могу вам сказать, что у цейлонских демонов было даже какое-то подобие судьи. Он сидел в простой белой юбочке подле барабанщиков, время от времени осторожненько проскальзывал между танцорами, вслепую вертевшими головами, и легонько расталкивал их, чтобы они не разбили друг другу головы.
А демоны словно не замечали друг друга. Бесчувственность танцующих фанатиков по отношению к окружающему миру, их невосприимчивость к боли, говорят, чрезвычайно велика. Мне рассказывали случаи, когда их жгли, водили по раскаленным углям, вонзали в их спины крюки, на которых подвешивали большой груз. Сам я при этом не присутствовал, да и не стремился к этому. Но почему бы это было невозможно? Люди порой идут на то, чтобы их калечили во имя любой нелепости, надо только их чуточку одурманить. На Цейлоне так же, как повсюду.
ЛЮДИ В ДЖУНГЛЯХ
Моим товарищам так и не удалось увидеть то, о чем они особенно мечтали, — джунгли. Густые, непроходимые, тропические, подлинные джунгли. Их любопытство становилось прямо-таки лихорадочным. Попадем мы наконец в джунгли? Шоферы отвечали: «Конечно, обязательно поедем туда». Знакомые указывали нам на белые места на карте северного Цейлона: не огорчайтесь, вот там досыта насладитесь джунглями.
И все-таки мы туда не попали. Сам не знаю, как это получилось, но джунгли мы пропустили.
В романе Стендаля есть эпизод, когда юноша Фабрицио ищет наполеоновскую битву и не может ее найти, хотя проезжает по самому полю боя. Что с ним произошло? Он был слеп? Нет. Просто приехал со слишком разгоряченным воображением, полным заранее составленных картин, и в сумятице действительных событий не нашел ничего похожего на них.
Картины ведь бывают разные. Для художника, как и для всех людей, картина это не простая, а организованная действительность. Картина может отображать деталь или целое, типичное или случайное, она может быть искусно скомпонованной или небрежно сфотографированной действительностью, но как только создается картина, изображенные предметы обретают стабильность, внутреннюю стройность, становятся взаимозависимыми.
Этого не скажешь о действительности. Здесь вотможны не одна, а тысячи точек зрения. Действительность — сырье. Она не укладывается в строгие рамки, за деревьями мы в ней часто не видим леса. Что в ней главное, что второстепенное? Что главное сейчас и что покажется нам самым важным спустя годы, когда мы будем об этом вспоминать? В картинах битвы, почерпнутых Фабрицио из иллюстрированных книг, ему рисовались полководцы, стоящие на вершине холма, кони, вздымающиеся на дыбы, всадники, простирающие вперед руку, подымая воинов в атаку. Сомкнутые батальоны маршируют, над лафетами орудий подымаются круглые облачка дымков, убитые и раненые с героически забинтованными головами лежат живописными группами… Увы, реальный хаос в Ватерлоо выглядел совершенно иначе. Его нельзя было охватить взглядом, и для непосвященного зрителя он был почти скучен.
Как мы представляем себе джунгли? В картинки, висевшие в школе, стремились втиснуть как можно больше. Гигантские папоротники, лианы, филодендроны, стволы деревьев, почти невидимых за огненным покровом орхидей. И, конечно, играющие всеми цветами радуги птицы, обилие зверей в самых драматических позах…
Так вот, всего этого мы на Цейлоне не видели. Мы часто забываем, что не все джунгли в мире одинаковы. Они различны в зависимости от почвы, температуры, влажности. На северном Цейлоне растительности довольно мало, шоссе вьется между группами невысоких деревьев, кое-где вы видите только траву, кусты, иногда болото, одинокое маленькое озеро. Все ото нельзя назвать некрасивым, но глаза чехов тщетно искали хоть какое-нибудь импозантное воплощение тропического изобилия.
Если бы там были хоть ящеры. Крокодилы? Их тут полным-полно, улыбался шофер Фернандо, делая широкий жест.
Возникло соревнование: левая сторона автобуса против правой — кто их увидит больше. Криком приветствовали каждую маленькую ящерицу, даже крохотных хамелеонов. К концу дня результат был 6:2 в пользу левой стороны.
Иногда мы по пути видели слонов, работавших на шоссе, и Фернандо рассказывал нам